***
— Ты снова собираешься в поход, — сказала Роксана, и ее слова даже не подлежали сомнениям. Александр запахнул плащ и повернулся к своей жене. Она сидела на самом краешке огромной царской кровати и кормила новорожденного грудью. Ее белоснежные круглые плечи покрывали самые легкие и дорогие ткани, которые можно было найти на их землях, небрежно накинутый хитон складками ложился у ее ног, темные, как кора дуба, волосы были собраны в аккуратную прическу. Роксана сидела, чуть наклонившись, и смотрела только на ребенка, на Александра IV, сына Александра Великого, будущего царя, который, как и его отец, будет завоевывать весь мир и доказывать всем, что он достоин этой власти. — Совсем рядом. На аравийских землях растет корица, нард, мирра и ладан. Гавани обеспечат место для военного флота, можно будет торговать, — сказал Александр. — Хотя тебе, должно быть, совсем неинтересно. Роксана снова не посмотрела на него, лишь положила ладонь на белую грудь, помогая ребенку и придерживая его под голову. — Я волнуюсь за тебя, мой царь, — ответила она. — После смерти Гефестиона ты потерял единственного, кто тебя поддерживал и понимал. Ни я, ни кто бы то ни было еще. Только Гефестион мог быть рядом с тобой и не ослепнуть от твоего великолепия. Руки Александра, до этого проворно застегивающие его льняные доспехи, замерли, прежде чем безвольно повиснуть вдоль тела. Роксана подняла голову и посмотрела на него своими темными, наполненными невысказанной нежностью глазами. — На то была воля богов. Я не смею идти им наперекор. — Даже если ты сам – бог? Александр ничего не ответил. Его высокие кожаные сапоги гулко скрипели, когда он вышел из комнаты и оставил вопрос повисшим в воздухе. На протяжении всего дня Александр погружался в свои обязанности, которые до этого был вынужден отложить ввиду внезапной кончины своего лучшего друга Гефестиона и траура, масштабности и величия которого были достойны только цари. Теперь же, когда телесные раны его были залечены, а душевные тревожили не слишком сильно, он мог продолжить осуществлять свои планы. В начале дня Александр отправился в небольшое плаванье по Евфрату. Его сопровождали несколько подчиненных и строителей, но судном управлял он сам. Они проплывали по старым, вырытым еще когда нога Македонского не ступала на месопотамские земли, каналам и новым, построенным по его приказу, и наблюдали за их исправностью. Если же что-то шло не так, как того хотелось царю, строители учитывали его прихоти, чтобы сразу же исправить оплошность. На самом же деле в словах Александра не было какой-то своей личной прихоти или каприза, все он делал не просто так: менял направление канала, чтобы разумно использовать воду, или разрушал возведенные персами исскуственные водопады, чтобы позволить своему военному флоту беспрепятственно двигаться по Евфрату. После обеда Александр вызвал к себе Певкеста и прибывших совсем недавно Кария и Линдия. Убедившись в том, что они добросовестно выполнили его поручение, он дал приказ по переорганизации армии. Александр смешал македонцев и персов, приказал им воспользоваться легким оружием – луками и дротиками, и полностью отказался от тяжелой пехоты. Вначале полководцы недоумевали от подобной расстановки, потому что ранее Александр ее не использовал, но в дальнейшем они осознали, что все происходящее – чистой воды стратегия, которая превосходно должна была сработать против аравийских мобильных войск. Завершив все, что Александр планировал на сегодняшний день, он отправился к восточной части города. Солнце светило ему в спину, окропляя зеленые пальмы, бегущие воды Евфрата и песчаные стены зданий кровавыми лучами. Его тень казалась невероятно длинной, убегала дальше него самого, как и его слава – всегда на шаг впереди. Он прошел по чистым, выложенных плитами дорожкам и вошел в один из недостроенных храмов. Когда он только въехал в Вавилон, то по своему обычаю, приказал отстроить храм древнего могущественного бога Бела. Несмотря на то, что с того момента минул десяток лет, храм, разрушенный тяжелой рукой Ксеркса, все еще восстанавливали. Александр зашел внутрь, темное чрево пустых коридоров встретило его мертвой тишиной, даже