── ✦ ──
Джисон любит распространяющийся вернисаж свободы в обычном ее понимании. Он врастает в независимость, комбинируя с расчетливой отстраненностью от вторжения тамошних взглядов и фантомного влияния. ㅤㅤㅤА от самого себя?ˣ ˣ ˣ
ㅤㅤㅤХёнджин отроду не лицезрел античный профиль Джисона столь приближенно, вровень с распухшим ликом известного суматошника из параллели среди талой полихромии осени. ㅤㅤㅤУже как год он провожает фабулу привычек младшекурсника, находя пространственный камуфляж эмоций, который прячет куда более существенное. Они считали, что взирают на равнодушие юноши, но Хёнджин взирал настоящую боль и просьбу о помощи, поэтому, притаив свой литый силуэт под густой гривой развесистого дерева, пытался уследить причину возникшей ситуации. Джисон наносил превалирующие удары с учтивым распределением силы, возмещая страдания лежащего в ворохе опавших листьев котенка. Кареглазый смог совладать со своим напряженным телом лишь после жалобного звука, выплевывая отвращение в покореженное лицо. Он, расправив монументальные плечи, позволил изнемогшему виновнику постыдно исчезнуть в затемнении пестрой шелухи, затем в безотлагательном порядке подорвался к свернутому сгустку недомогания, оказывая первую помощь и утешительно соприкасаясь мозолистыми пальцами с шенилловой шерстью. ㅤㅤㅤДжисон беспорядочно оскалился, чтобы заглушить истребление организма и одурачить первородное дрожание. Только непостижимые отголоски обволакивающего голоса перекрыли извозчичий шепот: ㅤㅤㅤ— Почему ты скрываешь себя за немотой?ˣ ˣ ˣ
ㅤㅤㅤСтоит ли дублировать происшествия, подтолкнувшие к обоснованному молчанию? Джисон вплетает взлохмаченное помешательство, ведь патологическая привязанность застилает имитацию «нужности». Он — двойное притворство тонущего, пытающееся стереть начисто все воспоминания, что и приводит к тому, откуда начинались нерушимые прутья расцветающих грез. ㅤㅤㅤХан рос в безжизненной бедной семье, следуя неведению явного использования детства под предлогом обычной приземистой помощи в виде налегания силовых работ. Мальчик не ощущал позумент окутывающий любви, поэтому с лакомым удовольствием хватался за любую обязанность, лишь бы заметили, но натыкался на откос презреннейшего взгляда, который предвещал колыхание резвых притязаний. Родители сравнивали Сона с игральными костями непоколебимых махинаций, предоставив возможность существовать в упакованных рабством стенах, пока ребенок может работать. Кто же знал, что павший баланс наступит так быстро. ㅤㅤㅤПервым колоколом послужило сочащееся соленой жидкостью тело и бесчисленное количество гематом, возникших облупленным грузом расфасованного в потрепанных давностью мешках гравия. Джисон понял, что его швырнули не просто на отполированный грязью пол, а на выпотрошенный самообманом окольный берег. А позже — разветвление ссор искреннего уныния. Брюнет неоднократно опасливо продвигался к зловещей двери с извилистыми вмятинами, прижимал иззябшее ухо к замочной скважине и вслушивался в гноеточивый поток предложений, которые в скором времени схлынули междометиями. Его обожаемым огражденным потертыми поперек шторами местом был выцветший под действием солнечного нахальства подоконник. И то зачастую даже это не сглаживало слабосилие сдавшегося организма.— Стоп, ты правда поверил?
ㅤㅤㅤДжисон знал, что дальше спокойно жить не сможет. ㅤㅤㅤХан выразительно помнит бесчинство близких сердцу людей. Близких? Он жаждет искоренить свой язык. Юноша посмел назвать нелюдей родителями, которые вывезли необутого ребенка в иную местность, всасывающую глубокие ухабы. Боялись, что сможет доползти обратно? Извольте. Брошенному не нужно объяснять дважды. Вот только Джисон вновь доверился, лорнируя приятного спутника и замыкая внешний раздражитель, чтобы ощутить себя хоть где-тоˣ ˣ ˣ
Вечер пятницы. Яркая неоновая вывеска клуба притягивала к себе людей, как яркий свет насекомых. Уже далеко за полночь и ночной Сеул просыпается в ожидании музыки, алкоголя, дыма сигарет и стробоскопов. Эту сторону города трудно назвать темной, ведь ночи выходных здесь ярче, чем солнце в безоблачный день. Клуб «Debri», или как его по-простому все называют «Развал» уже открыл свои двери для молодежи, уставшей от муторной учебы и работы. И название не таковое, как люди сразу его представляют себе, это лишь обычные шутки среди местных. По всей видимости, не так уж и удачно ему подобрали название, хотя со стороны маркетингового хода - в самый раз. На циферблате начало первого и людей уже предостаточно. Кто-то уже внутри заказывает коктейль для разогрева, кто-то общается возле входа, а кто-то, закурив сигарету, ждёт своего друга на парковке. Этот кто-то, обладающий сердцами юных дев, - Сынмин. Простота, играющая с сексуальностью. Бушующий скверный характер, сарказм - его второе имя, загадочный, мягкий и уверенный. Казалось, минусов в нём нет. Только конечно если вы не дружите с Хан Джисоном, который знает вас наизусть. — Ну и зачем ты пришёл? Девушки в клуб не попадут, так как сбегутся все к тебе, — с усмешкой произнёс Джисон, пожимая ладонь другу. — Тогда сегодня клуб закрыт на спец-обслуживание. — Если бы у охраны на входе был бы прибор по проверке чувств собственной важности, то тебя бы не впустили сегодня. Точнее, никогда. — Вот бы ты так полы дома драил своим языком, а не шваброй, у тебя отлично получается, — проговорив громче обычного, заржал со своего друга Сынмин. Такие пререкания - повседневность для них двоих. Иногда складывается ощущение, что если за день они не огрызнутся друг с другом хотя бы раз - пойдут ко дну. Конечно на это можно смотреть вечно, но хотелось бы не заставлять ждать Минхо и его друзей, которые уже сидят за очередным «важным» столиком. К сожалению или счастью, Мин в этом клубе чаще, чем в тёплой постели с чашечкой кофе. Внутри музыка слишком громкая, ещё громче, чем звучала на входе. Настолько, что кажется вот-вот барабанные перепонки фейерверками раздадутся на всё здание. Голова гудит, голос дрожит, и в целом Джисон не знает, что он здесь забыл. Но одно он знает точно: уйти сегодня один он не сможет, ведь сегодня он здесь с приглашением от своего любимого парня. Глаза сами нашли того самого человека, который сидел с серьезным видом, не подавая каких-либо признаков сочувствия к окружающим его людям. И лишь остается догадываться, что с ним не так. — Минхо, мы пришли. Всё в порядке? – заботливо спрашивает Джисон. — Да. Все в порядке, – прозвучало грубее, чем Хан рассчитывал. Он будто огрызается. Сейчас он чувствовал всё ярче, чем прежде, и был готов сорваться на любого, просто так без причины. Сынмин и Джисон остаются в неподвижном состоянии. Почему-то именно в этот момент у них не хватает смелости что-либо сделать. От Сона не удивительно, но уверенный во всём Сынмин? Или своими действиями он решает поддержать Хана? Пока не догадываются и остаются в том же положении, которое было озвучено ранее. Неуверенность проявляется также и после того, как друзья Мина начинают сдерживать смех. Им слишком тяжело себя контролировать. И есть ли возможность того, что они специально накаляют такую атмосферу? Для чего весь этот цирк? Почему Джисон вообще думает об этом. Это просто нелепое стечение обстоятельств, но даже так у Сынмина проявляются чувства агрессии, а вместе с ними и желание заткнуть их, чтобы те не произносили ни то что слова, даже смешка в их сторону ещё дня три. Минимум. — Тебе ведь некомфортно здесь? Среди нас всех. С дорогой одёжкой, в дорогих местах, даже за обычным, казалось бы для нас, VIP-столиком? – тихо, с нотками загадочности и явным продолжением, произносит Ли Минхо. — Не волнуйся, мне тоже. Особенно, при виде тебя. Джисон, казалось, перестал дышать, стоило на мгновенье посмотреть прямо в глаза Ли, в которых читалось: "Очнись" — А я почему-то надеялся, что услышу от тебя кучу вопросов по поводу того, что мы забыли все в этом месте...