To love is to suffer

      Видели когда-нибудь, как волки реагируют на огонь? На полыхающую неведомую чертовщину, от которой непонятно чего ожидать? Вегас чувствует себя одним из тех лесных идиотов. Он ходит кругами, подбираясь ближе, греется, забывается, суёт морду в огонь навстречу горячим языкам тянущегося в ответ пламени, и опаляет себе шерсть.       Горячо, хорошо, больно! Клацает зубами, зверея, пытаясь схватить тщедушное нечто, но у него не выходит. Он не понимает, почему, и снова лезет, обжигая лапы об угли.       Что ж, у него всегда были проблемы с огнём.       — Да пошёл ты на хуй, ублюдок!       Вегас перехватывает руку Пита за запястье на полпути и, как танк, оттесняет его к стене. Пит рычит, не хуже того же волка, бьёт ногой в живот, Вегас перехватывает и её, под бедро, вжимая Пита в себя. Это похоже на грёбаное танго, если бы только длинные тонкие пальцы не пережимали Вегасу трахею, остервенело, расчётливо, точно как учили.       — Когда-нибудь я вырву тебе язык и сделаю тем самым миру огромное одолжение, — получается хрипло и придушенно.       — Заебись, вот пусть мир тебе и отсасывает, отдаёт долги, — брови Пита ползут вверх, и это тот самый случай, когда «маска ненависти» не просто метафора. — Он тебе много должен, а я пока выучу язык жестов — всегда мечтал.       — Сука, — Вегас дёргает губами, сотворяя подобие улыбки, и слово становится вязким, шипящим и интимно-долгим.       Пита протряхивает.       — Отойди от меня, ублюдок, — его пальцы сжимаются ещё сильнее, ногти впиваются в кожу — он действительно душит.       За то, что Вегас чуть не умер.       Воздух, пропитанный злобой, возбуждением и желанием, стекает в лёгкие, и Вегас приоткрывает рот, как волк пасть, — скалится. Запах, исходящий от Пита, отвлекает от всего прочего, заводит, до темноты в глазах будоражит; и челюсти сводит, хочется вцепиться, подмять, поставить раком и отыметь. Указать на место, распять, подчинить, а потом самому же зализать все раны. Вегас стискивает зубы, подавляя смешанные эмоции, удерживая себя, и говорит, не двигаясь с места:       — Ты этого не хочешь.       Тысяча и один смысл, но у них с адресатом своя волна, так что никаких недоразумений, сообщение читают как надо.       В конце концов, причины и следствия кажутся несоответствующими только на первый взгляд.       Пит поджимает губы, щурится — нехорошо — решительно, и с оттягом бьёт Вегаса лбом в лицо. Ему этого хочется уже несколько часов — почему бы и нет — Вегасу не больно, а эффект неожиданности срабатывает на «ура». Пит изворачивается и высвобождается из хватки. Чтобы тут же напасть.       — А ты, блядь, всё знаешь! Прекрати решать за меня, я превосходно справляюсь с этим сам!       — Пуля в черепе — отличное решение, браво, Пит!       — Да нихуя бы не было, если бы ты с самого начала брал меня в расчёт!       — Я велел тебе не высовываться! — кровь течёт вниз по подбородку. Вегас досадливо, неряшливо стирает её ладонью.       — Вот именно! Ты что-то там велел, сугубо на демократической основе, конечно. Заткнись, Пит, забейся своей смертной тушкой и жди рассвет. Может, ты на меня ещё права опеки оформишь?! У тебя прогрессирующая паранойя, серьёзно, Вегас, идея-фикс, пора лечиться, хочешь, я найду тебе парочку тестов в интернете?       Вегас давится вдохом и выпаливает:       — О, думаю, мы оба нуждаемся в лечении.       Они мечутся, кружат по комнате, как два боксёра по рингу: то сталкиваясь, то разбегаясь по углам, обмениваясь ударами-словами, натягивая невидимую нить, по которой искрит электричество. Эти жалящие уколы тока, рождённые гневом, прошивают нервную систему, грозя оставить за собой пережженные бесполезные провода — но риск только подстёгивает, напряжение скапливается в груди, нарастает, подкатывает к горлу и падает вниз — копится — заставляя кровь кипеть.       — Я не твой питомец, Вегас! Ты не имеешь права мне приказывать, — Пит понимает, что у него нещадно дрожит — вибрирует — от нехватки дыхания голос, но не может — не хочет — заткнуться. Его несёт, после всего испытанного ему необходимо проораться, и он орёт: — Я не послушная собачонка у твоих ног, и то, что я с тобой трахаюсь, ни черта не значит! Хрена лысого я буду сидеть на заднице и смотреть, как ты огребаешь!       Вегаса выносит где-то на словах «Не твой питомец». Он сам не успевает заметить, как расстояние между ним и Питом сокращается до круглого ноля. Нитки трещат, когда Вегас сминает ворот футболки Пита в кулаке и подтаскивает его к себе. Опять танго, кульминация, партнёры стоят грудь к груди.       У Вегаса трепещут крылья носа, и цвет глаз бесповоротно уходит в вантаблэк, тот самый, что Пит не может найти ни в одном спектре, его личный край. Вегас справляется со скатывающимся в рычание голосом, он хочет сломать Пита, а приходится ломать себя, и выдыхает ему в лицо:       — Ты — мой, человек или питомец — не важно, и я имею полное право задушить тебя собственными руками за сегодняшнее дерьмо!       Не первая серьёзная угроза о расправе, не последняя точно, хотя — может быть. Пит ничего не боится. Не сейчас. Не Вегаса. Он уже боялся сегодня, хватит, кончился. Ему было по-настоящему страшно тогда, на грани: страх пропитал его одежду, налип на кожу, но страх отпустил, а затем его перебил гнев, и Вегас чертовски рад этому гневу, потому что действительно ненавидит, когда его человек чего-то боится.       — Ну, так давай, — Пит задирает подбородок, обнажая-подставляя шею, переводит взгляд с глаз на губы Вегаса и обратно, провоцируя всеми осознанными и неосознанными способами, — избавь нас обоих от проблем.       Вегас терпит ругань только потому, что ему нравится смотреть. Нравится ощущать сопротивление, нравится смесь агрессии и хлёстких знаков вожделения, нравится балансирование на обрыве. Это как разогрев, подначивающий для хорошей драки. Или хорошего траха. Пита несёт редко, но со вкусом: поезд летит, не касаясь рельсов, колёса режут всё подворачивающееся на пути. В конечном итоге, ярость пожирает обоих, скручивает внутренности, берёт за яйца, и Вегасу хочется уебать Пита в той же степени, что и выебать. Очень тонкая грань.       — Слабо? — парень криво усмехается, широко открывает глаза, светящиеся вызовом: секунды тянутся, медленно-медленно, а внутри всё клокочет, только короткие волоски вдоль позвоночника подымаются в предвкушении.       Вегас как будто слышит команду «фас».       Полувздох камнем блокирует Питу дыхательные пути, потому что удар о диван слишком сильный и неожиданный, а подлокотник так неудачно попал под затылок, что искры из глаз сыплются. Пальцы безрезультатно скользят по обивке, и сам Пит скользит, куда-то вниз: грубая ткань больно трёт кожу под задравшейся футболкой, и в сочетании с крепкой хваткой на лодыжке — это как раз то ощущение, которого не хватало.       Вегас подтаскивает его к себе — под себя — нависает сверху, меж разведённых ног, удерживает за колени, и это возбуждает и бесит одновременно. Пит собирается заорать, у него в запасе сотни и сотни слов, плевать, что они пропитаны болью и злостью, что лучше бы заткнулся. Но Вегас не церемонится, прикусывает его нижнюю губу, оттягивает, дразняще-быстро, грубо, тут же занимая рот глубоким поцелуем. И от этого сшибающего, мучительного напора рёбра сжимаются, как тиски: куда-то под сердце вгоняют кинжал, в постоянную, не заживающую рану.       При других обстоятельствах Пит разрыдался бы.       