эхо шагов не отскакивало от высоких стен. Здесь пахло песком и глиной, спертый тяжелый воздух висел над головой, как пыльное облако после песчаной бури, казалось, что весь жар уходящего дня спрятался в этот храм, как суслик – в свою нору. Но несмотря на это, Александр уверенно шел вперед, не оступаясь и прекрасно ориентируясь в кромешной тьме. Он оказался в одном из многочисленных залов и подошел к крошечному клубочку пламени и раскаленных углей, покоящихся у одного из алтарей. Он просил раз в несколько дней зажигать это пламя, чтобы приходить сюда для встречи с кое-кем. Александр возвел глаза к потолку. Причудливые тени плясали на стене, и он поднял руку над пламенем, перекрывая свет. Внезапно тени затрепетали еще сильнее, сгустились, опустились на землю как облако пепла, чтобы в следующую секунду из них восстало костлявое существо, покрытое мантией ночи. Его худые плечи с трудом удерживали тяжелые от пропитанной крови крылья, а лысая голова изгибалась под неестественным углом от тяжести прожитых лет. Перед Александром Македонским предстал старый как сама жизнь гриф с человеческим лицом, и вначале могло показаться, что в этом обличии к нему явился сам бог Бел. Александр же знал, что это было ложью, Бел, как и положено, был богом, и богом могущественным, он никогда не явил бы свой лик простому смертному, в добавок в кромешной тьме, будто был низкой, ночной тварью. — Пришел снова повидаться с тобой. Сказать, что несмотря на твои козни, я по-прежнему жив и стремлюсь к владычеству всем миром, — сказал Александр. Он стоял во тьме разрушенного храма, гордый, статный даже со своим небольшим ростом, все людские слабости и страхи ушли из его сердца, оставив лишь то, чем он гордился и что восхищало других – непоколебимость, уверенность и необъятный ум. Тварь закряхтела, разминая старые кости, и снова взглянула на царя. Ее лицо приобрело женские черты, и тьма, будто была всего лишь лоскутком черной мантии, легла ей на голову, прикрывая обнаженный череп. — Но ты все еще скорбишь по своему почившему другу, — сказала птица, и из-под черных перьев появилась острозубая улыбка. Александр не дрогнул внешне, не дрогнул он и в душе своей, но его разум затуманился, словно кто-то рассыпал крошки мела в чан с кристально чистой водой. Птица продолжала трепыхаться, вторя пресловутому танцу пламени в металлической чаше. — Когда ты пришел ко мне, много лет назад, будучи еще мальчишкой, я сказала тебе, какова цена власти. Ты станешь властителем этого мира, мое тебе слово, но заплатить тебе все же придется. — Я ничем тебе не обязан, — сказал Александр, скрещивая руки на груди. — Всем моим достижениям я обязан самому себе и богам, которые благосклонны ко мне. Ты же, тварь, здесь не причем. — А кто сказал, что боги благосклонны к тебе? — спросила птица. — Я своими крыльями обняла тебя и скрыла от их проницательных глаз. Ты разрушил столько стран, под твоими сапогами стонали тысячи воинов, в твой плащ пролило слез не мало женщин, которых ты взял с собой против их воли. Думаешь, боги простили бы тебе это? Боги горды и себялюбивы, они могли закрыть глаза на подобное, но они никогда не прощали таких же, гордых и себялюбивых! — Ты живешь под землей, грязная тварь, я же живу под небом. Так откуда же ты ведаешь желания богов, живущих на вершине этого мира? Птица снова повела костлявыми плечами. На мгновение в желтом свете пламени Александр увидел, что она сидела, вцепившись пожелтевшими от старости когтями в каменную плиту алтаря. — Я всего лишь старая птица. Живу в этом мире дольше тебя, вижу многое и многое знаю. — Достаточно. Я наслушался тебя за эти годы. Я пришел сказать тебе, что это наша последняя встреча. Кем бы ты ни была, больше мы с тобой не встретимся. Это тебе говорю я, Александр III Великий, царь Македонский и бог этого мира. Пламя в чаще затряслось, угрожая потухнуть, когда старая птица зашлась в громком и старческом полусмехе-полукашле. Александр отступил, опасаясь того, что ее огромные крылья смахнут его как пылинку, но птица продолжала смеяться. Когда она отвела крылья от тела, Александр увидел, что перья на ее брюхе сбились, слиплись от крови, в которой она так любит