***
Я проснулся от слепящего света: кто-то раздвинул полог кровати, и солнце, сияющее в проёме окна гриффиндорской башни, упало мне прямо на лицо. Пришлось зажмуриться. Передо мной замаячил силуэт долговязого Рона, создавая спасительную тень. — Вставай, дружище, — прозвучал голос над ухом, — Прогуляемся! Хогсмид ждёт. — Похоже, кто-то сегодня спал один, — послышалось в отдалении едкое замечание Симуса. — Куда же делся твой… — Заткнись, дебил, — рявкнул на него Рональд. Я разлепил глаза, чтобы проводить угрюмым взглядом исчезающего за дверью Финнигана. Подлец улизнул от разговора, оставляя нас с Роном наедине. — Не обращай внимания на этих идиотов. Как тебе спалось? Потерев глаза, я принял сидячее положение. Что-то не давало покоя. Казалось, что я позабыл кое-что очень важное. Что-то… — Ты… — я запнулся. — Рон, что-то происходило сегодня ночью? Уизли, на ходу натягивающий брюки, остановился. — Происходило, — хмыкнул он. — Ты спал как младенец. — Я – что? Я в недоумении уставился на своего друга. Следы злости сошли с веснушчатого лица, и он широко улыбнулся. — Обычно ты спишь беспокойно. Знаешь, из-за тебя нам порой бывает трудно уснуть, — объяснил Рональд. — Не знаю, что за зелье дала тебе Помфри вчера, но ты, должно быть, очень выспался. Склянка от зелья стояла пустая на прикроватной тумбочке. Я не помнил, как оно называлось, но, действительно, сейчас чувствовал себя намного бодрее, чем вчера или в любой другой день за последнее время. — Пожалуй, ты прав.***
Я увидел его снова через неделю. И тогда всё вспомнил. Шёл проливной дождь. Я поспешно забежал под единственное доступное в округе укрытие – крышу автобусной остановки. — Опять ты, — сказал я вместо приветствия сидевшему на скамейке мужчине. В небе сверкнуло. Окружающее пространство на мгновение осветилось, дав мне разглядеть его: и без того бледное лицо Волдеморта осветилось жемчужным сиянием – лысый череп и нечеловеческие пропорции стали выглядеть ещё более жутко. В остальном же Тёмный Лорд, сидящий под пластиковой крышей автобусной остановки, смотрелся по меньшей мере нелепо. Он удостоил меня взглядом и даже кивнул. Это что, подвижки в наших отношениях? — Я знаю, что это сон, — с видом знатока произнёс я. — Мои поздравления. Я поджал губы и уставился в дождь. Впереди не было видно ни зги. Мои попытки начать беседу вновь возобновились: — Почему маггловская автобусная остановка? Волдеморт наигранно распахнул глаза: — Ты меня спрашиваешь? Я нахмурился, а затем кивнул сам себе. — Значит, это я. — Значит, это ты, — вторил мне он. — Выбрал в качестве живописного сновиденческого пейзажа ливень и убогое маггловское сооружение. Повод для гордости. Я скрестил руки на груди: — Может, у меня настроение такое? — Сидеть под ливнем и мёрзнуть? Похоже, у меня вышло втянуть мага в разговор: теперь он смотрел исключительно на меня. Учитывая, что мне здесь больше нечем было заняться, это была победа. — Ну знаешь, под дождём слёз не видно, да и тебя там никто искать не будет. Удобно, иногда. Волдеморт взглядом прожигал во мне дырку и о чем-то думал. — Вечно прятаться под дождём не выйдет, — сказал он спустя какое-то время. — Да, — согласился я. — Потом меня всё равно находят мои друзья и приводят в чувство. — Тогда зачем прятаться? Любопытство не порок. О, я был готов ответить. Я развернулся к нему всем телом и злобно ткнул ему в грудь указательным пальцем: — Затем, что мою психику испоганил один обезумевший маг, который пытается убить меня из года в год. Затем, что всем вокруг – я уверен – уже осточертело слышать моё нытьё, рыдания и нервные срывы. Меня считают непонятно кем, который занимается ночью в своих кошмарах один дьявол знает чем, и чем дальше – тем хуже! Только так я могу ненадолго убежать от их сочувствующих, презирающих, стыдящих и злых взглядов, а им – дать передышку от меня. Но, к сожалению, я не могу убежать от себя самого. И от тебя, ты, чёртов ублюдок. Он смотрел на мой палец, ударяющий ему в грудь, и почему-то молчал. Это выводило меня из себя. — Знаешь, что? — я вскочил. — Давай! Убей меня, и покончим с этим. — Я тебя не убью, и ты это знаешь. Я выругался и топнул ногой от бессилия. — Ты же плод моего воображения! Естественно, ты меня не тронешь, — выплюнул я. Тёмный Лорд усмехнулся: — Во сне невозможно быть убитым, глупый мальчишка. Мой остервенелый взгляд начал судорожно блуждать по складкам его мантии. Я ринулся к нему, запустил руку в чужой карман и нашёл там волшебную палочку, холодную и ставшую совсем скользкой от влаги. Самостоятельно вложив ее в ладонь ему, я крепко стиснул его руку и упёр кончик оружия себе в грудь. Волдеморт мог бы обхватить меня обеими руками – настолько близко мы стояли друг к другу. Всё это время он с затаённым интересом наблюдал за мной, не сопротивляясь. — Ну же, — шепнул я, — два слова. И всё закончится. Уголки чужих глаз прорезали морщинки: он улыбался. Я всей душой понадеялся, что это последнее, что я вижу в своей жизни: ярко-красные, с вертикальным змеиным зрачком, смеющиеся глаза. — Ты молишь меня о смерти, Гарри Поттер? Он обжёг меня своим дыханием, и по моей спине пробежали мурашки. Сердце бешено стучало, выбивая неровный ритм страха. Мне показалось, что я никогда не чувствовал себя живее. Интересно, это ощущение наступает перед собственной кончиной у всех? — Молю. Он продолжал смотреть в мои глаза, и я словно из-под толщи воды услышал: — Авада Кедавра.***
