Маршрутка номер семь

— Че за штрих? Так начинается августовское утро во дворе Шараги. Было хорошо — пыльное, душное лето проползало внутрь вместе с каждой затяжкой. Олег лежал на еще зеленой траве, рассматривая высь неба — еще несколько недель, и оно начнет сползать все ниже, укрывая осенними запахами — так и не постиранной ветровки, валяющейся в шкафу комнаты, сыростью кросс, металлом учебных инструментов. А пока — можно покурить, не думая ни о чем. Мир казался понятным и недвижимым. В этот день в мир Заречного и ворвался он — неопознанный штрих. Олег лениво приподнялся на локтях — незакрывающуюся калитку территории неуверенно открывал человек. Олег замер в странном удивлении — будто вот, и ворвалась осень. Длинные рыжие волосы рассыпались по плечам в белой, странного вида рубашке. Солнце заливало лицо так, что видны были одни лишь линии бровей — острых, режущих как сухой лист. И перед тем, как вернуться из своей странной осенней фантазии в летнюю Шарагу, Олег поймал взгляд — быстрый, с прищуром. Вот тогда, наверно, мир чуть-чуть изменился — от этого взгляда. Вадик ворвался коротким: — Пиздец жара же, — он стянул промокшую майку, набрасывая тряпку на турник, Олег лениво повернулся на друга — наверно, если бы не вадиковское стремление что-то делать — мутки крутятся, лавешка мутится — то Олег уже бы помер со скуки в этом городе. — Не жарко этому петушку с такими патлами? Че он тут нюхает? Олег повернулся на незнакомца снова, чуть медленнее — но ничего волшебно-осеннего в нем уже не было. Просто странный человек, хоть и рыжий — солнце больше не подсвечивало его лицо таинственным сиянием. Но одно было точным — Шарага вздрогнула от появления гостя, как от порыва первого ветра, он словно опередил угасающий август собой. Шарага — не просто коммунально-строительный техникум, Шарага — это микровселенная Заречного района. Портал, врата, между остатком кривенького города — оранжевые сталинки сыпались пылью и стонали голосами умирающих в них старух — и свободы — прямо за территорией был лес. Настоящий и бескрайний, а за ним на километры — ни души. Еще в детском доме выводили туда на лыжи — и вот, неуправляемая стая на деревянных Снеговиках послевоенного года протаптывала первые тропы. Олег так однажды ногу сломал, провалившись в снег, и, словно у деда, каждый год с тех двенадцати лет у него зимой саднило колено, если рано утром выйти на мороз курить в шортах. Шумели деревья, и стрекотало все вокруг — фон жил своей жизнью. Разлетелся звенящий до скрипа свист — Вадик блестел бицепсами, убирая пальцы ото рта. Олег безразлично рассматривал мир вокруг, запретив себе интересоваться новеньким человеком сверх необходимости — это расшатывало пойманную тишину. Но Вадик подобным скован не был и выжидающе смотрел на замершего на подходе к правому крылу человека, развернувшись к Олегу спиной. Как всегда бывало от жары, на его широкой спине припухал шрам — точная узкая полоса, прямо по почке. Вообще — с него все началось. То есть — их типа дружба. С этого шрама. В квартире у Риты было узко — все заставлено бабкиными вещами — коллекциями. Для всех новых гостей всегда была инструкция — коробки не сбивать, чулан не открывать, на балкон не выходить — курим в окна. В противном случае — вам пиздец. Олег тоже когда-то слушал это в первый раз и не удержался от того, чтобы не закатить глаза, мол — ну да, рассказывай, телка в колготках в сеточку устроит мне пиздец, если покурю на ее балконе. А потом однажды распахнул чулан — упал от веса налетевших на него шуб и дубленок, чихал. Ритка отпиздила, как и обещала — то есть прям ударила. Дворовый кодекс чести не позволял треснуть ей в ответ, хотя очень хотелось — заехала ему бутылкой прямо по хребту, сучка. Так случился номер раз — на улице Свободы жила Ритка, и она Олегу нравилась, точнее — понравилась, потому что это случилось не сразу. Особенно в Рите как мифологеме Олегу нравилась ее несуществующая бабка — от скуки он стал внимателен ко всему вокруг и выяснил, что