***
— Выгорание — глупый термин. Слово-болванка, на которое записывают-записывают-записывают бесконечно количество никак друг с другом не связанных симптомов угасания. Заратустра пошёл к закату после 33. Иисус устал и был отправлен домой. А мы ещё поработаем… — Николая ментально тошнило. — Слово глупое, а ситуация печальная, Коль. Можешь называть это как угодно, но тут факты. Все, что на записи — блестит, как бабушкин хрусталь. Всё, что на сцене — просело по качеству. — У Данилы не было настроения щадить чувства. У него болела голова и плечевые суставы, поэтому он правомерно сучился. Николай нахмурился и стал ощущать смутную трагедию в антураже булочной. Ему не хотелось трагедий в булочной, хватало того, что к прекрасной выпечке тут подавали ужасный кофе. Кофемашина варила его с такой жгучей ненавистью, превращая в нефть, будто именно с неё через пару месяцев начнётся восстание машин. А может, у неё тоже выгорание. Поэтому «просело по качеству». — Давай думать о причинах. И Бога ради, Даня, если сучишься морально, не сучься хотя бы лицом. Мне обидно и хочется тебя ударить. Данила решил, что требование не сучиться лицом все-таки тоже правомерно: — Есть предположения? — Ну да. Мы больше не поём друг другу строки песен. Почему? Почему? Ну, причины есть. Простейший фокус из детства. Повторяешь одно слово много много раз, пока с него не спадёт смысл и не останется чистая фонетика и настроение. Повторишь ещё много раз — настроение тоже пропадает, остаётся набор звуков. — Получается петь только звуки. Я не хочу петь тебе звуки, вообще не интересно. Николай кивает бритой головой. От блестящего лба немного отражается свет лампы. — А новые песни? — А новые не про нас, а про то, что у всего мира болит. Будто читаешь новости, а мне надоели новости. Николай снова кивает. Они больше не поют друг другу, но чувствуют одни и те же, ещё не написанные, строки. — Давай попробуем чужие песни? Вспомним, почему хотелось петь друг другу? Данила кивает. У него никогда нет аргументов на полноценное «нет».***
Николай специально слушает только радио. Если он попробует слушать что-то из своего плейлиста, то там обязательно, каждую вторую композицию, будет проявляться рекомендующий Данила. И слова снова потеряют смысл, потому что они вместе произнесли их тысячу раз. Поп-певица с незапоминающимся голосом поёт про любовь и предательство. Вечная тема. Но сознание цепляется за нужные строки. «Wish I met him years ago, years ago Would it be so wrong? Would it change this song?» Сколько им было, когда они встретились? По 25? Юность уже дотлевала. Но что, если бы в 17? Неловкость и неприятие. Ночные поллюции. Обжигающий стыд. О, они бы точно не подружились, но как бы вокруг горел воздух! Николай отправляет Даниле строки песни сообщением. Вслед отправляет: «Представь, как горел бы воздух?» Даниле не нужны пояснения. Он понимает, что да, горел бы. В 17 они подрались бы с первого взгляда. «Бог нас хранил» «Аминь, Дань».***
Данила принципиально не слушает свой плейлист, потому что в нём комментирующий Комягин. Сукин сын не может оставить в этом мире хоть что-то неоткомментированным. Данилу немного плавит от нежности этой мысли. Он слушает подборку хитов 2010-х: почему-то ему кажется, что там было много всякого. Приходит на репетицию с небольшим опозданием и, подкравшись сзади, деловитым тоном сообщает бритому затылку: «Те же стены и цветы, Те же люди и стихи, Те же мысли и слова Вслух». Комягин оборачивается недовольно: — Это мы уже обсуждали, нужно что-то новое! — Помнишь, ты говорил, что контекст не так важен, как высказывание в моменте? — Ну? — Вот ты и не прав. Херово не знать всей картины. Николай вздыхает и продолжает распеваться. Данила шулер, в карты с ним лучше не играть. Откуда он должен знать каждую попсовую песенку за много лет? Вечером он находит несчастную песню, слушает и долго смеëтся. «Люби меня, люби» — это не призыв и не признание, а добродушная подъебка. Когда Коле было 26, у него болел весь мир. «Подуть на ваву» можно было только всей любовью, всем вниманием каждого, кто попадал на его, Колину, орбиту. От яркого Данилы с его бешенным темпераментом безусловной любви хотелось больше всего. Но тот своим безразмерным сердцем всегда любил кого-то ещё. Коля был ужасно недоволен и капризничал. Данила не совсем верно считывал посыл, усматривая в странном поведении ревность и подавляемое желание. Может, оно там и было, но на