Я судорожно хватал ртом воздух, пытаясь вынырнуть из сна и прийти в себя. Запутавшись в одеяле, я с грохотом свалился с кровати на пол. Болезненный удар локтем о деревянный пол позволил мне быстрее осознать, что я всё ещё нахожусь в гриффиндорской спальне для мальчиков. Стояла глубокая ночь. Ничего у меня не вышло. Вставать не хотелось. Я сидел и тихо смеялся, как полный придурок. Все считают меня двинутым, и они абсолютно правы. Одержимый, лунатик, лгун, выскочка, псих, лордовская шлюха – Избранный, блять! Почему это не закончилось сегодня ночью? Я до крови прокусил губу, чтобы вернуть себя в чувство. Солёный вкус слёз смешался с кислым железом. Покосился на опустошённый пузырёк снотворного от мадам Помфри. Я попросил его у неё спустя неделю, когда кошмары до удушения задрали и меня, и всех вокруг. Видимо, сегодня я действительно крепко спал, раз до сих пор каким-то чудом никто не проснулся. — Нахуй, лучше вообще спать не буду, — зло буркнул я себе и наконец поднялся обратно в постель. Успокоиться получилось, но не заснуть.***
Где-то через месяц после инцидента я почувствовал, что сдаю. Шатаясь как пьянчуга с Лютного, я забрёл в туалет Плаксы Миртл и обессиленно опёрся о стену. Следовать своему завету «не спать» у меня, конечно, не получалось, поэтому довольствовался я кратковременными забытьями, между которыми обязательно просыпался (или же не просыпался, продолжая находиться в этом кошмаре) от жутких, не в меру искажённых проекций моей невесёлой реальности. И чем дольше продолжался мой сонный бойкот, тем хуже они становились: будто сценарист моих снов совершенствовал свои умения, придумывая новые и новые способы довести меня до истерических конвульсий и панических приступов. Кричал во сне я, к счастью, далеко не всегда, иначе мои дражайшие сокурсники уже давно бы выперли меня ночевать в коридоре. Когда было совсем невмоготу и мне, и им, я тихонько сбегал и спал в гостиной. Эльфы, прибирающие башню ночью, меня не трогали, даже наоборот: периодически я просыпался заботливо укрытый пледом и с приготовленным лично для меня стаканом какао на столике. Я считал, что это дело рук Добби. Наверное, в более бодрые времена у меня в груди разлилось бы тёплое чувство, похожее на признательность или нежность, но теперь, когда моей энергии хватало лишь на передвижение и имитацию умственной деятельности, эмоции стали недоступной функцией. Как бы то ни было, главное – я чертовски не высыпался. Бодрящие зелья лились в меня рекой, и днём для всех я выглядел более или менее сносно. Но для меня мир стал плоским и тусклым, словно через стену ливневого дождя, далёким. Я устал разговаривать с однокурсниками, которые казались мне картонками, и пожимать при приветствии их до абсурдности тёплые и объёмные руки. Казалось, мои сны перебрались в реальность, ломая её на своё усмотрение. Или я просто уснул и хожу сейчас с твёрдой уверенностью в том, что всё настоящее, а совсем скоро проснусь? Не просыпался. Гермиона, конечно, что-то подозревала, но так как во время сна она меня не лицезрела, то понять, как именно я провожу свои ночи, не могла. Конечно, закрыть её уши от слухов, распустившихся по всему Гриффиндору, было невозможно, поэтому с периодичностью раз в неделю у нас происходил примерно такой диалог: — Гарри, что тебя беспокоит? Расскажи мне. — Всё в порядке, Гермиона. Ничего такого, что ты сама не можешь понять. Затем она добавляла, что в любой момент готова выслушать меня, а я благодарно кивал, и она отставала. Наверное, потому что ей тоже было нелегко, и она понимала меня. Я не заметил, как сполз по стенке вниз и осел на пол. — Тут можно неплохо перекантоваться, — сказал я сам себе и расположился поудобнее. "Разговоры с самим собой – признак сумасшествия". Голос Плаксы Миртл зазвучал ярко и отчётливо. Я помотал головой, осматривая освещённый луной туалет, но никого не увидел. Похоже, я переставал отличать реальность от воображения своего воспалённого сознания. Перед глазами замельтешили рябые картинки, сознание утягивало в дыру, и я сонно накренился к полу, уронив голову на кафель. В ушах стоял неясный шум: наверное, организм решил отправить меня в нокаут самостоятельно, не дождавшись от меня здорового и полноценного (Мерлин, какие смешные слова!) сна. Громкий женский смех звонко отразился о стены туалета, мешая моей столь желанной дрёме. Самый ненавистный на всём белом свете голос, смешавшийся с тёплым и жизнеутверждающим, любимым мной столь недолго, преследовали меня повсюду, как наказание. "Ну же, давай! Посмотрим, на что ты способна!" "…слишком поздно…" Жестокий, совершенно безумный, не знающий пощады, убивающий меня каждую ночь – снова и снова – смех. Наверное, это и было наказание. "Пора бы тебе понять разницу между сном и явью, Поттер". "СИРИУС!" Бесконечный и ветреный, поросший плесенью тоннель из звуков и голосов по итогу разбудил меня – или, что было вернее, я сам выплыл из этого кошмара, не в силах больше его выносить. Холодный пол с потрескавшейся плиткой верно обнимал меня, помогая сориентироваться в пространстве. — Легко сказать: "Пора" — пробубнил я себе под нос, поднимаясь. — Как будто я в этой чертовщине виноват. Неуверенно переступая с ноги на ногу, я, накинув обратно на себя давно сползшую куда-то под ноги мантию-невидимку, поплёлся в сторону больничного крыла.***