бабка, например, коллекционировала настенные часы. Все они висели вдоль коридора под самым потолком — у одних внутри даже была кукушка, мертво вывалившаяся наружу и никогда не заходящая обратно. Еще — у несуществующей бабки была куча посуды, но это, наверно, у всех бабок так. Из-за этой посуды и вадиковской раненой почки они и сошлись в тот вечер. — Слушай, а у тебя есть бабушка? — Олег пьяно посмотрел на огромного, чуть плывущего в свете хилой лампы вытяжки парня — тот наливал воду из крана. Олег часто видел его, и они словно были знакомы — когда каждый день идешь мимо кого-то, кто смотрит тебе в глаза, создается именно такое чувство. — Че? — он пил, проливая воду на футболку со звонким — гоу ту хелл, — бабушка? — Ага, — Олег повертел в руках надкусанный огурец. — Ты че, подментеныш? Олег не понял. И помолчал. — Не, я просто, — он положил огурец на заляпанную скатерть и повертел рукой вокруг — парень тоже смешно завертелся, — просто здесь тарелок дохрена. Типа…так у всех бабушек? Олег ему понравился — точнее он ему, кажется, с самого начала нравился, с тех молчаливых взглядов, а теперь, дополнив их разговорами, стало совсем хорошо — мне подходит вот эта ебанашка — да-да, тот, который один сычует на кухне во всратой волкофутболке и задает тупые вопросы, в нем необходимое мне для баланса смирение перед бытием! Поэтому, наверно, он, Вадик то есть, и разоткровенничался от непроходящего чувства находки своего на третьей совместной стопке: — Хошь, шрам покажу? Пырнули, сука… Там история была, просто пиздец… Вот такая романтика — на третьем этаже в квартире 42 на улице Свободы Олег стал чуть менее одиноким. Вадик шагал рядом заметный, громкий и занимающий много места — но это было приятно, будто подобрал говорящую крысу-мутанта, и она может травить смешные истории, кусать людей и превращаться в смирную мышь, когда засыпает под «Сумерки» — это правда было всего один раз, но Олег его хорошо запомнил. Потому что та ночь многим была примечательна. У Ритки была подруга — Валера, и появлялась она очень редко — она жила в областном, училась в медицинском колледже и вообще — была пиздец какая серьезная и занятая. Из интересного — она занималась когда-то айкидо, и Рита все любила приговаривать, что его отпиздят вторым, когда Лера до них наконец доберется, потому что первое место — у Вадика. Когда Валера до них добралась — он это место с лихвой оправдывал с первого диалога. Шутил свое несмешно-смешное, предлагал ударить посильнее, а для этого — какое совпадение — надо подойти поближе. — Клешни поприбери, зай, — Рита скривила лицо какое умела делать только она — как будто плюнула в душу, и разом забрала себе эту Леру, закинула себе на колени ее голые, сильные ноги — с едва заметным золотящимся пушком волос. Лера только улыбалась — Вадик ей вроде бы нравился, смотрела она на него как на дурака. — Вас не догонят? — плотоядно улыбнулся он, ухватывая Леру за тонкую щиколотку, та лягнула с удовольствием. — По члену не соскучились? — он так же улыбчиво убрал руки, отслеживая ритин прищур. — Проекции? Понимаю, — кивнула Валера. Вадик засмеялся — он был из самого приятного типа хищников — ему нравилось сопротивление, то есть по-настоящему нравилось, а не просто раззадоривало. Поэтому нейтрализовать Вадика было легко — просто перейти на его сторону, показать, что ты его породы. Комната накуривалась, уплотнялась людьми и запахом дешевой алкашки, и все шло привычным чередом, но Олег остановился мыслями еще там — на этих, закинутых на колени. Это все шутки? Или нет? И если нет, то что? Олег весь вечер на них смотрел — и не понял, что надо чувствовать от них. Себя Олег чувствовал одинаково всю жизнь — чуть-чуть одиноко, чуть-чуть за стеклом ото всех. И эти обжимания в запертых комнатах детдома, пьяные поцелуи на заброшке, первый просто ужасный минет у нее дома и необходимость лежать рядом еще хоть сколько-то из уважения к ее телу после — все это было пресно. Но они — мысли о том, как они целуются где-то в темноте балкона, на