В детстве я влюбился в белый цвет

      В детстве я влюбился в белый цвет. Заходя с матерью в жутковатое место, где пахло горелым воском и красным деревом, цветами, холодом, медицинским спиртом, я остолбенел, увидев тебя. Ты был высоким и худощавым, слишком бледным, с до неприличия лукавой полуулыбкой. Ты взглянул на меня из-под чёлки — этот взгляд тёплым током пробежался по коже — и помахал худой ладонью. А я не смог сдвинуться с места. Стоял и жёг тебя взглядом с приоткрытым ртом, пока мать не заметила это и не повела меня обратно в экипаж. Оставила там и ушла.       Но было уже поздно. Ты въелся в память, впечалался с душу белёсым пятном так, что я знал уже тогда — мы встетимся ещё не раз. Встретимся, и я узнаю тебя лучше, надышусь твоим запахом пока голова не закружится, насмотрюсь пока не запомню каждую деталь, каждую черту лица. И обязательно дотронусь.       Низ живота скрутило и я рвано вдохнул сквозь зубы. Прижал колени к груди и положил на них подбородок, пока в голове гудел белый шум. Шуршал, словно помехи, серым. Вскоре пришла мать со стопкой бумаг, исписанных острым извилистым подчерком. Я сразу понял чей он, и мышцы лица свело в мутной улыбке — даже твой подчерк казался таким ярким, загадочным. Я влюбился в него. И с тех пор, втайне от всех, учился писать точь в точь так же.                                                                                                 *** — Доброй ночи. — Ты пропел своим хриплым голосом, не сразу взглянув на своего ночного посетителя.       Я аккуратно закрыл за собой дверь, снял шляпу, тепло улыбнулся: сердце пропустило удар, замлело. Снова ты — снова запах плавящегося воска, стерильной чистоты, лилий. И мягкий, золотистый полумрак свечей.       Наконец, ты поднял на меня взгляд и ненадолго замер. Затем лучезарно улыбулся, поднялся и подошёл ближе, протягивая мне руку. — Лорд Фантомхайв. Как же, помню Вас ещё ребёнком. — Ледяная рука сжала мою, и на коже остался ожог в том месте где ты меня коснулся. — Можно просто Винсент. — Почти прошептал я и усмехнулся. — Ты ведь Гробовщик, верно? — Верно, верно. — Ты хихикнул и отступил назад, приглашая меня сесть на один из гробов. — Чем могу помочь?       А я успел рассмотреть тебя чуть лучше. Теперь, во взрослом возрасте, твоя худощавость превратилась в хрупкость, лукавость глаз — в игривость, а ростом я даже тебя перегнал. Белизна волос была всё такой же, как и бледность, и мешковатость одежды. Открытый участок тела был только на лице — кожа призрачно, эфемерно отливала перламутром, словно была полупрозрачным мрамором, утренним туманом, холодным и глянцевым. Время не посмело коснуться её — не было видно ни единой морщинки — только острый впалый шрам темнел на щеке. Наверняка шершавый. Болезненный.       Мы говорили всю ночь, пока за окном трещали цикады. Нервным комком искрился мой рассудок. Клокотало в висках. Жгло шею, уши, в глазах цвели чёрные акварельные разводы. Мне чего-то хотелось — оно бурлило ярко-алым в лёгких и просачивалось в мозг мерцающей дымкой, — но я не понимал, чего именно. Было тошно и как-то скользко, приятно, противно: ночь странных чувств.       А потом стало вдруг холодно, заложило уши: лежишь под мокрым одеялом и под кожу лезет ледяной сквозняк, кутаешься, хрипишь, пока тонкная ткань порывается ледяными звёздами; знобило, трясло. Чего-то очень хотелось.       А ты всё смеялся.                                                                                                 ***       Я протягиваю тебе небольшой конверт: желтоватый, подписанный, аккуратно перевязанный атласной лентой. Такие же сейчас покоились на столах у пары десятков самых знатных господ Англии. Сами они, должно быть, уже прихорашивались, что-бы в восемь вечера заполнить зал моего особняка рокотом, испариной, сплетнями, удушливым и едким парфюмом, цокотом каблуков, косыми взглядами, маниакальными ухмылками. Грязь и очарование высшего света. — Я не люблю всё это. — Щуришься, скалишься. Разве я не знаю, что не любишь? Спать не могу — с грохотом, со скрипом, мысли колотятся в голове, содрогаются и рисуют сцены, где ты среди таких же, как я. Тебе не место в высших кругах — ты выше всех нас. Приторным вином по языку расползается трепет — пьянящий и пустой, но до чего же приятный, горьковатый — мы стоим рядом, в потоке знати. Все смотрят. И шепчутся. А ты искришься белизной, улыбаешься тихо, нежно, и звонко хохочешь: хрусталиками льда, голубоватой полутьмой, запахом солца. Красиво. — Пожалуйста. — Я усмехнулся и подмигнул, положив конверт на твой стол. — Буду ждать в восемь. Ты просто улыбнулся. Я так и знал что не откажешь.                                                                                                  ***       Помню что мы пили красное полусладкое, затем янтарно-прозрачный, словно смола, виски. Удушающе пахло этанолом. Я весь вечер смотрел на тебя.       Помню твою белую рубашку, немного прирасстёгнутую, так, что худые ключицы были видны. И шрам на шее. И на груди. Сколько их у тебя?       Помню шипение, блеск, чопорность. Десятки ручек в тонких шёлковых перчатках рябили в глазах. Пьяное воркотание толпы и разговоры ни о чём из каждого угла. Ты разочарован?       Помню как в какой-то момент мне стало невыносимо терпеть. От нахлынувшей тяжести я пошатнулся; кипятком обдало тело, ноги затряслись: не могу больше. Отыскав тебя взглядом схватил тонкое запястье и увололок за собой, в хитросплетение коридоров, во мглу.                                                                                                 ***       Толчок, ещё один: пахнет лилиями, щекочет нос выцвевшая от времени кожа.       Яркая зелень глаз, обвитая белоснежным кружевом ресниц, сморит прямо в душу. Боже, что мы делаем?       Ты улыбался, обвивая мои плечи руками. Чёрные ногти оставяли на спине глубокие царапины, которые саднили и наверняка пестрили алым, пахли солёным металлом. Больно не было, совсем напротив: с каждым слабым точком из тела выходили искры, и становилось так легко, воздушно. Словно тяжёлый груз, который я носил на себе всю жизнь, вдруг спал с плеч.       Ты слабо вскрикивал и затуманенно смотел в потолок. А я просто прижимался ближе и аккуратно поглаживал волосы: густые, мягкие, совсем облачные, как давно я мечтал к ним прикоснуться. — Я люблю тебя. — Слетело с моих губ то, что хотелось сказать уже много лет. Всё равно завтра я об этом забуду, да и какая разница, если вдвоём нас впереди ничего не ждёт? У нас нет будущего.       Ты громко выдохнул, впился в мои плечи и слабо улыбнулся. Посмотрел в глаза так, что всё тело пробило током: взляд был болезненно-пустым, разбитым вдребезги и таким чистым. Нечеловеческим. — Я знаю. — Прошептал мне на ухо. Невесомо поцеловал в висок. — Я знаю...