— Здравствуй, Гарри. Шум волн наполнил мои уши, частично заглушая чужую речь, но хозяина голоса я, несомненно, узнал. — У меня, блять, вариантов нет, да? Я, сложив ноги по-турецки, сидел на каменистом берегу; солёный ветер ласкал мои волосы и лицо, унося прочь тревогу и освежая мысли. Несмотря на постоянного соседа в лице Волдеморта, в снах под снотворным я чувствовал себя гораздо спокойнее. — Вижу, ты соскучился, — излишне болтливый сегодня Тёмный Лорд улыбнулся мне, обнажая зубы. — Да, и попрошу не убивать меня больше – я хочу выспаться. Я жадно вдохнул прохладный морской бриз и, щурясь, уставился на отражение оранжевого закатного солнца на неровной поверхности воды. Места, в которых я оказывался с Волдемортом, были на удивление безлюдными. — Ты думаешь, что можешь вот так просить Лорда Волдеморта о каждой своей прихоти? Я цокнул. — Я тебя умоляю, к чему этот пафос? "Я, Лорд Волдеморт, не давал тебе права мне указывать! Я, Лорд Волдеморт, требую поклониться мне! Я, Лорд Волдеморт, хочу печенья!" — я начал кривляться и в ответ получил полный презрения взгляд. — Уж при мне-то можно и без понтов. — Кем ты возомнил себя, глупый мальчишка? — на удивление спокойно произнёс он, размещаясь поудобнее на влажных камнях. Бледные босые ноги выглянули из-под подола мантии. Серьёзно, он хоть где-нибудь не будет смотреться странно? — Думаешь, я прошу тебя о каждой своей прихоти? Ха-ха, насмешил, — саркастично протянул я и запрокинул голову. — Ты мне не указ. Делаю в своих снах, что хочу. Можешь лезгинку станцевать, если тебе захотелось о моих прихотях послушать. — Правда? — он обернулся, обескураживая меня светящимся на лице самодовольством. — Поэтому тебе приходится терпеть моё общество каждый раз, как решишь хорошенько вздремнуть? Потому что делаешь в своих снах что хочешь? В этот момент я словно язык проглотил. Наверное, моё лицо стало на три тона белее, потому как Тёмный Лорд, заводясь ещё сильнее, продолжил: — Тебе давно не принадлежит власть над своими снами, Гарри Поттер. Я уже заставил тебя уверовать в вымысел однажды, и карты тогда были не в твоих руках. Всё, что ты можешь, – это носиться из реальности в кошмар, из кошмара – в другой кошмар, убегать, чтобы, в конце концов, — он наклонился ко мне ближе, — снова прийти ко мне. Я против воли отпрянул. Мне вдруг стало страшно. — Пока ты слоняешься по школе, прячась от друзей, глотаешь издевательства и снотворные зелья, я, Лорд Волдеморт, захватываю власть шаг за шагом, и скоро вся Британия будет моей. А ты, среди творящегося хаоса и безобразия, в это время уже в моих руках. Нервы не выдержали: я вскочил. — Нет, — на грани шёпота произнёс я. — Никогда. Он поднялся следом, и его фигура вновь возвысилась надо мной, перекрывая солнечные лучи. Я попятился, судорожно пытаясь придумать план действий. Идея развернуться и бежать, бежать, бежать была хорошей, и я почти приступил к её исполнению, пока внезапно не упёрся спиной об отвесную скалу. Сердце с глухим стуком ушло в пятки. Хищный взгляд тёмно-бордовых под светом закатного солнца глаз приколотил меня к камню, сковывая всё тело. Волдеморт приблизился ко мне; тонкие губы исказились в предвкушающей улыбке. Когда чужие пальцы коснулись моего горла, я почувствовал, что дрожу. — Неужели? Я не замечал, что плачу, пока он не провёл большим пальцем по моей щеке, размазывая слезу. Его рука сильнее сдавила шею, перекрывая к лёгким поток кислорода, и мои глаза панически расширились, адреналин ударил в голову, и сердце вновь загрохотало. Я смотрел в беспощадные глаза, на самодовольный оскал, на острые, как нож, скулы, обрамляющие змеиное лицо, и, ощущая, как по всему моему телу растекаются почти забытые за этот бессонный месяц чувства, трясущимися пальцами хватался за чужую кисть. Волдеморт играл со мной, как кошка с мышкой: не давая задохнуться и прекратить всё это, но мешая нормально дышать, мыслить трезво и не биться в испуге. — Боишься меня? — прошипел он у самого моего лица, перекатывая слова на языке и смакуя. Прохладные пальцы скользили вдоль моего горла, то расслабляясь, то снова сжимая. Его дыхание опалило, и я ощутил касание мокрого языка к своей щеке. Он слизывал мои слёзы, как поехавший извращенец. В горло заползло отвращение, порождая новые приступы тошноты и пьяную улыбку. Я услышал чьё-то тихое скуление. Внизу живота завязался тугой узел, ноги подкосились и, оставшись стоять только "благодаря" душащей меня ладони и камню за спиной, я с опозданием понял, что этот скулёж принадлежит мне. Я прикрыл глаза, пытаясь унять заходящееся от ярких чувств сердце и прильнувший к щекам жар, и почувствовал, что хватка ослабла, но держать не перестала. Чужое дыхание потяжелело и стало глубже. Приоткрыв веки, я обнаружил пристально рассматривающего меня Волдеморта, а также ощутил уже продолжительное время крепчающий собственный стояк. Пиздец. Зрачки Волдеморта расширись, став почти круглыми, и это пугало до чёртиков потому, что я его, честное гриффиндорское, ужасно боялся, и потому, что это ужасно возбуждало. Возбуждал ли моего врага мой страх или что-то ещё, я сказать не мог. Если я сам не был в состоянии разобраться с реакцией собственного тела, то куда уж мне до копания в мозгах психопата? Он приблизился плотнее, собственнически подхватывая меня, и жадно впился в мои губы. Дыхание спёрло, и я почувствовал, что разваливаюсь на куски. Если бы не чужие руки, то я растаял бы, как масло, растёкшись по этому каменистому пляжу. Я не думал ни о чём: ни о страхе, который щекочет мои внутренности, ни о бледных губах, касающихся моих собственных, ни о саднящем горле. Меня наполнял лишь... Меня хоть что-то наполняло, кроме диссоциативного тумана, и это восторгом отзывалось внутри. Хотелось больше. Его