Ты ведь привык к нежностям, к уличным забегаловкам и молочной карамели,— Ли поднимает взгляд всё выше, смотря на него снизу вверх, будто просчитывает детально Джисона, — мы с тобой слишком разные, не находишь? Думаю, ни одной схожести. — Хватит притворяться жестоким, когда на самом деле ты не такой, — у Джисона наконец-то воссоздаётся голос и он снова может говорить, — что ты сейчас хочешь всем этим мне сказать? — Нет, любимый, ты просто не мог снять розовые очки и увидеть каков я на самом деле. Только сейчас ты узнаёшь, что я устал притворяться хорошим для тебя, когда я сам сломал твой розовый мир, где всё прекрасно и у нас есть что-то большее, чем имеется сейчас. Минхо встаёт с чёрного кожаного дивана и подходит ближе к Хану. Вплотную, сбивая того с ног, пока Ли не хватает его и ставит обратно, как трофей, стоящий на полке сверху, около книг. И это, пожалуй, единственный кровавый трофей в его жизни, который он заполучил с помощью лжи и предательства, проткнув грудь парня напротив острым лезвием. — Давай закончим всю эту скандальную мишуру прямо здесь и сейчас. — Ты больше ничего ко мне не чувствуешь? — Джисона потряхивает и он не знает, как с этим бороться... А стоит ли? Будет ли от этого толк, после шквала обрушенных на него эмоций? — Ты ведь хочешь бросить меня? Правда? Но почему ты так поступаешь? Ты серьёзно думаешь, что так будет лучше для всех? Хотя бы для нас двоих? Ты правда этого хочешь? Если ты так легко отпускаешь меня, не значит ли, что ты и вовсе меня не любил? — Ты действительно прав, Джисон, я и вовсе тебя не любил. — Зачем ты всё это делал? — Мне просто было интересно, что из этого выйдет. Друзья Мина заливаются диким хохотом, выкрикивая что-то по типу:"тебя просто обвели вокруг пальца" "это был спор" "если бы он не проиграл, то..."
Но Джисон уже ничего не слышит. Он молчит. Вместе с ним молчит весь его внутренний мир, в котором когда-то так было хорошо, пока не настал сегодняшний день. Ему бы хотелось еще подольше постоять вот так вот, в тишине, где он ничего не понимает, лишь бы не возвращаться в реальность, где всё не так, как он себе представлял. Он видит, как Сынмин начинает пререкаться с Минхо, как его отталкивает подальше от Джисона, а затем берёт за руку Хана и пытается ему докричаться, куда-то в его мысли. Но всё так медленно, всё так тихо и по-своему прекрасно, когда он может только видеть. К сожалению, он ещё и чувствует. Тело Джисона неумолимо просится вниз, будто, он начинает чувствовать собственный вес и ему становится тяжело устоять на своих двух. Голова просто опускается вниз и смотрит куда-то в ноги. И он уже не видит, как у Минхо глаза наполняются еле-заметными слезами. И даже если бы он их заметил, то что? Он бы ни за что не смог поверить, что они настоящие. Теперь он понимает, как Минхо умеет искусно играть на публику. Он никогда больше этого не увидит.ˣ ˣ ˣ
ㅤㅤㅤДжисон не упускал перекаты деталей изложения, в замешательстве подмечая легкость сорвавшихся в пируэте слов многолетнего держания; они больше не опоясывали остроконечным ядом, но горьковатые залежи изредка выползали. Сейчас же, приземлившись на ветхие пластины бревенчатого убежища и свесив уставшие ноги вкупе с середышем, юноша предавался полузабытью. Если бы ему сказали, что избавление от истоптанного накопления позволит зависнуть в воздухе, кажется, он бы никогда не ступил на прискорбную землю. ㅤㅤㅤ— Так я сумел отречься от изъеденного общества, представив себя немым. Повержен твоим пристальным глубокомыслием. ㅤㅤㅤ— Целостное одиночество может быть? — услышал Хан в сторону гула собственного размышления. ㅤㅤㅤ— Спрашивать меня о подобном бессмысленно, не думаешь? И с чего ты решил, что я — совокупность неопровержимой силы? Они каждый раз сжимали мое будущее откровение сильнее. Вот знаешь, преподнес боль, а ее обвили проволокой и закопали возле безнадзорного дома, чтобы сражалась с отчаянием, — рассвирепело подытожил Джисон, выпустив клубящийся воск речи. ㅤㅤㅤ— Позволь обвисшей ноше рухнуть и улыбнись тому, что сейчас свободен. А свобода всегда предполагает новый выбор. Ничего не решит необоснованный отказ и боязнь повторения истории прошлой неудачи. Если я чувствую, что чего-то не хватает, то почаще говорю самому себе «да». А ты? ㅤㅤㅤ— Каждый день сравниваю чувства с картонной гирей, каждый день освобождаю себя от сплавленного непринятия. И когда моя отметка ответить «мне было больно» возрастает, я знаю, что мне скажут «это уже давно в прошлом». Но резонные раны, пахнущие гарью, не исчезают. И если нанесение — прошлое, то существование последствий — настоящее. Не уверен, что меня кто-либо примет, потому что не привык, чтобы принимали. И мою боль тоже. Особенно мою боль. ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤведь чаша укрытия — пуста. ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤи я в этой пустоте один. ㅤㅤㅤДжисон, подавив безумное искушение почувствовать хруст своих промерзших пальцев, потянулся к напудренной пылью пирамиде, разительно сжимая неповинную статуэтку, дабы притаить нервозность. ㅤㅤㅤ— Раньше, — бледнокожий юноша предпринял попытку начать издалека, — я потерял самое главное — веру в лучшее будущее. Этот крик ничтожно испарился, убил тягу своими в корне неверными решениями, но не позволил дистимии прорости зародышу атихифобии. Нынче только закончил разорванную темную полосу своей жизни, и хочу донести некоторые слова. Из них, наверное, что-то да можно подчерпнуть. Иногда я был на дне замызганных мыслей, сутками смотрел на тупик в их лабиринте прямо перед моим носом. Страшнее всего трусливое нежелание поворачиваться, не говоря уже о дальности смысла выбраться. Сосуд всматривался в нескончаемую блеклую стену с отсутствием вожделения увидеть окружающую среду за ней. Я нашел в себе силы не просто повернуть, а выйти, поскольку самостоятельно изъяснил, что сжираю себя месяцами из-за людей, которые не понимали никогда. Люди даются нам не для того, чтобы болеть ими. Жизненная мудрость дается нам не для того, чтобы бояться потерпеть неудачу, совершая ошибки. Все вышесказанное дается нам не для того, чтобы оно сбивало с пути, убивало, лишая ног, или сразу головы. Эти универсалии даны для проверки собственных сил, самого себя. Разумеется, чтобы вместо «больше не могу» на ум приходило «могу». В огромном бескрайнем мире есть и будет человек, который поверит в тебя... Сам не верю в то, что говорю. ㅤㅤㅤ— Этим человеком могу быть я, Джисон-а, — монотонно выровняв дорогу к сердцу Хана, сказал Хёнджин. ㅤㅤㅤ— И тебя совсем не пугает, что потратив всё своё время на обустраивание личной жизни со мной, я так и не смогу в тебя влюбиться? ㅤㅤㅤ— Такое безумство даже притягивает.ˣ ˣ ˣ