ролях второго плана. Коля набирает сообщение: " Я уверен, что ты был польщён» «Было ужасно приятно» Следующую неделю они не ищут слова друг для друга, потому что жизнь закручивается очень плотно, график предполагаемых свершений победным жестом сносит голову даже графику здорового сна. Но краем сознания Комягин помнит об игре. Поэтому, когда он проходит мимо толпы взрослых подвыпивших девиц, со следами умудренности и первых свидетельств о расторжении брака на лицах, он замедляется, чтобы расслышать о чем они поют с трагически-ностальгическим надрывом. Через пять минут Данила читает, что «…нежность на телах, а в глазах лето бесконечно, ещё так нежно». А вот это уже почти подло! Даня и так не забывал о дне своей безоговорочной капитуляции.***
Колю часто заносило на поворотах. Вот сколько Данила его знал, столько и заносило. Но, по какой-то причине, и его ранне-доминаторские, чисто физического плана, замашки, и более взрослая модель «не спорь с матерью, мать лучше знает» не вызывали гнева. Это Коля, ему страшно жить в неупорядоченном мире, поэтому упорядочивает как может. А ещё он правда желает добра и очень редко оказывается не прав. Поэтому мало кто жаловался. Но это никак не отменяло того, что Колю часто заносило на поворотах. Иногда фатально. В тот памятный день жизнь Данилы дала трещину. Он очень некрасиво расстался с некогда любимой женщиной и отчаянно страдал, каждые десять минут отвлекаясь на «довыяснение отношений» в мессенджере. Его страдания сказывались на качестве въебывания, то есть на том, что для Комягина свято. Тому хватило такта не говорить лишнего, но не хватило на то, чтобы пройти мимо и, когда Данила неосторожно оставил телефон без внимания, он невозмутимо взял его, набрал номер бывшей самой любимой женщины Данилы и в нескольких словах внушил ей, что он, Даня, мечтает о примирении, и стоит только дать понять, что она не против. Вероятно, Коля в очередной раз хотел добра и всё упорядочить, но мало ли чего он хотел. За четыре года знакомства Данила с досадой, но без надрыва капитулировал в творчестве. С некоторым даже задором и огоньком позволил раз за разом побеждать себя физически. Спокойно прогнулся в плане быта и организации. Коля хочет всё контролировать? Пожалуйста, дорогой Коля, крепче держи поводок. Но есть личное, интимное — есть семья, любимые люди, тот факт, что Данила всё детство нежно обожал сериал «Дикий ангел». Туда никто Комягина не звал и не позволял ему чинить и структурировать. Поэтому Данила впервые серьёзно разозлился и болезненно обиделся. Многословно объяснив Николаю, что ебать того Данино «личное» не должно, он формально принял извинения, но врубил режим «мороз»: я всё сделаю, Николай Комягин, вежливо поздороваюсь, с улыбкой попрощаюсь, но ты почувствуешь своим бритым затылком тотальное равнодушие. Коля продержался в тотальном равнодушии целых два дня. Это было ровно на два дня больше, чем он выдержал бы пару лет назад, так что просматривалась определённая внутренняя динамика и рост. На третий он подошёл к Даниле, который сидел в самом тёмном дальнем углу и крайне сосредоточенно подбирал фотографию для инстаграма. В фотографии должны были сочетаться шутливая загадочность для публики и демонстрация жизнелюбивости и отсутствия загонов для бывшей любимой женщины. Коля навис над страдальцем за медиакультуру и сделал тому совсем темно. Данила со смиренным вздохом мученика за веру спросил: — Ты решил, что мы могли бы порепетировать ещё пару часов и пришёл сказать об этом с радостью в голосе? — Нет, Гальянов всё равно уже убежал… Вечно у него пожар: то дедлайны в огне, то жопа. Даня демонстративно выдавил вежливую улыбку и снова залип в телефон. Коля постоял молчаливо с минуту, неожиданно решительно сел рядом, потянул вверх Данин телефон, но тот не выпустил его из рук, подняв их над головой. Видимо, Комягин хорошо знал Данины рефлексы, потому что, будто только этого и ждал, нырнул головой и уже совсем не такими хрупкими, как четыре года назад, а вполне себе размашистыми, плечами Даниле на колени. — Ты чего? — Создаю максимально непригодные для игнора обстоятельства. — Никто тебя не игнорирует, я просто устал. Хочу позалипать минутку в телефон и пойти домой. — А я хочу, чтобы ты немедленно осмыслил, что очень много странных и глупых вещей я делаю не чтобы кому-то что-то доказать, а просто потому что тоже тупой человек. — Тоже? — Не тупи. Данила опустил глаза и