губы не были мягкими – о, нет, напротив: властно проминая под себя мой рот, они сцеловывали всю мою спесь, заставляя дрожать и малодушно подаваться в чужие объятия. Я схватился за его плечи, и, как оказалось, очень вовремя: змеиный язык, проскользнув меж моих губ, щекотливо задел мой собственный. Ощущение было столь интимным, что голова моя закружилась, и я потерял над собой всякий контроль, окончательно на Волдеморте повиснув. Я не имел представления, как держался он, удерживая и меня тоже, но стоял он уверенно, отчего мне должно было быть ещё более неловко и стыдно, но эмоции застилали мой разум, лишая всякой совести и принципов. Быть изнасилованным было бы морально легче, чем признать, что я сам поддавался и тянулся к его прикосновениям, но кому это нахуй интересно? Точно не мне. Какое-то безумие. Он отстранился: в глазах его плескалось довольствие собственным превосходством. — Гарри, Гарри, — его речь разительно поменялась, став ласковее и теплее, но за щекочущими слух словами слышалась моя неизбежность. Похоже, я потерял дар речи, потому что мог только смотреть на него и ловить слова. Он провёл ладонью по моей щеке, и жест этот был настолько собственническим, что мне стало до тошноты дурно, и я, глупо хихикнув, ещё шире улыбнулся. — Ты считаешь себя необузданным львом, но посмотри на себя, — он прочертил пальцами линию от моей шеи до паха, издеваясь и дразня, – я всхлипнул. — Ты полностью в моей власти. Я висел в его руках, поддаваясь ласкам, отрицая, не веря своим ушам и собственному телу, хотел его, выл под ним, но самое ужасное было то, что он в своих речах был абсолютно прав.***
Мне показалось, что я ещё никогда не чувствовал от пробуждения такого облегчения. Я встретил раннее утро в гостиной: я плохо помнил, но, судя по всему, подниматься до спальни сил тогда уже не было. И вот сюрприз: мой вставший во время сна член вполне отражал реальность произошедшего. Вернее, моей реакции на него. — Чёрт, — мой шёпот разлетелся по комнате, подчёркивая наполнявшую её тишину. Я поднялся, роняя на пол плед, мантию и другие пожитки, и побежал в душ – исправлять конфуз и осознавать случившееся. Прохладная вода меня подуспокоила. Я собрал остатки мозгов в кучку, а она вышла совсем небольшой: недосып здорово полакомился моими нервными клетками. Чувство беспомощности оттеснялось осознанием того, что мне это, как бы стыдно это ни было признавать, понравилось. Чего таить от себя самого: я чувствовал какое-то извращённое, грязное удовольствие от того, что меня загнали в угол, что меня обнажили, что видят всю мою подноготную, все мои тщательно скрываемые желания. И тем свободнее я себя ощущал: не чувствуя ни смущения, ни стыда – наверное, мой слизнякоподобный мозг не был больше способен на такие операции – я старался быть кристально честен с самим собой, но всё же до конца не понимал, почему меня буквально прошивает зарядами удовольствия, хотя должен прошибать холодный пот. Сон, вероятно, был проекцией моего подсознания, потому что представить Волдеморта, на самом деле возбуждённого, страстно целующего (и не кого-нибудь интересного его величественной персоне, а меня!), было невозможно. Было бы даже неловко теперь попасть под его сканирующий взгляд легилимента. После такого смерть пришла бы ко мне только после нескольких сеансов Круциатуса. Я истерически хохотнул. Сам не знал, что творится под фазами моего быстрого сна: реальность, вымысел, подсознательные желания, жажда ощущений, сдвиг по фазе? Вероятно, последнее, потому что я перестал чувствовать, что всё это имеет хоть какое-то значение.***
— Молодой человек, вам, думаю, достаточно, — сухой голос Поппи Помфри заставил меня вынырнуть из своих мыслей и превратиться во внимание. — Снотворное из дьявольского кипрея вредно при частом употреблении. Мой поход в больничное крыло следующим утром, похоже, проваливался в своей миссии. Ответ колдомедика меня так ошарашил, что я сел на стоящую позади больничную кушетку. — Зелье Сна Без Сновидений я вам тоже прописывать уже не могу – увы, такой побочный эффект, как полная бессонница, от регулярного употребления этого зелья не редкость, — она пробежалась глазами по разноцветным скляночкам в медицинском шкафчике, а затем, хмыкнув, добавила: — Могу предложить мелатонин из маггловских аптек. Думаю, что вам это тоже поможет. — Нет, — простонал я, закрывая лицо рукой, — не поможет! Женщина сдвинула брови и хмуро посмотрела на меня: — Почему вы так думаете? Вам снятся кошмары на почве пережитого, и в этой ситуации, по правде говоря, надо работать с мозгоправами. Но как неплохой временный вариант всё же стоит попробовать. Я притупил взгляд и кивнул. Мордред, не говорить же ей, что я… что я… — Ладно, я попробую. Она протянула мне картонную коробочку, в которой оказались совершенно маггловского вида таблетки в блистере. Обычные таблетки с содержанием мелатонина. — Не злоупотребляйте: этого вам должно хватить на месяц, — крикнула она мне вдогонку. Я поплёлся из больничного крыла на занятия, не став перечить колдомедику. Вариантов у меня не было: я и правда не мог сказать ей, что мне очень нужно то самое снотворное зелье. Что я хочу больше снов с Волдемортом.***
