Мои письма тебе

Она пишет записочки на обрывках бумажек, выводит иероглифы своим резким, но аккуратным почерком, складывает их вчетверо и всегда оставляет у себя в карманах. Никогда не выбрасывает, потому что всё же мечтает когда-нибудь отдать хотя бы одну из них, ну, или потому что это бы сильно задело её гордость. Приходится прятать всё в коробку, а потом и её. Аой всегда убеждается, что рядом никого нет, прежде чем достать её и выложить всё из карманов, перечитывая каждую маленькую фразочку по типу «ты кажешься мне очень милой», «у тебя очень красивые глаза, знаешь» или иногда даже «ты нравишься мне». Иногда их больше всего на свете хочется выкинуть их всех, сжечь, да что угодно сделать, чтобы их не было. Но новые всё равно появятся, да и Канзаки не настолько сильная, чтобы выгрести это всё, как бы сильно ей не хотелось, хотя бы потому что желание отдать их той, о ком они пишутся, намного сильнее. Аой знает, что прячет коробку хорошо, но всё равно напрягает я каждый раз, когда кто-то проходит мимо её комнаты. Может быть Шинобу что-то да поняла, но молчит. Это хорошо, наверное, потому что девушка всё равно не смогла бы поговорить об этом. Это всё глупо, странно и неправильно. В конце концов все чувства можно игнорировать. Канаэ всегда говорила, что это неправильно и ни к чему хорошему точно не приведёт, и в любом другом случае Аой даже бы не подумала идти против советов Кочо, но не сейчас. Канаэ в детстве читала им книги про принцев и принцесс, про парня и девушку, которым было нельзя любить друг друга, про духа девушки, что полюбила путника. Канзаки всегда восхищалась тем, как люди могут любить и на что способны ради любви, это было интересно и захватывающе, хотя та маленькая девочка совсем не могла представить, что сможет полюбить какого-нибудь парня точно так же, как те принцессы из книжек. В принципе это чувство казалось чем-то запредельным для неё, особенно в этом мире, полном демонов. Но никогда ни одна рыцарка не спасала принцессу из лап чудовищ, сколько бы книг им не читали и сколько бы Аой не листала сама, пытаясь найти хоть что-то, ища подтверждение, что любить не парня ей тоже можно. Но девушка только сильнее пугалась и терялась. Всё подобные книги уже давно лежат от глаз подальше, чтобы не смущать ещё сильнее. Она всё равно ничего не нашла. Все эти чувства получалось подавлять в себе, что радовало безумно, потому что без этого Аой не смогла бы жить тут дальше, видеть её, здороваться с ней, улыбаться ей. Всё было хорошо более менее, пока Канао не начала улыбаться искренне, говорить больше двух слов в день и принимать решения самой. Аой кусает губы, дыхание задерживает и сжимает кулаки, впиваясь ногтями в ладони, так, что белые следы остаются. Канао улыбается не привычной искусственной улыбкой (которая, вообще-то, тоже выглядела как произведение искусства), а так тепло и мило, и у Канзаки что-то в груди защемляет. Внутри это поганое чувство тепла расползается, обмазывая собой собой каждую кость, каждую мышцу и орган, стекается в желудок, оседая, и в горле застревает, что говорить невозможно. Даже дышать тяжело. Аой смотрит на Цуюри и понимает, что в мире лучше ничего быть просто не может. Смотрит на неё и понимает, что это — худшее, что могло случиться. Канзаки не может терпеть уже это всё, потому что её улыбка, её голос, её взгляд, её движения… Канао просто существует, а Аой уже дышать не может. Только вот она подруга. И сделать ничего нельзя, кроме как вести себя по-старому и делать вид, что ничего не изменилось, а потом сползать по стенке в своей комнате, вытирая слёзы. Прокручивать в голове каждый момент, где Цуюри проскакивает хоть на секунду, прижимать к губам свою руку, которую она держала, закрывать глаза, чтобы ещё раз услышать её мягкий голос в своей голове. Канзаки просто поверить не может, что из всех людей на планете она влюбилась именно в Канао Цуюри, самую чудесную девушку в мире. Самую добрую, самую красивую, самую сильную, самую храбрую, самую невероятную девочку на планете. С ней всегда было приятно. Даже когда она не говорила. Было просто комфортно. Аой не уверена, что может существовать хоть один человек, которым она будет гордиться больше, чем Канао. В мире никогда не будет никого, в кого она будет верить больше, чем в Канао. Нигде никогда не будет никого, кого она сможет полюбить больше, чем сейчас любит Канао. Всегда так было и навсегда останется. Цуюри делает