А так он только сжимает в кулаке чёрные шёлковые волосы Вегаса, будто пытаясь оттянуть, оттолкнуть, понимая, что это идиотизм, он не обманывает даже себя. И Вегас доказывает ему свою правоту, неохотно, словно прыжком, отстраняется, давая шанс вдохнуть. У него пьяная улыбка и голодный взгляд, снова говорящий: «Ты этого не хочешь».       Пит замечает их мельком — вообще мало что замечает, он тоже голоден — нет — хуже, куда как хуже, ибо голод плоти можно утолить.       — Заебал, — он дёргает Вегаса обратно — резко — за воротник куртки, одновременно вскидывая бёдра, коротким движением вдоль, ненадолго вдавливаясь ноющим членом в чужое тело. — Как же ты…       — Ещё нет, — они стукаются зубами, снова целуются. Вегас оглаживает его бока, ноги, лезет под футболку и хватается за пояс на джинсах, царапает ткань короткими ногтями, на ощупь ищет ширинку. — Так не терпится?       — Меньше слов, больше тела, — сбивчиво шепчет Пит Вегасу куда-то в висок, прихватывает зубами край его уха, неуклюже, поспешно стаскивает с него одежду, как будто у них мало времени, как будто Вегаса скоро заберут.       Это не прелюдия — это какая-то драка, с переплетающимися конечностями, поцелуями-укусами, жарким дыханием рот в рот и остервенелой сменой клинчей.       — Приказываешь? — Вегас издевается, подначивает хриплым, низким голосом, куртка летит куда-то в сторону. Наконец-то кожа к коже.       — Что, не нравится смена позиции? — у Пита сейчас только одна установка — держать. Касаться, сжимать, не отпускать, никогда, никуда.       Наверное, у Вегаса тоже.       — Хочешь быть сверху? — Вегас поглаживает подушечками пальцев вдоль напряженного члена, и ниже, вглубь, по впадине между ягодицами — надавливает, делая приятно; как только у самого выдержки хватает. А вот ладонь на плече чуть ли не до синяков.       — Нет, — на стоне-вдохе, Пит признаёт.       Признаётся, чёрт всё побери, как себе, как перед судом народа, и нисколько не стыдясь, он смотрит Вегасу в глаза, раздвигая ноги шире, насколько позволяет спинка дивана, подмятые под них, слезшие одной штаниной, джинсы.       А в ответ получает влажный росчерк на скуле и горячий, властный шёпот, от которого пробирает до костей:       — Мой питомец.       Не могло встать больше. Но встаёт.       В итоге они падают на пол, как свалились бы дети, не поделившие игрушку, но здесь игрушки нет — здесь слепое желание обладания, идущее внахлёст и разносящееся по освещённой закатными лучами комнате, как звуковые волны. Им мало места, мало воздуха, мало времени.       Сознание тоже сужается до размеров комнаты, до её куска три на три метра — это отдельный мир, у него своя орбита, небольшая, и от вращения кружится голова.       Вегас удерживает Пита за бёдра, руки скользят по потной, блестящей коже, и толчки неровные, глубокие и жёсткие. Пит смотрит в потолок, запрокинув голову, вцепившись пальцами в ножку дивана, подставляя шею, к которой прижимаются мягкие губы и проступающие через них клыки.       Завтра ему будет хреново, очень хреново, но это завтра, а сейчас он насаживается сам, сжимается вокруг Вегаса, вокруг его члена тугим кольцом мышц, так, что им обоим почти больно. Нужно ещё сильнее, до темноты в глазах, Питу нужно, чтобы из него в прямом смысле вытрахали все страхи, все воспоминания — вынесли к чёртовой матери всё, что он чувствует, чтобы остался только секс, только долбящий простату член и глухое хриплое рычание. Пит обвивает руками шею Вегаса, скрещивает ноги у него на пояснице и настойчиво требует своё.       Требует.       Прогибается, подмахивает и орёт, что ж, он ведь этого хотел — поорать.       Вегас не против. Так Пит полностью его, в его руках, окружён им, заполнен, защищён.       