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤ ㅤㅤㅤㅤДжисон влюблен в море. Юноша понимал правильность касания ступнями данного великолепия, но никогда не видел необхватность вьющихся паутинных волн, которые слоями ровными накрывали его тень. ㅤㅤㅤ— Хён, увези мою пыльную душу к очагу глубинных тайн моря, иначе в тесном скоплении мегаполиса я задохнусь. ㅤㅤㅤ— Ты хочешь к небывалой переменчивости моря? — вкрадчиво поинтересовался Минхо, пытаясь вылепить на похудевшем лице легкую схожесть с улыбкой. ㅤㅤㅤ— Разве я не очевидно выразился? Ты забыл добавить «любимого», но да. ㅤㅤㅤВсё, что остается старшему — протянуть озябшую ладонь, тем самым говоря о безопасности. ㅤㅤㅤХан был из тех, кто смотрит в параллель заката и рассвета, где внушительная уверенность шепчет, что они настанут. Невесомо скользящие над волнующейся поверхностью моря чайки казались ему друзьями. Он никогда не говорил с ними, не видел, но понимал, что они вместе следят за чем-то волшебным, — появлением солнца будто бы из глубин этого самого моря. ㅤㅤㅤЮноша настолько привык обдумывать, что, кажется, разучился слышать собственный баритон. Он верил лишь в то, что видел в сухом остатке, и горсть прозрения была для него всем: легкой влажностью пьянеющего воздуха, соленой жидкостью в ущелье вспученных вен и летаргическим сном. Джисон боялся шагнуть от этого поросшего ностальгией места. Боялся, что согревающий песок не будет больше щекотать крупинками, а серенада солнца взойдет, но без него. Другими словами — юноша боялся дальнейшего. Он погряз в притаившемся тепле снизойдённых лучей, что больше ничего на посуленной земле было не нужно. ㅤㅤㅤ— Знаешь, почему птицы любят погружать крылья в возвышенность? — внезапно вырвалось с обветренных уст младшего, который неподвижно смотрел сквозь, словно знал больше за «пределами». ㅤㅤㅤ— Любят? ㅤㅤㅤ— Да, так они обретают свободу. Моей же возвышенностью остается невразумительный тоннель с беспрестанными рельсами. Ты упоминал раньше, что хочешь понять. Нужно всего лишь закрыть глаза, поделившись ощущениями. ㅤㅤㅤИ Минхо повинуется: закрывает веки, перемещает концентрацию и съеживается, потому что «увиденное» обостряет рецепторы, а он ничего не видит. ㅤㅤㅤ— Неизведанность. Я ощущаю вздымающуюся неизведанность в ложбине. ㅤㅤㅤ— Я неизведанностью живу с рождения, хён, — шепчет младший, позволяя пронзительным нотам чаек унести тоску к сердцу моря. ㅤㅤㅤДжисон понимал правильность касания ступнями данного великолепия, но никогда не видел необхватность вьющихся паутинных волн, которые слоями ровными накрывали его тень. ㅤㅤㅤИ никогда не увидит.Забудь об этом как о страшном сне. Тебя ничего не спасёт
ˣ ˣ ˣ
Поздний вечер. Начало первого снега. Парни совсем не заметили как солнце село за горизонт: весь день они гуляли, рассматривали перспективы, смеялись от нелепости друг друга — одним словом «наслаждались». «Хочу сломать пару веток ели, чтобы дома вкусно пахло», - сказал Джисон перед тем, как отправить своего парня домой. «Он обожает этот запах», - проносится в мыслях Хёнджина и он смотрит в сторону леса, возле которого расположен их загородный домик. — Сильно замёрз? - спрашивает Хван, глядя на Джисона с пушистыми веточками в руках, — садись, я уже всё приготовил, - старший кивает на свежее печенье и тёплый чай. — Спасибо, что провёл этот день со мной именно так, - произносит Хан, заглядывая в глаза напротив и тепло улыбается. — Я помню какой сегодня праздник, - Хёнджин улыбается, а в глазах младшего буквально читается «давай без этого, пожалуйста». Улыбка становится шире и он продолжает, — с днём чая. Сначала Хан был удивлён, а сейчас старается не засмеяться. Сегодня его день рождения и Джисон этому совсем не рад, однако, у Хёнджина, как обычно, получилось заставить младшего улыбаться. Хан Джисон часто может быть недоволен, становиться вредным, любитель спорить, поэтому Хван Хёнджин говорит, что он невыносим. Однако именно таким он его любит. Именно такого он хочет греть каждой холодной зимой. Весенняя пора и с ней же обострение. Хёнджин лепит жвачку на шею Джисона, попадая на волосы и тихонько хихикает своей шалости. А Джисон будто и не замечает, что-то треща про сломанный в квартире выключатель, размахивая длинными руками нелепо — разливая соджу на мостовую. Они только-только заскочили в ларек за добавкой спиртного и теперь гуляли, что-то рассказывая друг другу, перебивая. Целуясь в тени деревьев. Хёнджину порой надоедает болтовня Хана, и он просто хватает парня за руку, тянет к дереву, чтобы удариться о него спиной, оцарапать ее, но прильнуть к чужим губам. Что им чужие люди, когда губы на губах нежны, и Джисон даже отвлекается от своих историй, запуская руки в темные волосы? Они будут хохотать и целоваться до самого заката, стоять под фонарем, не в силах отцепиться друг от друга. Хёнджин пропустит игривый стон в чужое ухо, чтобы на утро не проснуться в собственной постели, но под боком Джисона. Так и будет. Иначе быть не может. — Ты специально меня соблазняешь? — Джисон жмет к себе мужчину, ни капли не боясь. А тот млеет и запускает руку в чужие волосы, натыкаясь на ту самую забытую в волосах жвачку. Отдирает ее впопыхах, зарывается пятерней, большими пальцами скользит по щетине на шейке. Вылизывает губы и чувственно в них стонет. Он знает, как надавить, чтобы этой ночью не отольнуть от теплого тела. Хёнджин не хочет мёрзнуть. А Джисон не хочет, чтобы мёрзлый хён потом приходил к нему весь продрогший посреди ночи, открыв дверь своим ключом, и будил его своими лягушачьими ногами. У них все хорошо. Пока что. Лучи солнца пробиваются сквозь закрытые шторки на окне. Снова лето. Они живут вместе больше года. Просторный домик где-то на окраине, в Сеуле, наполненный мягкими пастельными тонами. Бежевые мягкие ковры, на которых можно лежать плечом к плечу, переплетая пальцы, вместо скомканных признаний в любви. Хёнджин привык. Привык просыпаться первым и видеть перед собой сонное, слегка помятое лицо Джисона, зарываться кончиком носа в очаровательные утренние кудри. Хван не надеется на то, что любовь вечна, но вместе с этим человеком готов поверить в несгораемость чувств. Он знает, что Джисон не чувствует всего того же, что чувствует Хёнджин, но пока на свете существует один Хан Джисон - он хочет отдаться ему с головой. Посвятить ему свою жизнь, отдать своё сердце, свою душу. Хочет, чтобы тот никогда не сомневался в нём и всегда рассчитывал на него. И даже если не будет его любить так же, он будет рад тому, что у того появляется улыбка от одного лишь вида Хвана. — Можешь сделать кое-что для меня? — он притягивает к себе колено и, чуть наклонившись вперед, кладет на него подбородок. — Конечно, — все так же меланхолично прилетает в ответ. Джисон медленно опускает веки и прибавляет громкость в наушниках еще на одно деление. — Улыбнись.ˣ ˣ ˣ
Джисон натыкается на свою старую страницу в соц.сетях, любопытство берёт вверх и пальцы сами тянутся к правде. Казалось бы один щелчок левой кнопки мыши и он снова в месте, с которого нет выхода, где нажимают на сонную артерию собственные чувства. Читает очередной текст, написанный Минхо, а челюсть злобно сжимается. Он имеет права злиться, имеет права высказываться, но он не близок этому человеку. Никогда по-настоящему не был. Никогда не смог бы стать. Боль сжимает сердце. Паническая атака. Хану страшно. Очень страшно. До крика в горле, до слез на глазах. Руки трясутся от нездоровых нервов. Он плачет. Джисон плачет в немом крике от страха. Он боится не быть рядом с Минхо, боится, что его отвергнут. Но его уже отвергли своим молчанием, своей ложью, своим предательством, своим наточенным ножом, что разрезал его каждую неделю по кусочкам, когда он снова вспоминал Ли Минхо. Он ненавидел его, хотел прикончить собственными руками, жалеет, что доверился человеку, который каждый день целовал его щёки и неумолимо просил запомнить его рвение чувств навсегда. Делился каждой эмоцией на его лице, которые в конце концов оказались подделкой. Длинною в четыре года. И совсем скоро праздник: его нет рядом уже как пять лет.Я больше не хочу скучать по тебе. Хочу проснуться и осознать, что твоё существование стёрто из каждой части меня. Хочу проснуться и никогда не знать тебя.