Таблетки особых результатов не дали. Я стал быстрее засыпать – это факт, но игры моего подсознания продолжали терзать меня, не давая получить полноценный непрерывный восьмичасовой сон. Теперь лихорадочные видения не были такими яркими и не заставляли меня испускать дух после очередного сонного паралича, но спал я по-прежнему тревожно. Хотя одногруппники всё же заметили, что последнюю неделю по ночам со стороны моей кровати перестали доноситься бесконечные мычания и вздохи и что синяки мои под глазами уменьшились. Я даже смог заставить себя уделять больше времени учёбе, чему профессора остались несказанно рады. Мои ночи перестали напоминать нескончаемый ад, а дни – проводиться в состоянии зелёного инфернала, и вроде бы жизнь начала налаживаться. Но назвать мою жизнь нормальной, только благодаря чуть улучшившемуся сну, было нельзя. Переживания о настоящем и стремительно и неизбежно приближающемся будущем никуда не испарились, да и куда бы им? Предполагать, что Волдеморт и его приспешники где-то сидят и мирно распивают чаи, обсуждая посадку нового сорта мимбулуса мимблетонии, было бы полнейшим идиотизмом. Однако самое ужасное было то, что я как раз был тем самым идиотом, игнорирующим реальные факты. Да, я тревожился, но что было толку от тревоги, преследующей тебя курса с пятого, которая стала тебе как родная сестра? Я как полнейший эгоист переживал собственное горе утраты, жалел себя и свою нелёгкую, ненавидел происходящее, но совершенно ничего не делал для того, чтобы остановить это. Я мог бы учиться лучше, заниматься больше, выяснить самостоятельно хоть что-нибудь о треклятых крестражах, с которыми носится Дамблдор, толком, кстати, ничего мне не объясняющий. А вместо этого я сидел и кусал ногти, до чёртиков желая уснуть крепким сном и больше, по возможности, не просыпаться. Оказаться в пустом мире, где есть только я и Волдеморт. Как ни абсурдно, жизнь для всех была бы значительно проще, окажись мы оба далеко, и мечтания об этом преследовали меня, соблазняя, заманивая. Но поддаться этому соблазну было попросту невозможно, как бы низко я не пал на поводу у собственных желаний. Возможно, это было и к лучшему. И эти глаза. Меня преследовали эти глаза. С самого детства они были олицетворением худшего моего кошмара, и год за годом это продолжалось, менялись декорации, но неизменным оставалось одно – холодный жестокий взгляд, полный с ненависти. Однако что-то изменилось. Зрачки-щёлочки продолжали пожирать меня в видениях и в каждой тени, не давали жить спокойно, заставляли постоянно оборачиваться в ожидании опасности, но смотрели они коварно и вожделенно. И мне хотелось, чтобы они меня нашли. Я хотел смотреть на них в ответ. Я просто ненавидел себя за эти мысли. Мне понадобилось какое-то время, чтобы окончательно их признать. И, о Мерлин, лучше бы я продолжал врать самому себе, потому что я был отвратителен в своих желаниях. Я ужасно жалел, что тот волнительный момент моего убийства во сне был фикцией, потому что миру однозначно было бы проще без Гарри Поттера. Такого больного и тщедушного, совершенно бесполезного во всех смыслах Гарри Поттера. Я хотел бы закончить всё это безумие, но мне не хватало духа. И, возможно, какая-то частичка меня всё ещё наивно верила, что этот кошмар можно одолеть, какая-то частичка меня знала, что друзьям я ещё нужен. Мир, возможно, считал, что ему тоже нужен Избранный, но мне на мир было уже давно плевать. Я мёрз ранними утрами в совятне, поливал себя из душа кипятком, почти ничего не ел и надеялся, что это то, что я заслуживаю. Потому что на третью неделю я не выдержал и под покровом ночи отправился тайком в больничное крыло.***
Прохладный вечерний воздух наполнил мои лёгкие. Я распахнул глаза и с изумлением уставился на ясное ночное небо, где здесь и там блестела, задорно подмигивая, россыпь звёзд. Столь яро пестрящее огнями небо, пожалуй, виднелось обычно над Хогвартсом, но никак не над… Мой шаткий, неуверенный шаг прервала обхватившая меня сзади крепкая пара рук, не давая мне полететь с небоскрёба вниз на раскинувшийся вокруг сияющий город. — Ты ведь выспаться хотел, — зашелестел у моего уха насмешливый голос. — Просыпаться, только что заснув, вредно для здоровья. — Быть мишенью Тёмного Лорда тоже вредно для здоровья, — невеселым тоном прокомментировал я, прислоняясь к чужой груди. Волдеморт, казалось, был доволен ситуацией, потому что ничего не сказал против. Не знаю, час прошёл или минута, пока мы стояли здесь, наблюдая за мелкими огоньками машин кипевшего жизнью Лондона. Искренняя чистая радость людей – беззаботных, веселящихся, где-то там гуляющих – дико контрастировала с мраком в моей душе, и это казалось несправедливым. — Мальчик-Который-Выжил смирился с ситуацией? — спросил он, столь непринуждённо обнимая меня за талию, словно мы голубки, гуляющие по парку молодожёнов. — С какой из? С тем, что я Выжил? Очень жалею, — буркнул я. Он невесомо провёл губами по моей шее, отчего я тут же покрылся мурашками. Заметив это, Волдеморт приподнял мою футболку и пробежался пальцами по оголённой коже. Кончики ледяных пальцев ошпаривали моё тело, как капельки лавы, острые ногти оставляли тонкие собственнические царапины, и я зажмурился от противоречивых ощущений и мыслей. — Тёмные лорды не должны такое делать, — выдохнул я. — Светлые мальчики не должны так реагировать на тёмных лордов, — ответил он мне, продолжая своё игривое занятие. — Во мне нет ничего светлого. Во мне один мрак и вечная ночь, и выбраться я из этого не могу. Он повернул моё лицо к себе и заглянул в глаза, и, могу поклясться, никогда доселе и после этого я не видел на нём такого непонятного выражения лица и не слышал таких странных, несвойственных для него слов: — Посмотри наверх, — я подчинился. — Разве ночь – это вечный мрак? Темнота, что