купаться на полях битвы, и обтягивали ее птичий скелет с выступающим килем. — Твои божественные доспехи дали трещину! — кричала птица. — Обрекший сам себя на одиночество, ты погрязнешь в собственных поступках. Думаешь, ты бог? Думаешь, ты делаешь добро, завоевывая и убивая? Твоя империя падет, а власть, как самый сладкий яд, разъест твое сердце без остатка. Его рука метнулась к мечу, прилегшему к бедру, и извлекла лезвие с протяжным металлическим лязгом. Птица, вторя ему, закричала, забила крыльями, отчего чаша, наполненная раскаленными добела углями, упала на пол и рассыпала пепел полукругом. Александр бросился в атаку, но тварь ловко ушла в темноту позади себя. — Ты не сластолюбив или завистлив, ты не ведаешь трусости или отчаянья. Я не удивлена, что столько глупцов следуют за таким, как ты. Клинок вошел в каменный алтарь, разбитая порода мелкими камушками отлетела в разные стороны. Александр развернулся, выставляя перед собой меч, а после бросился в ту сторону, куда собиралась сбежать тварь. Раздался визг, и отрубленная лапа гулко ударилась о пол где-то в темноте. — Продолжай. Теперь я хочу тебя выслушать. Александр наступил на ее тщедушное тело и приставил острие к одрябшей и обвисшей шее. Птица сдавленно закурлыкала и взглянула на него пылающими глазами. — Когда ты станешь властелином мира и заберешься на вершину, ты останешься один. И это твой главный страх – остаться одному. Обычные смертные боятся остаться без богов, а ты, бог, боишься остаться без людей. Последние слова потонули в тишине, когда клинок без сопротивления пресек ее демоническую жизнь. Александр возвышался над ней, облаченный в белоснежный плащ, со светлым, впитавшем свет солнца ликом и чувствовал, что плачет. Скорбь затопила его сердце, будто вышедшая из берегов река, и все мысли снесла, как стихия – хилую дамбу. Александр упал на колени и зарыдал, будто ребенок, искренне, вспоминая все встречи, все смерти, всю боль: свою – чужую, душевную – физическую, всё, что он повстречал на своем пути, будь то плохое или хорошее. Он плакал, как плачут боги, но при этом сам остался человеком.Часть 1
8 августа 2022 г. в 14:28
Примечания:
Работа написана на писательский челлендж на тему "Бремя власти"
Посольства из Эллады явились спустя несколько недель после возвращения Александра в Вавилон.
Вести о его скорых и удивительных завоеваниях распространялись с ветрами, дувшими с берегов Средиземного моря, и с учетом пути, который проделали представители других королевств, вести эти двигались действительно быстро. Гости верхом на породистых лошадях, обвешанных разнообразными диковинными дарами и сладостями, двигались к возвышающимся в пустыне воротам. Сверкающие в солнечных лучах лазурными кирпичами и белоснежными, рельефными львами и быками, казались они частью небосвода, который, будто лазурная краска, стекал на золотистый песок месопотамской земли. Послы входили в эти божественные ворота, и их встречали воины, одетые в доспехи македонской армии.
— Царь Александр Великий ожидает вас в своем дворце, — торжественно провозгласил один из сопровождающих и указал ладонью в нужном направлении.
Древний город Вавилон обнимали со всех сторон высокие и острые стены, а через самый его центр, будто артерия сердца, протекал Евфрат, несущий свои прохладные воды всем людям: от богатой знати, обосновавшейся в городе, до более скромных жителей, обитающих на самых окраинах города. Процессия двигалась через многовековые улицы Вавилона, которые после появления Александра Македонского встретили свое второе цветение: храмы языческих богов, многочисленных, не забытых, которые по-прежнему бесстрастно принимали почести и благодарности своих последователей.
Но больше внимание гостей, конечно же, привлекал дворец царя Македонского, высокий, высеченный из камня и ведущий в небо, будто лестница, прямиком в обители древних богов. Рядом с ним произрастали знаменитые сады Семирамиды, зеленые и пышные растения которых как бы становились частью выточенных дождями и рабскими руками каменных барельефов. Их благоухающий аромат цветения перекрывал запах песка и ила, и вместе с голосом бегущего Евфрата создавал иллюзию долгожданного оазиса.