ˣ ˣ ˣ
«Судьба забирает у нас всё самое ценное, чтобы сделать сильными, а после дает бесценное за твои труды. Но она упускает лишь одну важную деталь — ты больше ни в чем не нуждаешься. Благодарен тому, что есть, и идешь к своим целям один, не смея просить помощь.» Сигарета дотлевает до самого фильтра, а Хан смотрит вдаль, медленно выдыхая дым, еще не успевая освободиться от своих же мыслей. «Потерять всё, обрести бесценное, но уже такое дотошно ненужное.» Взгляд Джисона медленно ползёт вверх и в этот же миг карие глаза застают прекраснейший закат. Хочется забыться, потеряться, и остаться лишь в этом забвенном моменте. Сохранить его в памяти так же, как и лёгкую улыбку на губах. В груди появилось непонятное тепло. Парень чувствует некое родство с таким привычным для всех явлением. Рука непроизвольно тянется к пачке с никотином и, не раздумывая, он тянет сигарету к губам, прикуривая. «Раствориться как дым на фоне заката — так романтично и трогательно.» — Курить - здоровью вредить. Слыхал такое выражение? — проговаривает Хёнджин с нотками сожаления в голосе, зная, что ответа не дождётся. — Уже пять лет прошло с момента нашего знакомства. Но тебе ведь это ни о чём не говорит, верно? — Что ты имеешь ввиду? — подключается в диалог Джисон и эти слова перестают быть монологом Хвана. — Все эти пять лет ты не ощущал себя как личность, как что-то живое на планете земля. Ты настрадался за каждого человека в мире. Для тебя эти пять лет повод для воспоминаний. И, к сожалению, плачевных. Связанных не со мной. Я всё понимаю и просто смирился с этим. Ведь я наконец-то осознаю, что для тебя никогда не стану тем человеком, которым стал для тебя Минхо. Джисон не смотрит в глаза Хёнджину. Ему не стыдно за это, но грустно за чувства Хвана. Он ничего не может сделать со своим сердцем, которое сейчас болезненно ноет и готово вот-вот остановиться, лишь из-за упоминанияЭто мысли в перемешку, это эмоции в паутину. Это забота о младшем и переживания за старшего. Это искреннее счастье и соленые слезы.
Для Джисона парень был как старший брат. Оберегал его, позволял дурачится, лишь бы улыбку на, практически детском, лице видеть. Для Хёнджина он загадка. Желает разгадать её и позволить чувствовать себя живой. Как судьба связала, казалось бы, таких разных?«...Ты ведь привык к нежностям, к уличным забегаловкам и молочной карамели. Мы с тобой слишком разные, не находишь? Думаю, ни одной схожести.»
Всё просто, им было это нужно. Джисон бы не смог без внимания Хёнджина. Он бы никогда не стал тем, кем является сейчас. Не был бы таким уверенным, не стал бы тем Хан Джисоном, что не боится своих мыслей и слов. Разве что чуть-чуть. Хёнджин же в свою очередь просто рад быть тем, на кого младший равняется. Просто хочет его любить, даже если это не так взаимно, как кажется. Долго пришлось привыкать к активности Хвана, но все же получилось. Приятно видеть, как при очередном рассказе истории из жизни, глаза старшего светятся словно звезды. А улыбка Джисона не сходит с лица. Все эти ощущения не описать и в тысячи словах, когда они вместе существует только одно.Счастье.
Кому-то из них его явно недостаточно.
Хёнджину нравилось гулять по ночам. Огни ночного города, какой-то особенный воздух, отличный от дневного, пустые улицы и редкие машины с тусклыми фарами. Джисону нравились гулять по ночам, потому что дома слишком больно находиться, стены давят изнутри. Его главное приключение это Хёнджин, у которого глаза светили ярче любого фонаря или лампочки в подъезде. С ним можно помолчать, с ним можно согреться, сидя где-нибудь на крыше, незакрытые всё сложнее находить. Хану не жалко поделиться ветровкой, расстегнуть ее, пропуская Хёнджина в теплые объятия. Им вдвоем хорошо со сбитым режимом, хорошо держаться за руки и целоваться, не боясь, что кто-то увидит. Хёнджину даже ночью светило солнце. Потому рядом был Джисон, улыбающийся, с податливыми кудрями и бутылочкой липтона, которую он брал с собой попить. — Зимой так не посидим. — Дома будем валяться, с гирляндой и мандаринами, — пробубнил Джисон, тая от пальцев в волосах. — А пока смотри на рассвет. Джисона встающее солнце одновременно радовало и расстраивало. Новый день хорошо, потому что следом очередная ночь только для них. Хёнджин смотрел, но не на розовое небо, а на него, скосив глаза. Оттянул пряди на затылке, приподнимая со своего плеча и целуя. Хан красивее любого рассвета.«Прими меня каким я есть, ведь я просто не знаю. Не знаю правил как любить, я их не осознаю.»
ˣ ˣ ˣ
ㅤㅤㅤ«Если ты одно из них объяснишь мне, то и я покажу тебе путь, который желаешь видеть, и научу тебя, откуда произошло сердце лукавое». ㅤㅤㅤТогда Хан сказал: «Говори, нежность в книге раскрытой». ㅤㅤㅤХван же сказал ему: «иди и взвесь тяжесть огня, или измерь мне дуновение ветра, или возврати мне день, который уже прошел. Какой человек, отвечал я, может сделать то, чего ты требуешь от меня? Если бы я спросил тебя, сколько обиталищ в сердце морском, или сколько источников в самом основании без дна, или сколько жил над твердью, или какие пределы у рая, ты, может быть, сказал бы мне: «в бездну я не сходил, и в ад так же, и на небо никогда не восходил». Теперь же я спросил бы тебя только об огне, ветре и дне, который ты пережил, и о том, без чего ты быть не можешь, и на это ты не отвечал мне. Ты и то, что твое и с тобою от юности, не можешь познать; как же сосуд твой мог бы вместить в себе путь всевышнего и в этом уже заметно растленном веке понять растление, которое очевидно в глазах моих?» ㅤㅤㅤДалее на вопрос Хана: «Покажи мне: имеющее прийти более ли того, что прошло, или сбывшееся более того, что будет? Что прошло, я это знаю, а что придет – не ведаю». ㅤㅤㅤХван ответил на это Джисону: «стань на правую сторону, и я объясню тебе значение подобием». ㅤㅤㅤИ он стал, и увидел: ㅤㅤㅤВот горящая печь проходит пред ним; ㅤㅤㅤИ когда пламя прошло, он увидел: остался дым. ㅤㅤㅤПосле сего прошло пред ним облако, наполненное водою, и пролился из него сильный дождь; ㅤㅤㅤНо как скоро стремительность дожди остановились, остались капли. ㅤㅤㅤТогда он сказал Хану: «размышляй себе: как дождь более капель, а огонь более дыма, так мера прошедшего превысила, и остались только капли и дым». ㅤㅤㅤ ㅤㅤㅤПогибель ли моя, счастье ли, безумство во плоти, разбей моё тело дорогой вазой, а затем поставь самую обычную на восхождение моё. Ничего не изменится. Дороже этих вещей останутся лишь чувства.«Скажи, как пережить эту зиму? И теплота людей не лучше, чем канистра с бензином. Скажи, как пережить эту весну? И листья трещат по-своему в пору. Скажи, как пережить это лето? И солнце не стреляет сильнее арбалета. Скажи, как пережить эту осень? И сердца людские не более, чем на допросе. »