тебя настигает, лишь подчёркивает твой свет. Я хмуро оглядел небо, не особенно веря тому, что услышал сейчас. Возможно, я мог бы подумать над этими словами ещё, но чужие пальцы вплелись в мои волосы, с лёгкой болью вынуждая запрокинуть голову, и я сбился с мысли. Он смотрел на меня сверху вниз, и мне захотелось проклясть нашу сильную разницу в росте: настолько очевидно в его глазах читалось чувство собственного превосходства, ею только подчёркнутое. И я ничего не мог сделать с тем, как будоражило мою кровь такое положение вещей. Быть под его властью, а не бороться с ней – вот, что было ново и противоречиво для меня. Нравилось ли мне это? Вопрос исключительно риторический. Он провёл большим пальцем по моим приоткрытым губам, а я совершенно этому не противился и, судорожно вздохнув, лишь крепче ухватился за его торс. — Сделай это со мной. Волдеморт усмехнулся, но рук не убрал. — Опять просьбы. Что мне с тобой сделать? — То, что ты сейчас очень хочешь. Сделай это. Откровенно проведя рукой по его прикрытому слоями одежды возбуждённому члену, я с удовлетворением услышал рваный вдох. Волдеморт на мгновение прикрыл глаза, а когда открыл, то в них уже вовсю плескалась похоть. Сам я, наверное, выглядел не лучше. — Ты не знаешь, что именно можешь от меня ожидать. — Знаю, — продолжал я уверенно, про себя отказавшись просыпаться, пока не добьюсь своего. Он в ответ хмыкнул и неожиданно резко оторвал меня от земли, перемещая. Прижав к стене, он стащил с меня джинсы до уровня бёдер, и спустя мгновение я обнаружил себя в подвешенном состоянии, зажатый между стеной чердака и его телом. Я, подавляя трепет, выдохнул и обхватил чужой торс ногами. Волдеморт шумно дышал и смотрел на меня выжидательно. — Люблю слушать твои приказы. Говори. Мои глаза устремились на его язык, который смочил подсохшие губы, и я невольно повторил жест. Он держал меня так легко, будто я пушинка, а не взрослый парень, и меня повело от мыслей о том, насколько податливым может быть под ним моё тело. — Не можешь убить, так трахни уже наконец. Похоже, мой ответ стал для него спусковым крючком. Волдеморт ниже стянул мои джинсы, отчего я дёрнулся. Всего на мгновение мой разум захлестнула праведная паника, и я успел пожалеть о своём решении, но желание перебило всё оставшееся здравомыслие и чувство самосохранения. Я крепче сжал его плечи. Он, заметив скованность, мягко прижался к моим губам, неторопливо целуя, пока возился со своей ширинкой. Его ласки были так непохожи на те грубые властные действия, что он проделывал в прошлый раз, что я задрожал, подаваясь навстречу. Раздвоенный язык настойчиво проник в мой рот, и от этого нового ощущения – двойного прикосновения – у меня снесло и без того хлипкую крышу. Когда его высвобожденный член прижался к моим ягодицам, я замер, тяжело дыша. Он отстранился от моего лица и замер тоже. — Тебе нужен ещё один знак судьбы от Трелони? – моя нервозность вылилась в неудачные попытки пошутить. — Невежливо так общаться с Лордом Волдемортом, — его голос звучал хрипло. — Особенно в твоём положении. — Мы почти женаты, — моя кривая усмешка, только расплывшись по лицу, почти тут же превратилась в отчётливую "О". Его член скользнул между моих ягодиц и неожиданно легко вошёл в меня, не причиняя дискомфорта. Похоже, замешательство отразилось на моём лице, потому как Волдеморт, переведя дыхание, ответил: — Это сон. Быть может, ты успел забыть. Я не ответил: Волдеморт осторожно вошёл глубже, и новое для меня ощущение заняло все мысли. Он плавно начал двигаться, и в какой-то момент меня прострелила вспышка удовольствия, разом смётшая любые оставшиеся в голове мысли. Мой звучный стон отразился по крыше. Тёмный Лорд усмехнулся, и я одарил его презрительным взглядом. Но это было не то, недостаточно ярко. — Это слишком приятно. — Я польщён. — Нет, — я мотнул головой и посмотрел на него сквозь полуприкрытые веки: — Я хочу, чтобы было больнее. — Дурак, — выплюнул он. — Я хочу. Он смотрел в мои глаза, пытаясь, вероятно, разглядеть в них моё безумие, а может ища в них хоть каплю адекватности. Не знаю, что он там нашёл, но взгляд его был полон сомнения. — Пожалуйста. Я напрягся, сильнее сжимая его член кольцом мышц, и он, прорычав что-то сквозь сжатые зубы, вышел и резко вошёл в меня под новым углом. Из моей глотки вырвался вскрик, и я, наконец получив нужную мне порцию боли вкупе с удовольствием, прижался теснее к разгорячённому телу. Я касался спиной шероховатого бетона, ощущал долбящий меня член, трогал липкую от пота кожу и наконец чувствовал. Чувствовал чужое желание и страстные укусы на своей шее. Чувствовал толчками настигающие меня предоргазменные волны удовольствия. Чувствовал власть Волдеморта над своими телом и душой. Чувствовал каждым миллиметром своей кожи и каждую эмоцию. И на подкорке, наверное, навсегда отпечатался его потемневший бархатный взгляд, ловящий движения моих губ, исступлённо шептавших длинное и нескончаемое: "Волдеморт, Волдеморт, Волдеморт". Что же, теперь я честно оправдывал заклеймённые на себе клички. Я содрогнулся в приступе оргазма, исступлённо хватаясь за чужие плечи. Через мгновение он, вжав меня в стену до боли в затылке и пояснице, со стоном кончил следом. Когда я сидел на полу, уже натянув на очищенное заклинанием тело одежду, он задал мне вопрос, стоя у стены и продолжая подпирать её – видимо, вместо меня. — Доволен? Я ощущал утомление и физическое удовлетворение. Слегка кружилась голова – возможно, из-за недоедания и слабости организма в целом, ведь должны же они были как-то сказываться. Удивительно, насколько реальным было восприятие сна: я не верил, что всё еще сплю. А в мыслях был бардак. Ответ я ему дать так и не смог.***