который нельзя выходить. Или как…как, наверно, переписываются часами, раз редко видятся…или, может, Ритка на неделе так занята, потому что часто к ней ездит. И они идут по городу — просто две девушки, а на самом деле она гладит ее колени. Все это было как-то тоскливо, как-то щемяще близко. — Это все твое проебанное детство, — важно хмыкает Вадик, когда Олег от отношений снова — воротит нос. — В каком смысле? — В прямом. Социализация — хуевая, стайная, из примеров отношений — только как физрук техничку трахал. Олег поморщился. — Если и трахал, то я не в курсе. — Принимается, — Вадик снова важно кивнул, — хотя тоже травма — в таком-то случае вообще никаких примеров. — А у тебя дохуя примеров было, что до сих пор мне пятерку за аборт на Ленина торчишь? Вадик заржал: — Так ты зри в корень! Поступил как джентльмен! Май бэд — май мани! И ваще — ты не путай ослов с баранами! — Ослов с баранами? Кто так говорит вообще? — Я говорю. Учись, пока живой. Вадик треснул по животу своей лапой и пошел вперед, оставив внутри странную пустоту — значит, проебанное детство. Может, оно и так. Лежа в траве Шараги, Олег окунулся в цепочку воспоминаний так глубоко, что звуком ворвалась середина разговора — близкого и громкого, потому что в нем был Вадик. Рыжий стоял рядом с ним — прямой и тонкий, по сравнению с махиной мышц все такими казались, но в этом было какая-то исключительность формы — совсем он не смотрелся здесь, в зелени Заречного. И лет ему оказалось немало — засвеченное солнцем и далью лицо вблизи оказалось серьезно-замершим, такие лица бывают у людей совсем недолго — между тридцатью и сорока. Олег это часто замечал — особенно в воспиталках. Вот такие у этих людей лица — восковые, немного застрявшие. — …суббота, мужик, — от Вадика тянулась длинная темная тень, наползающая на тонущие в зелени белые кроссовки. И не жарко же, реально? Вот вырядился. Олег поднялся следом — а то не по-пацански, разлегся тут. От его появления рыжий замолчал, чуть напрягаясь, словно подумал, что что-то пошло не так — и подоспело подкрепление для разъеба. Олег, наверно, выглядел как идиот — просто смотрел в него, в это будто нетронутое солнцем белое лицо, не поздоровавшись. Пауза затянулась и оборвалась так же резко, как наступила. Рыжий быстро отвел взгляд от нависшего за вадимовым плечом Олега: — Рассчитывал, что хотя бы администрация будет на месте, все-таки… Какой вежливый. — А ты по какому вопросу? — А вы здесь работаете? А это был очень вежливый посыл — очевидно, что Вадик здесь не работал, лицо у него было все еще то самое — дурное, ребяческое, пост-студенческое. Вадим едва раскрыл рот, как вдруг рыжий, неясно, от чего посмелев, посмотрел пронзительно и строго: — Я понял. Почти все… — и вдруг как-то хитро улыбнулся. Олег следил за его лицом как за кино — вот приподнялись уголки губ, а вот — сложились две морщинки в уголках глаз — и так же быстро исчезли, и снова он стал восковым. — А зачем вы мне свистели? — Так из лучших побуждений, — заскалился Вадик, и Олег почувствовал в нем разгорающееся пламя неприязни, — помочь заблудшему гражданину. — В таком случае, — рыжий осмотрелся, будто только сейчас заметив, что стоит в траве, и зашагал обратно — к разбитому асфальту рекреации — да с такими подпрыгиваниями, будто оказался в луже грязи. — Спасибо за попытку! — Петух, — Вадик сплюнул в траву, разворачиваясь к турникам — сейчас будет ебашить до заката. Рыжий обернулся многозначительно — ровно в Олега, и растаял в пыли зазаборной дороги, звякнув калиткой. Словно его и не было здесь — странного человека в белом. Может, Олег слишком много думал о нем остаток жаркого дня, а может, рыжий слишком долго думал об Олеге, но на ночной остановке «Седьмой гастроном» во тьме проржавевшего козырька встретились двое — человек в посеревших за день в грубом городе кроссовках и человек в пыльных шортах — гоняли мяч на стадике за переездом до темноты. Сидели молча, вокруг была странная тишина. Седьмого гастронома давно не существовало, и