Описание жизни Джисона слишком просто и легко, это лишь аналогия на пословицу: «Лучше синица в руках, чем журавль в небе.» Хёнджин пребывает синицей, а Минхо покидает родные места и мигрирует на юг. Это больно — любить его? Больно любить его нательный, задушевный шрам? Больно любить его крик, разбитые кости? Больно любить плач, который рвёт душу изнутри? Больно любить его терзания, скребущие руки, просящие, молящие о помощи? Больно любить его гнев, его ярость, его обиду, срывающаяся с уст? Больно? А почему он тебя? ; Принимать себя без остатка, без всякого «но», со всеми сожалениями и сомнениями. Принимать все свои шрамы, все свои заусенцы, и речь совсем не о физическом теле. Не стыдиться своей радости, не бояться своих слёз, не скрывать своего презрения. Не бояться чувствовать боль и чувствовать её, потому что она тоже нужна. Хранить молчание, если хочется. Говорить когда хочется, но думать о том, прежде чем что-то говоришь (чувствуй разницу). Выпить яда и не сожалеть об этом, запить его вином, если потребуется. Быть, а не казаться. Касаться, а не бить себя по лицу. Разделить радость от горя, но не разделять сердце от разума. Говорить, что ты не в порядке, если ты не в порядке. Быть добрее к себе и к своим чувствам, не презирая себя — этого достаточно в жизни. Негатив никому не нужен и Хан не исключение, так что не давай его себе. Не жалей о том, что ты куришь, если ты куришь. Если тебе не нравится — пожалуйста, брось. Будь довольным собой. Хвали себя, потому что этого хочется каждому. Ругай себя, потому что это нужно каждому. Успокаивай себя. Но не раздражай себя, в любом случае. Будь для себя стеной, кнутом, ножом и колыбельной. Он просто хочет показать то, как он чувствует во всех красках, каждый миллиметр своих эмоций. Он хочет проникнуться каждой капле дождя, он хочет каждому показать, что внутри него, он хочет дать себя понять, дать понять каждую улыбку. Он хочет чтобы каждый понял ту боль, которая заставляла его сидеть на таблетках, засыпать под таблетками, перемешивать их под алко, а потом сидеть с каменной рожей и выслушивать как чья-то девушка хочет выпилить себя под грустный трек, и говорит ему «от тебя такая классная атмосфера исходит». Атмосфера? Это попытка глушить свои эмоции, свои чувства и переживания. Он ставит себя на место человека и ему приходится отходить от последствий, это плата за проницательность. Он ставит себя на место этой девушки и его бьет когнитивный диссонанс в глотку: «почему ты хочешь сдохнуть, когда твоя проблема настолько решаема?» Он хочет донести свои чувства в их изначальном формате, чтобы каждый понял, что за монстр сидит внутри него и скоро это лицо вырвется наружу, определенно вырвется. Но каждый раз он закуривает самые горькие сигареты и «никто не поймёт тебя также, как понимаешь ты», а ещё «не у всех такое же сердце как у тебя», и, в принципе, откладывает каждое непонимание в копилку. Он просто отсрочивает срок.Пора положить всему этому конец.
ˣ ˣ ˣ
Вновь доносится с кухни не совсем попадающее в ноты пение. Джисон, протирая глаза, спускается на первый этаж, прикладывая руки к перилам и разглядывает свои же пальцы. Вместе с этим пением с кухни доносится и абсолютно великолепный запах любимой еды Хёнджина - кимчи с жаренным рисом, и, слишком любимого Джисоном, чизкейка. Он просто обожает вот такие выходные, когда Хван готовит что-то домашнее, они вместе завтракают, а потом заваливаются обниматься. Обычно Хан старается не мешаться Джину на кухне, потому что тот с головой погружается в процесс и ему становится не до еды, когда начинает разглядывать потрепанные волосы Джисона и свою длинную рубашку на его теле. Но так хочется понаблюдать за тем, как Хёнджин параллельно с готовкой ещё и пританцовывает. Танцевать у Хвана получается точно лучше чем петь, но Хан с ним не делится этой информацией. Почему-то именно такое настроение его впечатляет и окрыляет, откидывая ненужные мысли, что так не хотят уходить временами. Хан ещё пару минут борется сам с собой - идти или не идти, но по итогу бодро откидывает руку от перил и практически быстрым шагом идёт на кухню. Песня явно подходит к концу, потому что припев начинает повторяться из раза в раз, но запал в пении у Хёнджина не пропадает. Хван ритмично двигает бёдрами из стороны в сторону, продолжает возиться с тарелками, готовит и пропивает из раза в раз строчки из той самой песни. — Ве-ли-ко-леп-но, — проговаривает Хан и легко усмехается, когда песня заканчивается. Хван потерял момент, в который Джисон тут появился, из-за чего еле заметно вздрагивает, но быстро входит в образ и, повернувшись, начинает кланяться. — Ты, кстати, очень вовремя пришёл, я закончил. Уже умылся? — говорит Хёнджин, перекладывая кимчи с жаренным рисом в глубокую тарелку, откладывая чизкейк подальше, зная, что случится, если поставить его прямо перед глазами Хана, и выключает плиту. Джисон на пару секунд виновато опускает взгляд, мол, не умылся, но ему намекать несколько раз не надо, поэтому Хан поднимается и, чтобы не толкаться на кухне, идёт чистить зубы, мыть руки и в целом наводить порядок на своем лице, в ванную комнату. — Очарование, — выдыхает Хван, провожая Джисона взглядом. Хёнджин достает ещё две тарелки, выкладывает и салат – «заказ» от Хана был именно таким, а Джин и рад, что не пришлось заморачиваться. Удивительно, что не трехъярусный шоколадный торт. Хан быстро возвращается на кухню, где уже всё стояло на столе. — Хён, ты просто чудо, — говорит Хан и усаживается за стол. В ответ на это лишь хихикает и снимает фартук, после садясь напротив парня. — Ты ведь еще даже не попробовал, — отвечает Хван, берясь за палочки. — Я точно знаю, что получилось вкусно, потому что у тебя иначе и не выходит, — продолжает нахваливать Хан, но все же хватая палочками то, что приготовлено с раннего утра. Джисон пробует и довольно мычит, что заставляет Хвана счастливо улыбнуться, потому что завтрак получился. И всё у них хорошо. Стоило закончить завтракать и отойти Хёнджину за телефоном, который без остановки продолжал мычать, как бы жалуясь на своего хозяина, тарелка с чизкейком, пребывающая наедине сама с собой, оказалась пустой. Единственное, что мог сделать Хван с недоумением на лице, так это засмеяться. Значит, Джисону действительно понравилось. Прямо сейчас, человек, что позарился на очень вкусный чизкейк, с довольным лицом, читал книгу, лёжа на диване и укутанным в пледе. Это всё, что нужно было для счастья парню с прекрасными руками и с прекрасным мастерством в готовке, он напротив и с него глаз не сводил, пока разговаривал с кем-то по телефону. Казалось Хану, что диалог ведётся между ними двумя, а не с незнакомым голосом в трубке. — Он пишет музыку, – сказал знакомый Хвана, — Микстейпы на саундклауд или что-то типа того. — Если он не против сотрудничества, то мы можем встретиться сегодня, — отвечает Хёнджин, почёсывая затылок. — Как идея? — Мы и сами хотели предложить, – читалась в голосе радость, — Тогда сегодня в восемь вечера в кафе «Sulbing Myeongdong 1st». — До встречи. Стоило снова поднять взгляд на лежащую субстанцию укутанную в пледе и с раскрытой книгой в руках - своевольно на лице проявлялась улыбка до ушей. С таким неприкрытым интересом он ещё не смотрел на него. Ни разу. И Хван знает, что тот всё прекрасно слышал, о чём ввёлся разговор, но лицо у него складывалось в один большой вопрос. — Можно я пойду с тобой? — неожиданно для Хёнджина проговаривает Хан. — Серьёзно? Что это так тебя подвигло на такое решение? — Мне просто... Хочется. Я ведь с тобой никогда не ходил на обычные встречи. Мы как никак встречаемся? Стоило услышать Хану о кафе, где продаются очень вкусные десерты, и даже лозунг его "простое кафе с непростыми рецептами", так осталось завилять хвостиком. Хёнджин это прекрасно понимал. Тем не менее, он был очень рад, что тот решился на ещё один шаг вместе с ним. И для кого-то это бесконечно мало, когда для них это бесконечно много. — Спасибо, Джи. Он снова благодарит его за такие, казалось бы, мелочи. Снова улыбается и очень рад тому, что он решается на что-то ещё. На что-то большее. Маленькими шагами пытается перейти на новый уровень и не дать проиграть самому себе. — Совсем скоро восемь, давай начинать собираться.ˣ ˣ ˣ
Избавление от зависимости сравнимо с потерей чего-то, что было частью тебя, то есть, в буквальном смысле — зависимость была когда-то частью тебя. Джисон закуривает вторую и практически не ощущает горечи на губах, как и сладкого расслабления, которое было, когда он стоял вот так с разбитыми руками и истерикой в горле. И ему это помогало, никотин кружил по венам, вплетал в них чувство адреналина в перебой с кайфом и он улыбался, как сумасшедший.— Сейчас этого нет. Думаю, здорово.
