Сорок девять

— Ты тупой, Саня, е мое, тупой? — рычит Горшок, гневается и, сжимая в руках гриф гитары, повторяет одно и то же. Ренегат, успевший изрядно набраться за время, прошедшее с начала празднования, смотрит, даже не пытаясь собрать глаза в кучу, и блаженно улыбается, совсем не слушая то, чего ему втирают уже сорок минут. Его мысли витают где-то в облаках, где нет никаких песен, где есть только наслаждение. Мужчина сомневался, что собеседник понимает речь, понимает то, где и с кем он находится, понимает хоть что-то. Более того, Горшенев был уверен, что Леонтьева кто-то угостил не только спиртным, но и чем-то ещё. Чем-то нелегальным. Чем-то, чего он не переносил на дух и всем сердцем ненавидел. Он не только многократно видел это состояние. Он знал его по собственному опыту. Ужасному опыту, из-за которого вся жизнь пошла под откос и, к сожалению, не вернулась в нормальное, прошлое русло до конца. Да и, наверно, не вернётся никогда… Злость вновь захлёстывала, потому что отвращение с новой силой поднималось с каждым воспоминанием о том ужасном периоде. Вдобавок, при любом упоминании и даже мысли о наркотиках, в голове сразу всплывала чертовски знакомая и до боли правдивая фраза, состоящая из алых, светящихся изнутри букв, гласивших: «Бывших наркоманов не бывает!» Миша даже гитару Ренегату в руки не доверил, боясь, как бы тот чего не сделал с ней, а вещь дорогая. Причём не только ценой, а ещё и памятью о человеке, который подарил её. Оля… Оля спасла его, вытащила из дыры, в которой он каким-то образом оказался. Оля очень сильно помогла Горшеневу, за что он был безумно благодарен ей, благодарен всем своим сердцем. Она, словно волшебница, внезапно появилась в его жизни. Так и не поняв, что это было: мимолетная вспышка или какое-то щемящее чувство все же протиснулось вглубь души, ещё в какой-то степени молодой музыкант поддался влечению, но волшебница, неожиданно влетевшая в жизнь, так же неожиданно исчезла из неё, словно сделала то, для чего явилась, и ушла, оставив уже взрослого мужчину совсем одного. Без друзей, без жены, и, что главное, — без наркотиков. К сожалению, полностью побороть алкогольную зависимость не удалось, но свести к минимуму получилось довольно неплохо. Главным в жизни стала музыка. Горшок ежедневно, ежечасно, чуть ли не ежеминутно писал тексты, сочинял музыку, придумывал новые, невероятные идеи, которые другим людям и не пришли бы никогда в голову. Ему просто ничего больше не оставалось. Но он не был готов сдаться, не мог себе этого позволить. — Пошёл отсюда! — раздосадовано рявкнул мужчина, вышвыривая Сашу из единственной тихой комнаты в собственном доме. Ему с самого начала не нравилась эта идея. Проснувшись утром, он обнаружил, что на главном экране телефона написано «7 августа», а это означало, что сегодня ему исполнилось 49 лет. Сорок девять. Ровно год до полтинника! Конечно, выглядел Горшок очень хорошо, даже слишком. Как будто за 10 лет он и не состарился совсем, так и выглядел на все 39. Душой музыкант чувствовал себя ещё моложе, лет эдак на 25, хотя в последние годы он и своим внутренним состоянием «постарел», учитывая произошедшие события. Много поздравлений, даже слишком много. Знакомые, по большей части состоящие из коллег по сцене, новостные паблики, различные сообщества, фанаты, — казалось, что все поздравляет его, Михаила Горшенева, которому этого всего и не нужно было. Лишь бы парочка людей были рядом, но сегодня кто-то из них даже не написал, чем ещё больше омрачил этот день. Не успел Миша подняться с кровати, как раздался телефонный звонок, и, радостный голос Сашки Балунова наполнил собой всю спальню. Казалось, он был безумнее самого Горшка, чем только поражал второго. — Миха! — вопит мужчина в трубку, — С ДНЮ-ХОООООЙ! Именинник ухмыльнулся и на мгновение зажмурился. — Спасибо, Саня! Ты, как обычно, первый. — А ты сомневался, дружище?! — все также громко отвечает Балу. — По праву первый! Они ещё долго болтают, Миша увлечённо слушает рассказы об американских буднях и, в который раз, зовёт к себе в гости. Саша уклончиво отвечает, чем даже на мгновение огорчает мужчину, но позже исправляется и обещает скорую встречу, чем смешит Горшка. День проходит довольно быстро, репетицию сегодня отменяют сами музыканты, а Миша и спорить не вправе, он один, против всех желающих отдохнуть в воскресенье! Таким образом, сорок девятый день рождения не тянется, а быстро пролетает мимо самого именинника. Когда же в шесть часов вечера, в дом врывается толпа во главе с Балуновым, у Миши пропадает дар речи. Куча. Куча народу поздравляет, что-то дарит, а он и ответить не может, слишком поражён происходящим. Наплыв гостей огромен, Поручик уже достаёт алкоголь и различные принесённые им яства на стол, Балу обнимает за шею, а Яшка крутится у колонок, пытаясь одним из первых подключить свой телефон, заставив всех слушать то, чего