в его длинном брошенном помещении в самом углу ютилась парикмахерская «Наташа», правая сторона была мертва — стекла были изрисованы граффити, это Олег не понимал и не уважал — хоть бы красивое рисовали, а то сплошь какое-то скучное дерьмо — даже юля шлюха! под окнами общаги балоном на асфальте было информативнее — повод пообсуждать. Рыжий словно замер — и смотрел через дорогу в глубину раскрывающегося частного сектора. Олег старался делать вид, что забыл его. Чуть спала жара — и погрустнело небо, посерело, не пропуская звезды. Пятый автобус все не ехал. И в нормальной для незнакомцев, но странной для уже видевших друг друга людей тишине Олег вдруг почувствовал несвойственную себе тревогу, словно не был в безопасности рядом с ним — этим рыжим. И тот, будто ощутив натянувшийся предел молчания, порвал его — протянул руку, раскрытую пачку Капитана: — Курите? Голос у него был совсем другой — не тот строгий шаражный, а какой-то вкрадчивый, смыкающийся — словно последние звуки он задерживал на губах. От прострелившего ощущения Олег заерзал, засмущавшись, и глупо вытащил сигарету, лишь запоздало ответив хмурое: — Как видишь. Потянулся в карман — зажигалка сверкала, слегка озаряя белую фигуру — рыжий так и смотрел на него. — Че? — Олег обернулся от чувства странной вакуумности пространства, будто оказался заперт с ним в комнате или застрял в лифте, хотя вокруг была пустота улиц, редкие проезжающие раз в несколько минут машины и бескрайнее поле аккуратных и не очень низких крыш… — Что? — тот вовсе не смутился. И что ответить? Проговорить претензию до развернутой — че ты на меня пялишь? Но рыжий и тут сбил настрой: — Вы похожи на Жан-Пьера Лео. Эта нелепость разрешила все — и Олег засмеялся. — Реально думаешь, что я знаю, кто это? — А почему бы нет, — рыжий легко пожал плечами, — люди разные бывают. Олег уставился в пустоту дороги. Вдруг собственная грубость показалась глупой и неуместной — в этой протянутой пачке и странном сравнении было что-то новое, вырывающее из привычного калейдоскопа событий. На этой остановке рыжий смотрелся ненастоящим, будто его вырезали из какого-то кино и посадили к Олегу по ошибке, и Олег не знает сценарий и нелепо молчит в этом кадре. — Вот, — рыжий протянул вдруг телефон, какой-то из последних поблескивающих айфонов — во дурак. Если бы это был не Олег — его бы уже давно уработали бы на этой остановке. Так что ему…вроде как повезло с соседом. — Это еще в ранних фильмах. Он в 60-х был популярен. Олег посмотрел на фотографию и невольно проскользил взглядом по узкой ухоженной руке. Откуда он тут взялся, булгаковщина. — Какой-то слишком… — Олег хотел сказать смазливый, но, засмущавшись и этого, закончил будто недовольно-скомканным, — нездешний. Раздался смех — рыжий и правда смеялся. — А разве это плохо? Рыжий ждал седьмую маршрутку, которая здесь вообще-то уже год не ходила — ему так яндекс-карты написали. Так и случился номер два — два человека шли по улице Свободы — Олег не провожал, а просто…им в одну сторону. Рыжего — посадить на седьмую, а самому — потопать через станцию. — Ты не местный, да? — Да. Он шагал в темноте пыльной дороги, освещаемый редким светом окон низких домишек — внутри груди, где-то в неясной еще глубине гремело странное желание поговорить. Может, Олег редко говорил с кем-то умным. С другой стороны, если он знает какого-то Жана, это не значит, что он умный, верно? Белая рубашка отливала в жаре окон особенно — такой вот спутник, светлячок. — А сам откуда? — Из Петербурга. — Ммм… Питер. — Олег задумчиво пнул подвернувшуюся стоптанную жестянку банки — и че он тут забыл…Питер. Рыжий из Петербурга вдруг ухмыльнулся, хмыкнул даже как-то насмешливо. В растерянность Олега перед новизной разговора это только подбросило сигналов — ну-ка осади этого рыжего, че он тут… — Я че-то смешное сказал? — Нет, — может, он и правда дурак? Иначе зачем он оборачивается так улыбчиво. Мимо промчалась шаха с разлетающимися будто по самой земле битами — задрожало даже в