Посольства, вдоволь насладившись великолепием и правильностью форм древнего Вавилона, вошли во дворец Александра Великого. После нескончаемой жары и духоты странствия прохладные залы дворца остужали и пробирали до костей стылостью камней и кирпича.
Во дворце пировали. Многочисленные сатрапы, жрецы, знатные дамы и диадохи кричали, смеялись, распивали вино на дорогих коврах в окружении богатства и власти. Александр Великий, царь Македонский и король этого празднества сидел во главе пиршества, склонив голову к плечу, и наблюдал за происходящим своими умными и проницательными глазами. Его статное тело было облачено в белоснежную легкую тунику, поверх – хитон цвета маковых лепестков, и в довершение белый, как омытые дождями кости черепа, плащ, скрывающий половину тела царя, но приковывающий внимание.
Стоило послам поведать Александру о прибытии послов Эллады, как он мягко улыбнулся и поднялся со своего места. Один из сатрапов царя, Певкест, поднял голову от изысканных блюд и сладких напитков и посмотрел на своего владыку. Александр смерил его ничего не выражающим взглядом, а после вернул все свое внимание послам.
— Будьте же гостями на моем празднике, — сказал Александр.
Его резкий голос констатировал с его светлой кожей и кудрями, делавшими его похожим на Аполлона, но который прекрасно подходил его статусу полководца. Послы рассыпались в благодарности и стали преподносить подарки.
Одни из них даровали Македонскому самые дорогие ткани и украшения со своих земель, уважая его силу и могущество, доказанные им во время своих походов. Другие кланялись владыке и просили дружественного мира, признавая его власть. Третьи же преподносили ему золотые венки, надевали ему на чело и титуловали его владыкой мира и богом.
Пиршество продолжалось. Послы были приняты с распростертыми объятьями и заняли свое почетное место среди знати. Александр молча поднялся и направился к выходу.
— Армия в составе двадцати тысяч прибыла вместе со мной, Певкестом, сатрапом Персиды, и ожидает ваши указаний, — отрапортавал Певкест, нагнав царя у самых ступеней.
Александр посмотрел на него, но взгляд у него будто блуждал, не выискивая ничего конкретного, как в тумане.
— Благодарю. У тебя прекрасные воины, Певкест, они доказали свои способности еще на земле маллов, как и ты сам. Спасибо за то, что прикрыл меня.
— Ну что вы, мой царь. Я недостоин ваших похвал.
Александр вновь потерял интерес к разговору и обвел взглядом свои владения, будто сокол, желая увидеть среди островков пальм и песчаных глыб что-то, недоступное простым смертным. Певкест потупился, понимая, что задерживать владыку он не в праве, но все же заставил себя выполнить свой долг.
— Что прикажете делать дальше? Со дня на день прибудут сатрапы Карии и Лидии со своими фалангами. Мы ждем только вашего приказа.
Александр ответил не сразу. Он стоял на ступень выше, отвернувшись корпусом от говорившего и возведя взгляд к небу. Его молодое лицо, уже носившее отпечаток тяжелой и долгой жизни воина-полководца, по-прежнему хранило спокойствие и невозмутимость. Только глаза, светлые и проницательные, ничего не видели. Певкест не хотел верить ходившим в армии слухам, но ненароком оказавшись рядом с царем мог с уверенностью подтвердить, что слухи не врали.
— Мой царь? — спросил Певкест, слегка наклонившись, будто извиняясь за то, что он отвлекает его от мыслей.
Александр вновь перевел взгляд на него и в его глазах отразилась удивительное по яркости, почти детское непонимание происходящего. Казалось, что он внезапно упал с неба прямо в самую гущу событий, при том, что даже будучи ребенком, Македонский никогда и ничему так не удивлялся. Это было болезненное удивление, порожденное затуманенным сознанием.
— Все завтра, Певкест. А сейчас иди и ни о чем не думай, — сказал Александр.
Он сбежал по ступенькам вниз, его плащ на мгновение взвился в воздух, прежде чем мягко осесть на его крепких плечах. Певкест провожал его взглядом и надеялся, что личная потеря не отразится на тех масштабных и невероятно дерзких планах, который Македонский строил до этого.