успехи в общении и самостоятельных решениях, и это так здорово. Она сияет. Этого почти не видно, если не приглядываться, но Аой слишком долго её знает, чтобы не заметить. И Канзаки знает причину её сияния. Это немного грустно, хотя она всё равно счастлива за подругу. Танджиро действительно хороший парень, и если кто-то и может сделать Канао самой счастливой девушкой на свете, так это он. Аой не знает, может ли в мире существовать пара лучше, чем они. Она правда рада. И если окажется, что они любят друг друга, она тоже будет очень рада. Потому что если будет счастлива Канао, она тоже. Канзаки чиркает на кусочке бумажки лицо, волосы, шею и плечи. Рисунок выходит не очень, потому что у неё рисовать никогда особо не получалось. Аой думает, что у неё в принципе мало что получается. На бумажке карандашом выведены плавные черты лица, большие глаза, заколка-бабочка в аккуратно собранных волосах. Улыбка мягкая… Канзаки хмурится и, краснея, отворачивается от рисунка. Она сжимает его в кулаке, комкая, и роняет голову на стол. Делать вид, что всё как раньше особенно тяжело, потому что Аой привыкла всегда показывать свои настоящие чувства. Прятаться ужасно. Девушка вытирает слёзы рукавами и заглушает всхлипы в сгибе локтя — получается всё равно плохо. Хотя, вроде, уже довольно поздно, поэтому вряд ли кто-то что-то услышит. Рисунок скомкан и отброшен к краю стола. Иногда Канзаки всё раздражает в себе. Она хотела бы поменяться. Хотела бы быть более мягкой к остальным, хотела бы скрывать свои чувства с лёгкостью, хотела бы с лёгкостью находить друзей. Она хотела бы жить другой жизнью, в другом мире или хотя бы чтобы не было этой глупой влюблённости в подругу, в девушку, с которой она и близко стоять никогда не будет. Аой фыркает, прячет лицо в сложанных на столе руках, швыркает носом и подскакивает на ноги, когда в дверь раздаётся неуверенный стук. Генья выглядывает из-за двери, и девушке приходится быстро вытирать лицо рукавами формы, надеясь, что в этот момент он моргал очень долго и не видел ничего. Хотелось бы огрызнуться на него, сказав, что его в дверь стучать не учили, только вот Шинадзугава как раз таки в дверь постучал. — Я не говорила, что входить можно, — всё же говорит Канзаки, останавливаясь взгляд на чём угодно, лишь бы подальше от глаз Геньи. — А, прости, я… — Парень выглядит очень неловко, напугано как-то что ли, практически вжимая голову в плечи. — Ты плакала, я хотел спросить как ты, помочь может чем-то… Аой может накричать на него. Может сейчас крикнуть, чтобы он выметался из комнаты, потому что это не его дело и закрыть у него перед носом дверь, но она не делает ничего из этого. Может быть, мысленно, но сейчас она просто отворачивается от Геньи, устало падая на свой стул. Казаки тяжело выдыхает, когда кладёт голову на свою руку, растянутую на столе. — Ничего такого, — говорит она, делая вид, что парень поверит, а потом продолжает совсем-совсем тихо, надеясь, что он не услышит: — Просто глупая влюблённость. Только вот Шинадзугава слышит. «Оу…» — единственное, что он может сказать, когда неуверенно заходит в комнату, стараясь как можно тише закрыть за собой дверь. — Я правда думаю, что мне кое-кто нравится. — Девушка старается не смотреть на друга, отворачивается в другую сторону, бормоча. — Но… мне слишком далеко для этого человека. Генья пододвигает вторую табуретку к столу, подойдя ближе, и садится. Он не старается привлечь внимание Аой, смотрит вперёд, тоже положив голову на сложенные на столе руки. — Мне тоже. Канзаки поворачивает голову, немного удивившись. Шинадзугава не смотрит на неё — глаза только опускает и краснеет. На самом деле он всегда был был неловким в подобные моменты. — Ну… Понимаешь, я всегда восхищался им, то есть, понимаешь, им нельзя не восхищаться на самом деле. — Генья прячет лицо в пространстве между руками и грудью, поэтому слова звучат немного приглушённо, но Аой рада, что парень хотя бы говорит. — Сейчас ещё вот это всё произошло в деревне и… Он улыбаться начал. Аой слышит в его голосе улыбку и даже знает, как она выглядит. Девушка довольно хорошо общалась с Шинадзугавой, наверное, они даже могут назвать друг друга друзьями, она видела достаточный спектр его эмоций, чтобы прикинуть, как парень улыбается сейчас. Наверное, это мягкая спокойная улыбка с расфокусированным взглядом, как когда он прокручивает у себя в голове какие-то воспоминания. — Ага… Знаешь, кажется, человек, который