Терпкий дым смешивается с запахом его древесных духов и растворяется в них вовсе, оставляя на своё существование лишь жалкий намёк. Он утратил ценность горечи никотина, как и утратил своё желание быть слабым при человеке. Избавление от зависимости — это безусловно, неприятно, А зависимость — это больнее. И речь ведь совсем не о сигаретах. Начало дождя, который отстукивает по крыше автомобиля, создавая характерный звук. Они выходят из машины закрывают двери, и быстро бегут с парковки ко входу в здание, где навес и безопасность. Никто и не догадался посмотреть в прогноз погоды, чтобы захватить с собой хотя бы один зонт. Но, возможно, так даже лучше. Новый повод, чтобы увидеть приподнятые уголки губ Хана, которые пытаются улыбнуться. Хван бережно поправляет волосы Джисону, убирая лишние пряди и пряча их за уши. Пару минут не может убрать руки и просто застывает при виде него. Смотрит прямо в глаза и наслаждается зрелищем, пока Хан всё ещё задается вопросом «кто они». Они наконец-то заходят, под звук колокольчиков, которые звенят над дверью, осматриваются и видят махающую им руку, которая по большей части была направлена именно Хвану. Подходят ближе, здороваются и садятся за столик у окна, поглядывают на капли дождя, стекающиеся вниз по стеклу, ждут свой заказ. — Почему один сидишь, твой друг не пришёл, о котором ты рассказывал? — решает прервать тишину Хёнджин. — А, да, не переживай, всё в порядке, – откликается на задаваемый вопрос Чан, — он немного опаздывает, за что очень сильно извиняется. Ты и сам видишь какая погода то на улице. Сказал, что уже спешит, как только может. — Я представляю, — с улыбкой говорит Джин С Хёнджином рядом слишком легко. Нелегко лишь делиться мыслями, говорить о себе и в принципе что-то ему долго рассказывать. Не хочется больше. Но он почувствовал, как Джисона легкие наполнились пейзажем — этим воздухом, горами, деревьями, людьми. Он подумал: «Вот что значит быть счастливым». Он рад, что идет сильный дождь. Это то, как он чувствует себя внутри. В последние годы ему так страшно от мысли, что всё проходит, что всё, что он ощущает сейчас, сформировано теми делами и людьми, которые окружают его в данный период жизни, — больше оно не повторится. Он уже никогда не будет на том этапе жизни, на котором находится сейчас, и не сможет почувствовать то же, что он ощущает сейчас. Ему так страшно, он не хочет это отпускать. Неужели всё, что можно сделать, это жить и ценить момент? Что если прямо сейчас у него не получается? И к сожалению он без понятия, что с этим делать, как мириться. Небо плачет, слёзы его стекают по стеклу напротив столика, где царящая атмосфера жизни и лёгкие постукивания, попытки достучаться. Звук дождя перебивает звук колокольчиков, которые всё ещё висят над дверью и оповещают о новых посетителях. Бан Чан улыбается и смотрит вслед другу, который приближается к ним. Одежда промокла насквозь, но его это будто и не собиралось останавливать. — Неужели ты пришёл, — с нотками недовольства, но с радостью в голосе, говорит Бан Чан, — могу наконец-то представить тебя. Хёнджин поворачивается, пока силуэт всё ещё бредёт к ним, поправляя свою чёлку, что спала на глаза и мешает рассмотреть людей, сидящих за столиком, но пока парень видит только улыбчивого Чана, чью-то спину и удивлённое лицо Хвана. Представлять уже никого не потребуется. Потребуется объясниться, что делать дальше. Уже слишком поздно что-то думать и Хан совсем скоро поднимет голову.«Стала очевидна моя любовь к недоступному. В искусстве, к людям. Связываюсь и вдохновляюсь только тем, что гораздо выше меня. Но у этого помимо вдохновения есть обратная сторона — везде нужно сохранять баланс, профессионализм. Если и дотянусь до прекрасного, то не скоро. И оно уже не будет таким, какое оно сейчас.»
— Знакомьтесь. Мой друг, а также талантливый в пристанище для музыки, Ли Минхо. Джисон наконец-то поднимает голову и встречается взглядом с до боли знакомым лицом. Внутри всё переворачивает, крутит, изнуряет. Ухмылка с лица Ли испаряется за считанные секунды, когда он видит этот взгляд, который он узнает из тысячи. Напуганный, незнающий как ползти дальше, нужно ли вообще, когда всё слишком плохо и нет возможности захватиться ногтями о деревянный пол, рассекая его вдоль, пытаясь вытащить своё абсолютно чёрное тело?"тебя просто обвели вокруг пальца" "это был спор" "если бы он не проиграл, то..."
Хёнджин снова переводит взгляд на Хана и не знает, как его спасти, как его уберечь от этого. Земля дышит хрипло и рвано — надрывается, стонет едва слышно, будто раненый зверь. Шумят беспокойно кроны хвойных деревьев, скрипит кора древесная, осыпаясь на землю трухой. Тучи тянутся далеко-далеко, грозят на землю разразиться холодным, тяжёлым громом. Воздух колючий, он гортань непривычно обжигает, заставляя жмуриться, как от боли. Джисон ощущает прикосновение к плечу, нехотя отрывается от созерцания тёмного пейзажа, будто сложенного из кровавой мозаики, и переводит взгляд на Хвана. Брови сведены к переносице, в глазах плещется тревога. Хан ему завидует — он, в отличие от парня, не чувствует ничего. Абсолютно ничего. Только всепоглощающую злость и попытки защитить Джи. Ему в самую пору бить кулаками стену, пока костяшки не сотрутся в кровь, пока физическая боль не заглушит душевную. Впору напиться до беспамятства, чтоб не сойти с ума, дать волю слезам и разбавить ими остывший нетронутый чай. Но слëз нет, как и эмоций. Всё это будет потом. У психики свои законы — в попытках уберечь себя она вытесняет травмирующие факты. Вот только факты не перестают быть фактами, даже если их игнорируют. Однажды Джисон снова начнёт любоваться солнцем и улыбаться новому дню без грамма фальши. Когда-нибудь он перестанет зеркалить жесты Минхо и одним взглядом передавать всю палитру чувств, которую он к нему испытывает. Ну, а сейчас... Сейчас он сгорает вместе с рассветом. Словно мотылëк, безропотно летящий на пламя, не в силах отказаться от близости с гипнотизирующим его светом. — Мне нужно в уборную, — отталкивает руки Хвана от себя и скрывается в темноте коридора, ведущего к туалету, Хан Джисон. — Я только пришёл, думаю, нужно повесить пальто. И они сделают вид, как не заметил того, что Минхо зашёл в тот же коридор, куда скрылся Джисон. Хан промывает лицо холодными струями воды из-под крана, думая, что его это как-то успокоит, но всё становится куда тяжелее снять стресс, когда дверь в туалет распахивается и подходят к Хану вплотную, пока тот в спешке отходит назад. — Джисон, давай поговорим. — Слишком очевидно, что нам не о чем с тобой разговаривать, уходи, — пытаясь сдержать влагу распространяющуюся внутри, скапливающуюся вокруг его глаз, тихо говорит Джисон. — Джисон, я последняя тварь, которая так поступила с тобой, но я никогда не спорил на чувства, я всегда любил тебя, — проговаривает Минхо и подходит ближе к Джисону, — я люблю тебя по сей день. Я искал встречи с тобой, лишь бы объясниться, но ты исчез, просто испарился... — Уходи сейчас же! — неожиданно для себя кричит Джисон прямо в лицо Минхо. — Я правда любил и люблю тебя, Джи. — Ты не умеешь любить, ублюдок, — он говорит это слишком надменно, а Минхо не отрывает взгляд от его губ, — и даже не думай меня больше называть... Хан не успевает что-либо сказать, как его тело притягивают за край воротника на себя, жадно впиваясь в губы, не даёт оказать должное сопротивление. Язык переплетается с его языком с той же жадностью,Раздражает, что мне хочется твоей любви.