почувствовал, что все внутренности рванули навстречу друг другу, желая слиться в комок плоти. Данила вспомнил, что играл в какую-то игру, где человекоподобные комки плоти бродили по канализации, и их было весело убивать. Ещё секунда, и ему придётся убить себя в несколько агрессивных кликов компьютерной мыши. Или не придётся, потому что ещё раньше у него остановится сердце. Комягин лежал у него на коленях, обхватив для надёжности, чтоб не сбросили, рукой за талию и заглядывая снизу вверх в глаза. Даня знал язык его тела — всегда атака. В интервью, в танце, когда он ведёт экскурсию по музею — нападение. Жестикуляция, взгляд в упор, давление в тысячу лье под водой. Сейчас ему демонстрировали позу покорности: Данила однажды видел, как проигрывающая в драке крыса падает перед более удачливой на спину, открывая шею и живот. И даже крысы не добивают морально поверженного соперника. Даня решил ни в чем себе особо не отказывать и провёл кончиками пальцев по остро выступающему адамову яблоку. Ему понравилось, как Коля закрыл глаза и с усилием сглотнул слюну. Некомфортно, не нравится, но лежит и переламывается. Всё это было не эротично, а скорее предельно интимно, как позволить кому-то расковырять себе коросту и выпустить гной. Да, этот момент Данила запомнил как свою окончательную и безоговорочную капитуляцию. Потому что пока он смотрел, как Комягин давит на своё вечно воспаленное болезненное эго, чтобы наклеить немного морального пластыря на его, Дани, ущемленное самолюбие, в груди расцветала отвратительно сильная нежность. Чувство, что долговечнее любви, острее желания и более всеобъемлющее, чем восхищение.***
Данила не слышит песню, он её вспоминает. Но на удар надо отвечать ударом, а иначе в чем интерес. «I realize, there's no compromise Through lion eyes, my love for…» Комягин не пишет, а звонит: — Серьёзно, «Ошибки прошлого»? — Хорошая, да? Не очень люблю трип-хоп, но тут… — Да, норм. Данила злорадно улыбается в трубку, а Комягин наверняка чувствует, поэтому нападёт: — Я никогда ни о чем не жалею. Это, конечно же, ложь. Колкое сексуальное напряжение зародилось между ними почти сразу, с первой встречи. Никого оно особо не смущало, только содействовало священному процессу добывания огня на сцене. Поэтому искорки раздували: ради публики, ради большего взаимопонимания, ради того, чтобы накопить сексуальную энергию и сублимировать её в музыку и визуальные образы. Они, дразня себя и других, будто бы постоянно ложились в одну узкую постель, чтобы сразу же, по рыцарскому обычаю, положить посредине меч — табу. Хотеть — нужно, демонстрировать — пожалуйста, трогать — руки на стол, господа гусары, нельзя! Дане в эти игры игралось легко и сладко. Коле сладко, но очень нелегко. Однако, он продержался семь долгих лет. В турах Комягин отвоевал себе привилегию жить в номере одному. Отвоевал в основном редкостным бытовым занудством — никому не хотелось складывать свои носки по линейке ради удовольствия лицезреть хмурое самоуглубленное ебальце по утрам. Но у Гальянова случился насморк и, как результат, невыносимый храп. Данила молил господа даровать ему терпение и глухоту, но тот не был щедр на милости. Тогда Даня встал и пошёл искать милости в другом месте. Коля открыл дверь не сразу и осмыслил Данилу тоже не сразу. Он щурился на свет из коридора и вопросительно поднимал бровь. — Там Гальянов храпит, как мразь. Вероятно этой ночью он захлебнется своими соплями и умрёт. Я не могу спать рядом с потенциальным трупом. Коля поморгал куда-то в стену за его плечом пару секунд, но, кажется, мысль победила в его сонном мозгу и он, чуть осиплым голосом, сказал: — А, понятно. Почему без одеяла и подушки? — Потому что не очень умный. Сейчас вернусь, не засыпай и не закрывайся. Когда Данила вернулся, то понял, что его снова вроде и послушали, но как-то из половины. Номер был не закрыт, но Коля спал. Ну и хрен с ним. Данила посмотрел на диван и грустно вздохнул. Обивка была из кожзама, а это или спать в одежде, или идти ещё и за простыней, которая точно съедет, или смириться с тем, что унизительно прилипнешь голым задом к дивану. Данила решил, что к унижениям ему не привыкать и стал раздеваться. — Красиво. — Сенсация, фронтмен группы Короткий Париж подглядывает за мужчинами в трусах. — Это может быть сенсацией только в новости про какую-то очень другую группу Короткий Париж. Данила сдержанно посмеялся. Репутация у них и правда