нравится мне, тоже не так уж давно начал искренне улыбаться. Она уверена, что Генья уже всё понял. Но и сама она прекрасно понимает, про кого говорит парень. — Я смотрю на то, как он улыбается и, кажется, ломаюсь весь. Ещё один раз я услышал, как он смеялся, и, честное слово, я прямо там чуть не умер. — Голос парня всё больше и больше скатывается в грустные оттенки. — Я знаю, что мне и мечтать ни о чём таком нельзя даже, но я бы очень хотел, чтобы он так улыбался мне. Последнюю фразу Генья говорит почти шёпотом, и Аой точно бы ничего не услышала, если бы не прислушалась вовремя. Но Шинадзугава звучал так смущённо и грустно… — Я знаю, что ничем не заслужил этого и никогда заслужить не смогу, но я смотрю, как Танджиро заставляет его улыбаться… И понимаю, что я тоже хочу. Хотя вряд ли я мог бы даже говорить с ним, потому что где он, а где я, правильно? — Генья делает паузу, и Аой уже хочет сказать что-нибудь сама, пока он не продолжает свой монолог. — Рядом с ним должен быть кто-то достойный его. Не слабак бесхарактерный, который даже дыхания использовать не может. Кто-то как Танджиро как раз. Мне не то, чтобы далеко до них, я даже никогда не смогу даже наполовину подойти к ним, поэтому я никогда не смогу заслужить его улыбку. Казаки выпрямляется и кладёт руку парню на спину. Она не хочет перебивать его, но поддержать хочет ещё больше, потому что она понимает. Кажется, впервые в жизни она полностью понимает чьи-то чувства и мысли. Это странно и грустно. Генья напрягается, но расслабляется мгновенно, потому что знает, что этот жест значит. Ему не нужно смотреть на подругу, а ей — говорить что-то. — Но, вообще-то я рад, что просто вижу его улыбку и искренние эмоции. Если он будет счастлив, даже если с кем-то другим… — Шинадзугава набирает в грудь воздух. Аой знает. Она знает, как тяжело это, поэтому всё, что она может, это успокаивающе поглаживать спину друга. — Я тоже буду счастлив. Резко наступает тишина. Канзаки понимает, что не может открыть рот, чтобы что-то сказать, а сказать, вообще-то, есть что. Генья, кажется, хочет сказать что-то ещё, но колеблется. Аой пододвигается на стуле чуточку ближе, надеясь, что он поймёт намёк, что она правда готова послушать. — Удивительно, что из всех возможных людей я влюбился именно в него. — Шинадзугава смеётся как-то обречённо, отчаянно что ли… — В самого невероятного парня на свете, который всё равно никогда не будет чувствовать чего-то даже немного похожего ко мне. У девушки воздух из лёгких выбивает. Она обнимает Генью, утыкаясь лбом ему в спину. Объятие глупое, как и вся ситуация в принципе, потому что это действительно странно, насколько ситуации у них одинаковые. Аой думает, что из всех людей на планете Танджиро действительно заслуживает улыбки Канао. И что это правда неудивительно, что она улыбается ему. Он права хороший. Девушка знает, что Генья думает абсолютно так же. Канао такая невероятная. А Аой даже сражаться боится. Понятно, что она далеко не та, кто нужен Цуюри. — Мне не нравится, что у нас совершенно идентичные ситуации, — говорит Канзаки всё так же в спину Шинадзугаве. Он нервно посмеивается, перекручивая тёмную прядь своих волос между пальцами. — Какие же мы неудачники, боже. — Да. — Девушка фыркает, думая о том, что это слово лучше некуда описывает её. — Мы полные неудачники, Генья. Представляешь, может оказаться, что оба наших любимых человека любят одного и того же парня. Шинадзугава смеётся. Это какой-то немного грустный, но искренний смех. — Думаю, это многое говорит о нас. *  *  * И всё снова так же. Появляются только глупые взгляды от Геньи, когда Аой рядом с Канао. Вообще-то Канзаки ловит себя на точно таком же взгляде на парня чуть позже. Это было бы смешно, если бы не было грустно. Всё становится так глупо, когда вместо клочка бумаги Аой исписывает целый лист. Его хочется скомкать как тот рисунок сразу же, как девушка откладывает ручку. (Только вот рисунок она потом тоже кинула в коробку с остальным бумажкам). Но это глупое письмо становится так жалко, и Канзаки просто фыркает на него, складывает, убирая в карман. Вечером она всё равно уберёт его к остальным письмам (если их можно так назвать). Сейчас тренировки в разгаре. В основном с травмами приходят от Шинадзугавы и Игуро, что на самом деле нисколько не удивляет. Когда нужно кого-то забрать с растяжениями и порванными мышцами от Мицури, она выглядит