ребрах. Рыжий, по-птичьи обернувшись, как уже делал там, у калитки Шараги, вернулся в диалог — сектор заканчивался, начинались егоровские высотки — странные белесые коробки. Внутри них Олегу, привыкшему к покатым, видным глазу крышам, всегда было не по себе — от обилия кирпича вокруг было голо, и никакой перспективы — то ли дело у их общаги! четыре этажа, а с его, третьего, можно после закрытия проходной по дереву сигать, и обратно так же — классный такой, старый дуб всегда бился ветвями в стекло. А за стеклом — только футбольное поле, бытовка и вдали начинающийся комбинат. А с парадной стороны — остановка и узкий мост через говнотечку. Все было понятно. Так вот, а тут, мимо кирпичей, всегда было как-то неприятно. Но именно в них, в этих егоровских кирпичах с Олегом и шел рыжий. Говорил увлеченно и так открыто, взмахивал своими узкими руками — про имена города, мол, как примечательно, что Олег именно питер сказал. Олег шел и слушал почти завороженно. Сказал как подумалось, а тут — целая теория. — Вы, наверно, Балабанова смотрели? — он обернулся выжидающе, и Олег вдруг ощутил, что захотелось сказать даже сверх — я и Бодрова смотрел! И вообще…вдруг захотелось не разочаровать. — Смотрел. Не все. — Ну «Брата»-то точно? — он улыбнулся. — Точно. — Вот вы не замечали, сколько там имен у Петербурга? На его ранних фильмах это ярче, конечно… — Да как-то не обращал внимания, — Олег отвернулся, ощутив, что рассматривал слишком долго светлые переливающиеся ресницы. — Там по сути не о Питере. — И улыбнулся сам себе. Кажется, и правда у него всегда именно питер получается. На перекрестке у Малыша Олег тормозит — ну вот и закончилась странная глава из «Мастера и Маргариты». Олег ее в пятнадцать проглотил за несколько дней — было ужасно скучное лето, почти как это. Почти — потому что рыжий вдруг как-то неловко замер в свете фар проезжающего автобуса. — Покажете мне город как-нибудь? Олег опешил. — Да че тут показывать… Странная просьба вызывала неловкую улыбку — было как-то уже по-ночному волнительно, стрекотали цикады и громко работал телик в одном из распахнутых окон. — Я думаю, найдется. — Почему на вы, кстати? Наверно, после такой прогулки, где Олег только лишь тыкал, под конец смущаясь от этого еще сильнее — будто в какой-то момент надо было остановиться…наверно, после всего этого вопрос был странным. — Мы же вроде как незнакомы, — и правда незнакомец улыбнулся, поправляя сумку на плече. Семерка уже виднелась поднимающейся к холму дороги — выглядывала своими узкими маршрутными фарами. — Олег, — Олег протянул ладонь, будто вот именно сейчас был какой-то важный момент для знакомства, для начала. — Сергей, — рука у него была такая же узкая, какой виделась — немного прохладная, хотя, как Олегу казалось, стояла духота, горела шея. Какой же он странный — этот Сергей. В голове вдруг зазвучали какие-то старые, почти забытые мелодии — как будто шуршала пластинка в классе музыки. Ольга Борисовна была самой грозной из всех и самой чуткой — всегда подходила близко, пахла странной тяжестью помад и духов и говорила свое — чутко слышишь, Олежа, молодец! молодец! И сейчас было именно так — чутко слышно что-то музыкально-надвигающееся на него из-за самого горизонта, из-за острых этих бровей. Мелодию сбили двое — шуршащая колесами железка и убравший из замеревшей олеговой ладони руку Сергей. Они так что, несколько секунд простояли? Наверно, про город — это была какая-то столичная вежливость, у богатых свои причуды. Но все-таки: — А…ну типа…ты когда про город сказал… Маршрутка заскрипела остановкой, и Сергей заспешил в голосе: — Олег, а ты в судьбу веришь? Вот тогда и случился номер три — Олег сначала выдохнул: — Да. — А потом подумал — какой бред. Ты как будто пил. Вот такое было ощущение. — Тогда увидимся? И все. Его белая рубашка скрылась в пыльности, плотности и тьме салона. Олег смотрел на уезжающую маршрутку со странным чувством, и, оглядевшись, побрел обратно — к станции. На самом деле, ему было не совсем в одну сторону