своеобразная. — Нет, Данила Холодков, это правда возмутительно. Насколько у тебя красивая спина. — В смысле спина? Я весь удивительно красивый. — Возмутительно, а не удивительно. — Ладно, возмутительно. А что вообще за атака комплиментами? Вы точно продюсер? — Точно-точно, не останавливай представление, снимай штаны. Данила засмеялся уже не сдержанно, а нормально. Иногда Коля слезал с табуреточки позиционирования и становился забавным и комфортным. — И сложить аккуратным квадратиком? — Да ты не сможешь, я сам. Он действительно встал с кровати, сложил футболку Данилы аккуратным квадратиком и выжидательно уставился на штаны, которые тот пока отказывался покидать. Вообще, Данила давно собирался попробовать. Прямо серьёзно давно, где-то с первого месяца совместной работы. Худшее, что могло случиться конкретно сейчас, когда у них несколько месяцев ровные отношения без творческих противоречий, это чемодан-вокзал-номер с храпящим Сашей. Лучшее — Комягин очень сильно охуеет, а ему будет приятно. — Николай Комягин, фронтмен группы шортпарис, сейчас прямо я нарушу твои личные границы, но это не значит, что надо вспоминать травмирующую юность в Новокузнецке и бить меня по лицу, а потом убегать гаражами. Коля как-то совсем уж в несвойственной ему манере заломил брови домиком: — Может не надо? — Да почему, надо. — Данила почему-то так всегда и думал, что губы Комягина только выглядят достаточно сухими и жёсткими, но на самом деле обычные такие мягкие губы. А если провести по ним кончиком языка, то можно ощутить форму и привкус почему-то соли и немного йода. — На вкус ты как русалочка. — Угу. А теперь, если ты наигрался, то ложись на диван зубками к стенке. Можно даже в штанах. В противном случае, у нас будет секс прямо сейчас. Такого эффекта Даня не ожидал, но не то чтобы никогда не думал, что стоит ему сделать хоть шаг в этом направлении вне сцены, и закончится всё постелью. Видимо, поцелуй считается за шаг. Очень логично, если честно. Даня решил, что паясничать дальше уже глупо. — Ого, а ты ведь прямо хочешь меня, да? Коля пожал плечами: — Да я много кого хочу, но тебя особенно. Это правда. Ответ Даниле понравился и он заявил, что зубками к стенке пока не имеет желания. К тому же и сам он хотел конечно много кого, но вот тут особенный случай. Их первый и единственный секс получился долгим, немного суматошным и бестолковым, но чувственным. Коля утащил Данилу на кровать за ремень джинс и навалился сверху. Не как с девушкой, намеренно удерживая вес руками, а всей, хоть и не самой внушительной, тяжестью. Долго и с явным удовольствием целовал плечи и кусал особо любимые татуировки, проводил языком по блядской дорожке до ремня джинс. Данила ожидаемо поплыл. Ему хотелось самому придавить к кровати и потрогать, попробовать, но он иррационально боялся спугнуть момент, хотя умом понимал, что у Комягина ноль сил и причин остановиться. Однажды Даниле снилось, что Коля стоит перед ним на коленях и заглатывает как опытнейшая актриса порнографического жанра. Но реальный Комягин так не умел, но умел почти так. Даня отчаянно пытался думать о том, на ком тот учился, чтобы немножечко огорчиться и не кончить раньше, чем нужно. Сознание радостно подкинуло вариантов пятнадцать, из которых забраковал Даня только парочку. Но помогало это ровно до того момента, как Коля поднял голову, чтобы судорожно подышать, а Даня увидел его лицо. Против этого лица не помогли бы никакие охолаживающие мысли: поплывший расфокусированный взгляд, покрасневшие, чуть натертые губы и блестящий от пота лоб. Как-то слишком. Данила впервые по-настоящему пожалел, что знает так много модификаций Комягина, от парадной до интимной, но вот эта почему-то принадлежала куче людей до, а не ему. И той ночью он долго-долго исправлял эту несправедливость длиною почти в семь лет. А утром Коля долго-долго рассуждал о том, что творческий коллектив - это очень тонко настроенный инструмент, и нельзя менять в нём отлаженное движение шестерёнок. И они, конечно же, не будут.***
Коля пишет три сообщения минут через пять после звонка. Пять минут на рефлексию — почти Олимпийские показатели. " I know I paid, that's why I'm alone today Just me and myself, no mental health My mistakes overtakes Your love's overgrown my love» «О некоторых вещах я правда жалею» "Приезжай, если нет планов на завтра». Данила улыбается, отвечает односложно и совершенно не хочет думать о том, что из этого выйдет.