очень виноватой почему-то. Аой хотела бы сказать, что они просто слишком слабые и неумелые, поэтому вины девушки тут нет нисколько, только вот сама-то она отсиживается в поместье бабочки без тренировок, иногда только прогуливаясь посмотреть, как у всех дела. Сказать будет очень легко. Генья вот выглядел довольно потрёпанным уже после Узуя. Девушка пинает камушки на дороге. Слышно, как с разных сторон проходят тренировки, но, кажется, Канао сейчас у Токито. Хотя, вероятно, она уже ушла к Канроджи, потому что она действительно в невероятной форме на самом деле, но проверить стоит. В конце концов в прогулке всё равно нет ничего плохого. Туманное поместье встречает Аой криками и лязгом мечей, как, наверное, и должно. Она тут была всего раз, но всё кажется совершенно таким же, как и было пару лет назад. Будто бы даже листья никогда не падали осенью. С Канзаки даже пару раз здороваются, на что она отвечает тихим кивком. И дворик около дома у Токито совершенно такой же. Ни сам дом, ни двор не выглядят хоть как-то особенно, нет ничего, что могло бы хоть чуть-чуть выделяться. Всё как и было. И Цуюри нет. Зато есть Генья, смешно падающий и такой неловкий, когда Муичиро хихикает из-за этого и, улыбаясь, протягивает ему руку, сказав что-то. Шинадзугава выглядит ошеломлённым, напуганным немного. Улыбка на лице девушки расползается сама по себе, когда она закрывает дверцу в деревянном заборе. Она смеётся, прислонив голову к забору. В груди чувство такое тёплое разливается, что даже кажется, что так весело и хорошо Аой себя никогда не чувствовала. Это странно, но приятно. Наверное, она выглядит глупо сейчас, потому что заглянула во двор меньше чем на минуту, даже не зайдя должным образом, а сейчас закрывает дверь туда, улыбаясь непонятно чему. Её мало когда волнует мнения других о себе, и сейчас точно не тот случай, даже когда она замечает на себе взгляд какого-то паренька со стаканом воды, сидящего на траве рядом с забором. Девушка думает, что он тоже кажется таким смешным, когда она отходит от туманного поместья, продолжив пинать камушки на дороге, но уже по пути к Канроджи. Она обязана будет не раз ещё упомянуть это в разговоре с Геньей. Вообще-то так странно, что один какой-то случай может выбить из головы абсолютно все негативные мысли, потому что до поместья любви Аой дошла всё так же улыбаясь. Генья идиот иногда. И точно не неудачник. — Аой! — раздаётся знакомый, такой любимый голос, и Канзаки тут же прикусывает губу, чтобы не взвизгнуть, когда на секунду теряет возможность дышать. — Я так рада видеть тебя. Канао мягко улыбается, как начала не так давно. Это отзывается где-то в груди приятным ноющим чувством. — Да, я тоже. Цуюри кажется невероятно милой без формы в этом балетом костюме, и Аой просто не может не улыбнуться этому, потому что она выглядит совершенно идеально. Она всегда выглядит идеально. Канзаки хочет спросить, почему девушка не на тренировке, но она начинает быстрее. — Ты сегодня выглядишь счастливой, — начинает Канао, опустив глаза. Канзаки удивлённо смотрит на неё, немного наклонив голову. — Просто последнее время ты казалась немного… напряжённой и закрытой. А у меня всё никак не получалось поговорить с тобой по этому поводу. — Цуюри поднимает голову, чтобы посмотреть подруге точно в глаза, улыбнувшись чуточку ярче. — Я рада, что сегодня всё хорошо. Аой кусает губу, хмурясь. Рука тут же тянется в карман, сжимая листок. Все слова будто бы отпечатываются на руке. Она могла бы отдать его сейчас. В памяти всплывает Генья, принимающий руку Токито, чтобы подняться с земли, и то, как улыбался Муичиро, смотря на него сверху вниз. Если она отдаст письмо Цуюри, вряд ли её можно будет назвать слабой, даже если она расплачется, когда подруга отвергнет её. Письмо же ещё глупое такое. Как всегда. Может быть, его можно было бы посчитать дружеским, если прямо совсем ничего не понять. Наверное, можно было бы, если бы в конце не было прямым текстом сказано «я люблю тебя». Аой сжимает пальцами уголок бумаги, глубоко вздыхая. Она не хочет быть неудачницей. Хочет быть как Танджиро, как Генья. Может быть она тоже чего-то стоит всё таки. Канзаки набирает в лёгкие побольше воздуха, взяв в руку письмо, чтобы его было удобно вытащить, но всё ещё оставляет в кармане. — Канао. — Аой поворачивается к подруге, когда она вопросительно издаёт «м?». — Вообще-то я хотела тебе кое-что отдать. Может быть всё же не стоит?