Каждый вдох, каждое движение посреди мёртвой тишины и, как нарочно, трескучей осенней листвы, сверху едва припорошенной снегом, казалось, оповещали всех, кто мог находиться недалеко отсюда, о том, что повстанцы прячутся именно здесь, в этом лесу, на этой голой полянке. Зимний промозглый ветер задувал за воротник, заставляя меня плотнее кутаться в плед. Съёжившись от холода, я сидел, глазея в темноту, и допивал остывающий травяной чай. В диком лесу глубокой ночью особенно сильно тосковалось по горячему камину, светлой гостиной, полной народу, удобной кровати, гермиониному коту, свернувшемуся у ног и абсолютному, сияющему счастью. Последнего особенно в эти времена не хватало. Я обновил согревающие чары. — Гарри? — я услышал шёпот Гермионы и звук открывающейся шторки палатки. — Здесь, — подал я голос, чтобы она меня нашла. Огонь разжигать было опасно, громко разговаривать – опасно, да и жить, в целом, вообще-то, тоже было опасно. С тех пор, как Пожиратели начали свободно разгуливать по стране, целесообразнее стало попросту не жить. Я подвинулся, давая подруге сесть рядом, и укрыл её пледом. — Спасибо, — её шёпот звучал тепло. — Иди отдыхать. Я поднялся с насиженного места и поскорее залез в согретую палатку. Храп Рона заполнял всё пространство, но так было даже лучше: я чувствовал себя дома, в спальне Хогвартса. Я переоделся ко сну и поскорее забрался под одеяло. Нащупав на шее мешочек из ишачьей кожи, в которой я держал свой ценный хлам, я открыл его и вытащил осколок зеркала. Под светом Люмоса я по-прежнему видел в нём лишь свое отражение. Свет играл, бликовал, пуская зайчиков, и зеркало молчало. Когда я небрежно вывалил всё остальное, мой взгляд зацепился за поблескивающий на свету стеклянный пузырек. Зелье из дьявольского кипрея. Моё сердце ёкнуло: оно было последним, и я знал об этом. Тогда я взял с собой из Хогвартса ограниченный запас: всего несколько штук, не совсем осознавая, что в школу могу уже не вернуться. Так что это стало толчком для того, чтобы завязать. Я потряс его перед глазами и вздохнул. Кошмары уже не мучали меня, как раньше – видимо, ко всему рано или поздно привыкаешь. Я не привык видеть смерть – нет, к этому привыкнуть невозможно – но я привык, что она здесь, теперь моя постоянная спутница. С тех пор, как мы с Роном с Гермионой оказались в бегах, я почувствовал себя живее. То, что нам приходилось хоть что-то делать во время этой треклятой войны, придавало энергии. Мои самобичевания отходили на второй план, когда приходилось сражаться, защищать друзей, прятаться и искать ночлег, думать о пропитании и искать крестражи. Собрав все предметы назад, я повертел зелье в руках. Ещё раз покосившись на Рона, на вход в палатку и в заключение – на свою совесть, я откупорил пузырёк и сделал глоток.***
Тут было мрачно. Огромный зал освещался всего несколькими свечами, висящими на стенах. Я прищурил взгляд, пытаясь разобрать хоть что-нибудь и привыкнуть к темноте. Сделав пару шагов вперёд, я остановился на самом светлом участке. Интересно, мог ли я произносить его имя здесь? — Волдеморт? Мой голос глухим эхом отразился от стен, возвращаясь обратно ко мне. И вот я заметил их: светящиеся во мраке, его глаза смотрели прямо на меня. — Давно я не слышал звука своего имени. Я саркастично усмехнулся: — Так бывает, когда запрещаешь его произносить. Он вышел ко мне: всё так же облачённый во всё черное, он словно стал статнее и выше. Длинные бледные пальцы играли с рукоятью палочки, некогда принадлежавшей Альбусу Дамблдору. Приглядевшись, я понял, что мантия теперь на нём была парадная, а извечно высокомерное, самодовольное выражение лица стало ещё самодовольней и высокомерней. — Прекрати всё это, — мой голос имел повелительный тон, словно я на что-то надеялся, произнося эти слова. Волдеморт подошёл ко мне и вытянул руку, хватаясь за мой подбородок. Я выдернулся из захвата, с вызовом посмотрев ему в лицо. Мы сверлили друг друга взглядами: рассматривая, испепеляя, пожирая. — Это тоже? — его брови вздёрнулись, выражая удивление. Он оказался настойчив: схватив за руку, он притянул меня к себе, нависая со своего роста, как башня. Сердце билось быстрее, а во рту было горько. Давно забытые желания забурлили во мне, прокатываясь по моему телу то ли порывами оттолкнуть, то ли волнами предвкушения. С первого поцелуя я разучился их различать. Мой взгляд скользнул по руке, сжимающей ткань его одежды в попытках вырваться, и заставил её ослабнуть. Я сглотнул, пытаясь прогнать чувство сожаления. Мы почти женаты. — Видимо, нет, — сказал он сам себе, довольно на меня глядя. — Не пытайся воззвать к совести, покуда своя не будет чиста. Я не смог с ним спорить. Притяжение моё к нему не утихло вопреки моим ожиданиям и надеждам. Я не мог стерпеть одного его вида, но в потёмках души мечтал раствориться под его взглядом. — Ненавижу тебя, — выплюнул я в сердцах, констатируя очевидную ложь. Он рассмеялся. Его леденистый смех прозвучал звонко и искренне, заставляя меня почувствовать обиду, а сердце – ёкнуть. В крови кипели грусть, сожаление и ярость; смешиваясь в одну большую и жгучую бурду, они разливались по всему моему телу, и меня вело от этого ощущения, потому что это именно то, чего я так давно хотел. Похоже, эти мысли отразились на моём лице – Волдеморт усмехнулся: — О, я знаю. Знаю, Гарри, кого ты ненавидишь больше всего. Тёмный Лорд, притянув меня ближе, склонился над моим лицом. Я ощутил его дыхание на своих губах и прикрыл глаза, ожидая того, что последует дальше. И меня ослепил яркий свет.***