хочется ему, да и всем уже по-барабану. Такая-то искромётная тусовка намечается! О какой музыке может идти речь? Среди лиц Горшок видит Илью Чёрта в компании его музыкантов, который лениво улыбается и машет мужчине, парней из группы «Слот», Пуха… Даже Чигракова! Сергей Николаевич, который всегда просил обращаться к нему просто «Серёга», подходит, говорит, как обычно, кратко и по делу, и вручает какую-то коробку, подмигивая и хлопая по плечу, а потом уводит Санька в сторону. Миша безусловно рад видеть всех старых знакомых, но состояние его противоречиво. В толпе он не видит одного важного человека, а спрашивать у Саши, который все это придумал, не хочет, гордость и какие-то идиотские принципы не позволяют. Все веселятся, развлекаются, пьют, Горшок, которому, может, и не нравится эта идея, присоединяется ко всем, а потом… а потом новая мелодия пролетает мимо и Миша не может за неё не ухватиться. Найдя Ренегата, он тащит его за собой, но происходит то, что происходит… Он бы, может, и попробовал бы с Сашкой Балуновым провернуть то, что придумал с мелодией, но тот куда-то запропастился. Устало вздыхая, Горшенев уже собирается «вернуться в социум», как вдруг звонит его телефон, он всячески проклинает того человека, совсем не желая брать трубку, пока не глядит на экран… Тяжело сглатывает. Медленно проводит пальцем по экрану, стараясь придать себе спокойный вид, хотя дыхание и сердцебиение всячески мешают этому. — Привет, Мишка! — раздаётся из динамика и на экране появляется чуть грустно улыбающееся лицо Андрея Князева. — Здравствуй, Андрей, — немного отчуждённым голосом отвечает мужчина, старясь выдавить из себя подобие улыбки. — Не кривись, — печально говорит Князь, мотая головой. — Не надо, я понимаю. Можешь сбросить, если тебе неприятно. — Если бы мне было неприятно, то я бы не брал трубку, — парирует Горшенев, но уже не улыбается, а серьезно всматривается в экран. — Прости меня, Миха, прости, — звучит тихо из телефона, но моментально отдаётся истошным воплем в ушах. — Прости дурака, скучаю… по тебе скучаю, Мишка… — Сегодня только заскучал? — язвит Горшок, сам не понимая зачем то делает, видя раскаивающееся лицо Андрюхи. То самое лицо того самого Андрюхи, который на протяжении множества лет поддерживал его, всячески подбадривал и сдался лишь в тот момент, когда Горшок сам все испортил, решив начисто убрать Князя из своей жизни за то, что тот отчаянно боролся с его зависимостями и проблемами. За то, что тот любил и заботился, а Миша всего этого не переносил. В голову что-то ударило и… и всё. Конец истории. Андрей, казалось, сейчас расплачется, впервые  на памяти Горшка, бережно хранившего в своей памяти все их моменты, ценность которых он осознал лишь после того, как бесповоротно разрушил их дуэт навсегда не только на сцене, но и в жизни. — Оба виноваты. Молчат, смотрят друг на друга через телефон, находясь в разных концах одного города, да не верят тому, что происходит. Кто-то подкручивает звук на колонке, делая его громче, что не может не заметить Князев. — Извини, я, похоже, оторвал тебя от праздника, — мужчина будто стесняется, неловко. — Да какой там праздник, — ухмыляется именинник. — Представляешь, Дюх, Балу приехал, да ещё народу притащил целую кучу, не выдохнуть в своём же доме! — Балу? — удивляется Андрей, думая о том, почему Сашка не рассказал ему о том, что собирается в Россию; они довольно хорошо общались, что нельзя было сказать о Князе и Горшке. — Ага, — хмыкает мужчина. — Я чего звоню-то… — начал Андрей. — Сказать хотел… С днём рождения, Мих. Будь счастлив! Кареглазый молчит, всматриваясь в черты знакомого лица, которое постоянно видел в новостной ленте последние, чёртовы, десять лет. Поблагодарив Князя за поздравление, Миша вновь предпринимает попытку улыбнуться, чем заставляет сердце Андрея предательски заскрипеть, напоминая о моментах прошлого. Князев измучился за все то время, пока они с Горшком находились в… В конфликте. В ссоре. В ужасном состоянии. Князь корил себя за то, что не смог справиться с эмоциями, за то, что ушёл тогда, за то, что не помог. Он чувствовал себя виноватым до глубины души, хотя здравый рассудок где-то далеко вторил, что здесь не только его вина… — Андрей? — спрашивает Миша, дабы убедиться, что старый друг не завис, а просто задумался. — Тут, тут, — поспешно говорит Князев, боясь, сам не осознавая чего. — Что? — Давай встретимся? Прямо сейчас? — Горшенев умоляюще смотрит. — Я не могу. Не могу. — А как же твой полный дом? — удивлено вскидывает брови Андрей. — Сашка все сделает, Дюх, ты знаешь его. Так что? — Реставрационный? — уже светло и почти не грустно улыбается мужчина. Сорок девятый день рождения набирает обороты лишь поздней ночью, когда Миша выходит из такси и, видя застывшего Андрея, боявшегося двинуться с места, понимает, что с этого дня рождения жизнь однозначно изменится в лучшую сторону.