с новым знакомцем. Но об этом он старался не думать. Ритке исполнялось двадцать один, и на собственный день рождения она опоздала — у подъезда целый час ждали гости, Вадик говорил — есть варик, если через балкон, а потом открыть изнутри, че сидим как чмони! Но Валера, перебирая на коленях маленькую розовую подарочную коробочку, блюла порядки — нет, на балкон нельзя. Ой, блять — Вадик томно обплевывал асфальт вокруг себя в ожидании. К Лере он остыл, как и к шуткам про подружек-лесбушек. А вот Олег чувствовал собственную возрастающую внимательность — при встрече они целуются, но как-то по-девичьи, то есть по вполне-нормально-девичьи — Рита чмокает ее звонко в губы. — Сори, была у бабки. — А бабка не может все это дерьмо забрать наконец? Уже бы в хате сидели, если б не этот балкон, — Вадик поднимался с пяток с изяществом и легкостью гимнаста — тренировки. — У нее там немного места, — Марго весело прошагала к подъезду, позвякивая ключами. Олега окатило жутковатой прохладой. Но Вадик, как идеальный герой какого-то странного ситкома, по-джентельменски выдал: — Твой подарок чуть не помер, пока тебя ждал, — и кивнул на рассыпчатый букет пышных белых хризантем на древней скамейке. Олегу они не нравились — в узком, заставленном драными букетиками ларьке, ему приглянулись разве что белые лилии — они Рите, наверно, как-то больше шли, чем эти простоватые хризантемы. — Лилии же воняют жесть, — тоном знатока проговорил Вадик. Женщина за прилавком оторвала взгляд от телефона, взглянула на них и, закатив глаза, уткнулась обратно. — А ты их нюхал? — Да мне вечно мамка их в школу пихала, сам понюхай — хуйня! — Да не воняют они, — протянула женщина — глаза у нее были уставшие, и кофта с длинным рукавом — тут хоть кондей, подышать можно. — На вкус и цвет, как говорится. Каждому свое! — оскалился Вадик в своей плутовской манере. Каждому — свое. Олег перебирал в голове простые слова, рассматривая неживые рыжие розы. С охапкой хризантем Вадик шел победно — усмиряющая жара хорошо на него действовала, хоть тот и жаловался постоянно, что дышать нечем. Поэтому поначалу разговор не казался странным: — А прикинь, в Алеппо под сорок херачит — вот это пекло ебучее. Сваришься. — А че тебе до Алеппо? — А че нет? — Вадик обернулся перехватывая цветы подмышку. — Все лучше, чем всю жизнь в Шараге торчать. Олег ускорился, чувствуя странную тревогу — лето начинало шататься по швам. И ударило осознание, о чем Вадик вообще говорит. — Лучше от пули сдохнуть? — А ты как обычно — все-то тебе не так, все-то волчонку невкусно. И вообще, — Вадик ловко зацепил зубами сигу из пачки, еще и курил в такую жарень, — чтоб от пули сдохнуть, надо к ней сначала подобраться. Заслужить. Это тоже судьба. — А ты веришь в судьбу? Олег смотрел на хищный профиль — иногда Вадик говорил странные вещи, не оставляя возможности понять — как будто играли в ножички, и он забирал себе вокруг все больше земли, чтобы спрятаться на ней поглубже, завалить ее словесным хламом, и не подобраться. К его логову в голове. — Верю, — Вадик блеснул своими полупрозрачными глазами — цвета пустого неба. — Она сама подойдет, главное — ее заметить. — И к тебе подошла? — Я — исключение. — Ну кто бы сомневался, — Олег заухмылялся — стало полегче, как будто миновали какие-то неприятные дебри, крапива прижгла кожу, зацепился репей. — Ну должно же это правило хоть кем-то опровергнуться. Олег шаркал по улице Свободы снова, теперь уже с ним — таким привычным Вадиком. Взгляд упал на противоположную сторону — там он шел с совсем другим человеком, и это мутное воспоминание так затерлось за пару дней, будто бы не было реальностью — может Олег сам себе задавал эти глупые вопросы. Про Питер и судьбу. — Помнишь, чел к Шараге приходил? Рыжий такой… — Помню. А че он? Олег взглянул на колонку на противоположной стороне — вот около нее было номер два. — Да ниче. Мутный… Вспомнил почему-то. — Потому что о реальном думать не хочешь. Реальные дела. Очень странное что-то это понятие реальности.