Медленно и нежно, вот как хотел бы брать его Вегас: тягуче и неторопливо, входя раз за разом, растягивая, изводя, наблюдая за выражением лица, собирая языком бисеринки пота. Но Пит сбежит. Как только почувствует эту нежность, всю её глубину и то, что скрывается за ней, весь её подтекст — Пит сбежит, потому что иначе ему будет уже не отвертеться, иначе он не сможет притворяться.       И Вегас оставляет ему иллюзию — Пит остаётся.       Лёгкие — плавятся, мышцы — плавятся, но Пит знает — не забывает — что он есть, до отключения, до безвременного пустого пространства-марева ещё много «туда», много «да» и много «обратно». Если бы Пит верил в существование Ада, он бы не сомневался, что у него билет первым классом, потому что при жизни ему вот так заебись, как сейчас, и Рай для его зажравшейся рожи будет уже роскошью. Хотя, если думать над этим, то Пит пойдёт в Чистилище. Вслед за своим хозяином.       Рёбра снова становятся тисками, и вот это уже совсем беда, правда, Пит стонет — сухую глотку обдирает воздухом, но какая разница, если призрак смерти уходит, а лицо Вегаса в ладонях — в тюрьме из пальцев. Он целует, не глядя, куда придётся: щёки, острые скулы, лоб, виски, переносицу, веки, и стыдно должно быть за эту исступленность. Вегас только прикрывает глаза, ему в кои-то веки не обжигает тело, потому что огонь проникает под кожу, бежит по венам, становится его частью.       Правильно, так и надо.       — Ну же, — резко — почти приказ. Вегас вдалбливается в Пита, одновременно сжимая в руках его член, поглаживая от основания к головке и обратно, в том же хаотичном ритме. Смазка блестит на покрасневшей нежной коже, Вегас слышит скулёж, задыхается от окружающих коконом запахов, и не понятно, от чего у него крыша едет больше: от того, как тесно, жарко, сладко, или от того, как Пит всхлипывает и хватает воздух ярко-алым ртом.       Этот красный росчерк рта, бледное, усыпанное родинками, трёхмерное тело в нереальном мире и оглушающие удары сердца остаются в бесконечном, когда их обоих накрывает, когда Вегас входит до упора и обхватывает зубами горло своего человека, придавливая языком трахею.       — В следующий раз, — Пит разлепляет пересохшие губы, лениво подымает тяжёлые веки, — я буду стрелять и в тебя.       В сумерках черты его лица заостряются, выделяются резче, ночь всегда показывает в людях тёмное.       — Становись в очередь, — отвечает Вегас.       — Я серьёзно, Вегас, — тихий голос свистящим шепотом разносится по углам комнаты, вязнет в тенях. — Если я не стою рядом с тобой — то стреляю в тебя.       Он знает, что серьёзно. Это вполне можно представить. Пита, пистолет и боль. Вегас косится на лежащего под боком парня, чуть свысока, как, наверное, и положено хищнику, хозяину. Пит выдерживает взгляд, пристальный, серьёзный, но что-то ещё есть в нём, что делает из грудной клетки капкан.       — Что, предпочитаешь прикончить меня сам?       — Точно, — Пит кивает, больно надавливая подбородком на грудь. — Отомщу за поруганную честь.       Они оба знают, что он не сможет. Во всяком случае, Вегас знает.       Пит всегда смотрит на раны Вегаса так, будто они находятся на его собственном теле. Будто они — доказательство его собственной смертности. Он и реагирует соответственно, пахнет как раненый.       Он никогда не забывает, что даже его сильный человек может умереть.       — Хорошо, — бормочет Вегас, почти засыпая, поддаваясь неге. — Лучше, если это будешь ты.       Он запускает пальцы во влажные от пота волосы, медленно массируя Питу затылок. Слишком много разговоров на сегодня, особенно для тех, кто выжил.       — Идиот, — Пит смешно фыркает куда-то в район пупка и легко целует Вегаса в живот, ещё и ещё, как раз в том месте, где на его пропавшей в Лете рубашке зияют рваные дыры.

fin.