— Гарри, вставай! Нас обнаружили!***
Шрам взрывался болью. Как сквозь вакуум откуда-то слышались крики Гермионы. И беспощадный смех Беллатрисы Лестрейндж, перебивающий все голоса вокруг. Звон бьющегося стекла. — Уходим!***
Ты полностью в моей власти. Крики агонии заполняли пространство вокруг, смешиваясь с предупреждающими выкриками и пламенными напутственными речами в единый рой, жужжащий и заглушающий все лишние мысли. Где-то в отдалении послышался грохот рушащихся каменных стен. Тошно. От своих лихорадочных мыслей было тошно, от флешбэков, взывающих к совести, пока здесь и там горел огонь. — Невилл, берегись! — чей-то крик прорезал воздух, врываясь в ушные перепонки. Кто-то упал. Враг ли, друг ли – я не видел. Тело покачнулось от смертоносного луча и рухнуло, остановившись навсегда. Смерть. Везде была смерть. Мой желудок хотел вывернуть меня наизнанку. Не получилось противиться.***
Было ли это на самом деле? Время, так усиленно спешащее, обгоняющее и играющее против меня, будто остановилось. Я стоял посреди руин Большого Зала, так некстати задавая себе этот вопрос. Нас разделяло несколько шагов; я видел его трепыхающиеся от волнения ноздри, убийственный взгляд, руку, сжимающую бузинную палочку. В гробовой тишине мы смотрели друг на друга: враги с первой встречи и до самого конца. — Жизнь тебя так и не научила, Том, — я облизнул губы, пересохшие от волнения. — Нет смысла искать всесилия и бессмертия, когда не можешь осознать могущество движимых любовью. Мой взгляд невольно скользнул по окружившей нас толпе. Странно было разговаривать с Волдемортом, имея свидетелей: кажется, в последний раз такое случалось в атриуме Министерства. Это было очень давно. — Я достиг величия, презирая таких, и создал недосягаемую броню, — прошипел Волдеморт, — пока твоя удача, построенная на чужих костях, не позволила подойти тебе ближе всех. Я опустил взгляд на его губы. Если бы ты знал, насколько близко. Палочка в моих руках потяжелела. Мне пришлось подавить дрожь в доселе твёрдо стоящем, полном решимости теле. Наступал рассвет. Лучи нового дня залили зал Хогвартса, окрашивая его в рыжий. Волдеморт сделал глубокий вдох и прищурил взгляд. — Вечно прятаться под дождём не выйдет, — слетели с моих губ слова, когда его рука дёрнулась в порыве поднять палочку. Я увидел, как его глаза распахиваются: ему в голову ударяет понимание. Вместе с этим палочка взмывает вверх, направленная мне в грудь, и тонкие губы выкрикивают: — Авада Кедавра! — Экспеллиармус!***
Сон под зельем из дьявольского кипрея всегда был очень спокойный. Я словно плыл по течению реки: она ласкала моё тело и мой слух, убаюкивая, даруя отдых. Я открыл глаза и увидел перед собой ночное небо. Снова чистое, ясное, не скрытое ни единым облачком. Свет звёзд и луны освещали пространство, и я, приглядевшись, понял, что стою среди знакомых школьных развалин. Но у школы не было крыши: ни волшебного потолка, ни башен, возвышающихся громадами над головой, ни верхних этажей. Я медленно ступил по осыпанному стеклом полу и прислушался. Со всех сторон давила тишина. — Эй? То и дело оборачиваясь, я обошёл руины Большого Зала несколько раз. Мне было сложно поверить, что здесь, кроме меня, никого нет, но всё же медленно и верно ко мне приходило осознание. Алые змеиные глаза вспыхнули в моей памяти: расширяющиеся от удивления, безмолвно вопрошающие, вспомнившие. Рука, дрогнувшая во время прицела. Отчаянный выкрик заклятия из чужой, так и не подчинившейся палочки. — Волдеморт… Мой глухой гортанный стон был единственным звуком, нарушающим тишину. Я слонялся по залу, безуспешно борясь с головокружением и давящим ватным комом в груди, мешающим вздохнуть. Плохо видел дорогу – что-то мутное и мокрое застилало обзор. Я не верил. Это была игра, наша с ним игра. Общая. Мы были вдвоём с самого начала. Мир мерк, когда мы сталкивались на поле боя, когда ненависть пылала, когда мы хотели друг друга прикончить. Мир мерк, когда он прикасался ко мне, когда я прикасался к нему, когда сердца стучали в едином ритме. Были только я и он, и игра эта казалась бесконечной. Пока мы не прошли её. Я не верил. В каждой игре должен был быть победитель. В каждой игре обязательно есть проигравший. Мальчик из приюта, не получивший любви, гонимый презрением преподавателя, закрывшийся в себе настолько, что предпочёл захватить мир, чем обнажить в себе что-то человеческое. И очень сильно боявшийся умереть, ценивший жизнь как единственное, что у него было. И мальчик, чьи родители умерли из-за страха другого брошенного ребёнка. Обрётший сомнительную популярность по сомнительной причине, оклеветанный сотни раз сотнями людей, мечтающий о спокойной, скучной человеческой жизни, которой не суждено было существовать. Мы оба были проигравшие. Я не верил. — Волдеморт! Что ж, это имя теперь можно было произносить сколько угодно. Табу больше нет, реальность или сон – значения не имеет, кричи, сколько влезет, пока горло не сорвёшь. Только никто не ответит. Я стоял посреди руин Большого Зала совершенно один. В перерывах между всхлипами я глотал свежий воздух и голову разрывала гнетущая тишина. Я бил по полу кулаками, царапал стены, но всё это не имело никакого смысла. Больше никто не появится. Я не верил.