Джисон отталкивает от себя Ли Минхо, кулаком впиваясь в его лицо, руками удушая и крича громко: "надеюсь, ты умрёшь". Но он был готов к этому, он и сам понимает, что заслужил. Дверь открывается и в уборную вбегает Хёнджин, который оттаскивает Хана от Минхо и тянет наружу, боясь не за безопасность Ли, а за безопасность Хана. Стекая лужицей на пол, Минхо начинает панически смеяться. Пытаясь таким образом доказать себе, что он силён, но и сам того не замечает, как из глаз вытекают слёзы, которые он копил слишком долгое время. Настал этот момент расплаты.Интересно, сколько ещё ты будешь отрицать моё присутствие в своей жизни, мой дорогой Джи. Какого тебе сейчас? Сколько бы я не приковывал тебя к земле, сколько бы не ломал тебе ноги, заводил тебя в ступор, не издевался над тобой — ты всё равно встаёшь и лишь принимаешь мой удар, без защиты. Я столько раз являлся в твоих снах под твоим видом: я убивал тебя и я убивал других, ты просыпался, ну и? Как тебе послевкусие от сегодняшнего вечера? Привкус крови не очень то сладок, верно? Сколько раз я представал перед тобой с безумной ухмылкой, приказывал тебе дать мне власть, а ты дрожал от страха, выл от боли, но всё равно мне не поддавался. Сколько ещё ты будешь принимать удары от других, называя это защитой того, что тебе дорого и при этом ломаясь пополам в три погибели. Говоря, что стоит какое-то время пропасть, чтобы было лучше. И убегая от всех, надеясь на лучшее и в итоге принимая только худшее, потому что сам же загнал себя в мышеловку. Ну почему же мне, мой дорогой Джи, нужно разжёвывать тебе эту информацию? Когда же ты наконец впустишь меня? Но ты боишься. Сколько рёбер мне нужно сломать тебе, чтобы ты наконец дал защитить своё сердце и дал мне возможность показать себя настоящего? Мне так надоело тебя догонять, ты слишком быстро двигаешься для сломанного человека, ты знал об этом? Сколько тебе ноги не ломай, всё равно убегаешь и прячешься. Чем взрослее ты становился, всегда, сколько я помню, ты прятался неумело. И дрожишь как осиновый лист, когда я подхожу. Я люблю тебя, мой дорогой Джи. И всё ещё жду, когда ты примешь в объятья меня.
ˣ ˣ ˣ
— Минхо, не долго ли ты с ним возишься? Ещё скажи, что влюбился, — со смешком выпаливает друг Минхо, надеясь на отрицание, — Нет, ну конечно, если он тебе нравится, то ничего страшного, но ты попробуй вспомнить, что существует карточный долг и что бывает с теми, кто его не выполняет. — Что за бред? Конечно же я не люблю его... — Просто нужно подойти как-то к этому красиво, разве нет? Вы ведь хотите посмотреть на шоу под таким углом? Простое "давай расстанемся" - слишком скучно, не думаете? — И что предлагаешь? Ждать до старости твой план разрыва сердца? — подключается и второй друг, — мы не будем ждать вечность, Ли Минхо. До завтрашнего дня, надеюсь, ты свой план достроишь. Они уходят оставляя Минхо наедине со своими мыслями. Но он не хочет даже думать о том, что они существуют. Этой ночью он не сможет уснуть. Проваливается в дрёму на пятнадцать минут и снова выныривает, а через три часа попыток и вовсе встаёт, ощущая тяжесть во всём теле и в душе. Чан пытается помочь, не зная, что происходит и кто такой Джисон, но Минхо отмахивается, проводя день на кровати без еды и почти без сна.«Ещё вот-вот и мы расстанемся. Уверен ли я, что готов прожить эту жизнь без твоих глаз и плескающихся в них надежды? Точно нет.»
ㅤㅤㅤКогда снизойдет покров обнаженного «искреннего», «неправильностью» более не покажется любой порыв оставленных слепков на душе. Можно узреть сожженным листом обрамленных терзаний то, что извлекается «сумасшествием невпопад». ㅤㅤㅤМинхо хранит понимание, которое он с треском собирает на чужих полюсах. ㅤㅤㅤи которое так боится потерять. — Давай закончим всю эту скандальную мишуру прямо здесь и сейчас. — Ты больше ничего ко мне не чувствуешь? — Джисона потряхивает и он не знает, как с этим бороться... А стоит ли? Будет ли от этого толк, после шквала обрушенных на него эмоций? — Ты ведь хочешь бросить меня? Правда? Но почему ты так поступаешь? Ты серьёзно думаешь, что так будет лучше для всех? Хотя бы для нас двоих? Ты правда этого хочешь? Если ты так легко отпускаешь меня, не значит ли, что ты и вовсе меня не любил? — Ты действительно прав, Джисон, я и вовсе тебя не любил. — Зачем ты всё это делал? — Мне просто было интересно, что из этого выйдет."тебя просто обвели вокруг пальца" "это был спор" "если бы он не проиграл, то..."
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤЯ ушел не потому, что я перестал ценить тебя, ㅤя ушел, потому, что чем больше я оставался, ㅤтем меньше ㅤя любил себя.
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤ «Знаешь, как душит твоё простое существование, недосягаемость? Ты настолько близок, что кажется, я в шагах десяти от тебя. Подхожу ближе — ты ещё дальше. Раздражает, раздражаюсь. Помню, как ты держал в голых руках сердце, помню как заварил мне кофе, курил на кухне и рассказывал о смысле, космосе и мире. Я опасен. Ты прозаичен. И харизматичен, как на тебя не посмотри.» Минхо запал на него, как только увидел. Бёдра, обтянутые узкими джинсами с дырками на коленях. Взъерошенную чёлку. Улыбку, не сходящую с покусанных губ, в которые хотелось впиться своими. Выцветшую от времени нитку на запястье. Взгляд растерянный, но чуткий. Их не связывало ровным счётом ничего. Они были двумя параллельными прямыми. Ли слабо осознавал что-либо в геометрии, но даже своим скудным умом понимал, что им никогда не суждено пересечься. Пересечься как счастливые люди. Они смогли пересечься только тогда, когда Минхо пришлось разбить его крохотное сердце. И он даже прекрасно знает, с какого дня всё пошло наперекосяк. — Угостишь? — он сел рядом с Джисоном на скамью и вальяжно откинулся на спинку, будто явился в театральную ложу. Он молча протянул ему помятую пачку, и их пальцы на миг соприкоснулись. У Джисона дым застрял в сплюснувшихся лëгких, а он как ни в чëм не бывало вытащил сигарету, обхватил фильтр губами и, щёлкнув зажигалкой, жадно затянулся. Хан впервые находился к нему так близко и, не прекращая, пялился на его смазливую рожу. — Не смотри на меня так, — он мазнул по Джисону своим излюбленным стервозным взглядом. — Как так? — Будто хочешь сожрать. — Хочу только, чтобы твоё чувство собственной важности не сильно конфликтовало с жизнью, — слова вырвались быстрее, чем он успел понять, что говорит. — Как тебя зовут, — он рассмеялся, выпуская едкий дым в небо. — Хан Джисон. — Хан Джисон, — он медленно повторил, будто пробуя имя на вкус. — Ладно, Джисон, смотри, сколько вздумается, только не влюбляйся в меня. — Чего? Но какая разница, если Минхо рывком притянул к себе и накрыл губы коротким, властным поцелуем, забирая то, что Хан Джисону принадлежало.ˣ ˣ ˣ
Хёнджин держит Джисона за плечи, перед этим накинув на него своё бежевое пальто, аккуратно выводит из кафе, боясь разбить окончательно, под навесом стоит и смотрит ему прямо в лицо, развернув к себе. Монстры всегда будут жить внутри тебя, как бы ты их не прятал под мешковатой одеждой. — Я вызову тебе такси, ладно? — смотрит жалобным взглядом на Хана, ожидая реакции того. — Почему? — Я останусь еще ненадолго, не со всем, чувствую, управился, — убирая руки от плеч Джисона, Хёнджин достаёт из кармана гаджет, по которому ещё пару минут пытается найти такси неподалёку. Всё оставшееся время, пока ехало такси, Джисон пытался найти успокоение в его глазах. Пытался забыться на время и просто подумать хотя бы раз о Хёнджине. По-настоящему. Было тяжело, но он боролся с этим. Борьба усилилась ровно на том моменте, когда Хван крепко прижал к себе, хватаясь за тонкую талию Джисона. Такое чувство, что ещё чуть-чуть, и он сломает его. Он чувствует то, как Хан дрожит в его руках. И он знал, что это точно не из-за холода. И только тогда, когда удалось усадить Хана на пассажирское и назвать адрес водителю, а также попросить Хана быть на созвоне, провёл его улыбкой, показывая тем самым, что всё хорошо. Но как только машина начала трогаться, улыбка моментально сползла с лица. Сейчас смысл оставался в двух вещах:1. Хан должен быть цел и невредим 2. Минхо отмывает свою кровь с белого кафеля.
К сожалению Хёнджина, и к счастью Джисона, он знал, что не сможет осуществить вторую мечту. Таким образом, кажется, он ранит Хана ещё больше. А ведь первым пунктом прописано "Хан цел и невредим". Пару минут ещё проходит с того момента, как машина покинула зону видимости его глаз, и он стоит, собирается с мыслями. Даёт себе вольную, нажимает на кнопку экстренного вызова и заходит внутрь здания уже не он, а его второе "Я", снова слыша эти конченные колокольчики. Минхо уже сидит за столиком рядом с Чаном, который ни о чём не догадывается и даже не знает, куда подевался Джисон. Слишком наивен, ближний друг. Подходит, вальяжно расстилается по дивану, захватывает, манящим безумием, пальцами тонкими, длинными и бледными, капхолдер, обвивающий, и сберегающий пальцы рук от горечи, гофрированный бумажный стакан с кофе. Делает пару глотков и всё это в манящей тишине. — Чан, спасибо большое за рекомендации, я думаю дальше мы сможем сами разобраться по поводу совместного сотрудничества, — ставит стакан на тёмно-синий поцарапанный стол с белыми полосами и разными узорами, слышится плескание горячего макиато внутри, а затем по лицу проносится улыбка, которой он одаривает Кристофера. — Ты, наверное, прав, — с каплей неловкости улыбается Чан, поднимается с дивана и собирается уходить, захватив свою куртку, — удачи вам, надеюсь ещё встретимся, Хван Хёнджин. — Взаимная надежда. Бан Чан ещё раз проводит взглядом своего друга Минхо и своего давнего знакомого Хёнджина, а затем скрывается где-то за дверью, под дождём, оставляя за собой только злосчастный звук этих колокольчиков над дверью. ㅤㅤㅤㅤМы не способны узнать, куда наши мысли унесет пронизывающий шторм: лазурными объятиями волн к душе горизонта или удушающей тетивой к стоячему дну. Но самое главное знаем точно: мы способны впиться в штурвал, чтобы контролировать. В жизненной мудрости много относительных черт, поэтому мы накапливаем ее запасы, чтобы создать свою.ㅤ ㅤㅤㅤМы можем разыскивать много чего-то небывалого или же не разыскивать вовсе. Будем витийствовать о чем-то надобном, а его не будет. Доверимся кому-то, открывая глаза. По прошествии времени вы разберетесь и дойдете до текущего сами. Никто, кроме себя самого, не подскажет. ㅤㅤㅤУ нас есть то, что зовется «продолжением». Вдобавок не будем бессчетно апострофировать о единоличном эпилоге, а невзыскательно подтолкнём к тому, что у каждого ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤон ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤсвой.ㅤ ㅤㅤ — Твой парень, кхм, прости, бывший парень, Хан Джисон, кажется? — начиная пролитие крови, Хёнджин злорадствует, делает вид, что не знаком с ним, так близко, как Минхо, тем самым режет по струнам души и портит его гитару для написания песен о любви, в которых произносил имя Хана. — Хорошенький. — Что ты сказал? — Даже у таких безалаберных и непоколебимых есть слабые места, и он твоё, верно? — Да что ты знаешь вообще? — начинает закипать Минхо. — То, что до тебя и после тебя он превратился в человека. Не думал, что проблема в твоём существовании? — Заткни свою пасть, — под напором злости Минхо и стол бы начал дрожать, если бы не было напора с другой стороны стола, который "перетягивал на себя скатерть". — Боюсь представить, что бы ты сделал, но смею предположить, — приподнимается с дивана, греет ладошками горячими о стол и приближает свое лицо к ближнему, — Поспорил бы на меня? Минхо выскакивает со своего места и пытается ухватить Хёнджина за горло. Получается легче, чем казалось, благодаря тому, что Хван не сопротивляется, уже лёжа на диване, с цветом спелой вишни в тандеме с серебром, с чеширской улыбкой на лице. Хёнджин ничего не боится, он нагло насмехается над ним, даже с нехваткой дыхания. Смеётся ему прямо в лицо, показывая то, какой он ничтожный. На что тот, на такие выходки, сжимает его горло ещё сильнее. Посетители, что всё время находились в кафе и стали свидетелями этого сражения, встают из-за столиков и пытаются как можно быстрее уйти, чтобы не продолжать давиться пирожными там, где скоро останется лишь чей-то труп. Но в этот раз без потерей. Охрана сбегается и хватает Минхо за шкирку, оттаскивая от Хёнджина, заламывая ему руки, чтобы тот ничего не смог сделать, пока Хван жадно давится воздухом и всё ещё умудряется тянуть лыбу. — Даже тут ты проиграл. Снова. Хёнджину ничего не остаётся, как оставить ему на прощание хищную улыбку и скрыться вдали от этого места, садясь в свой чёрный Mercedes Benz GT63S. Пальто отдал Джисону. Простудится? Возможно, но его это так не волнует. Прямо сейчас он доволен собой и надеется, что Минхо больше не влезет в жизнь Хана. В голове столько идей как уберечь от этой жизни его, но сможет ли он их воплотить? Едет домой, надеясь на лучшее, думая всю дорогу о нём одном. Пришло время показать обузданные предлоги, облаченные в кандалы. В жесте Хёнджина нет ненависти к погубившему животному инстинкту, только оборонительное разочарование. Его необходимость состоит из сострадания, и только к Джисону, так как угнетенные желания наделили способностью, несколько переходящую в апатию к другим. Он постиг непреклонность, совсем забывая о действительности: сумрак разлит, но он не оказался пустынным. И пока его спокойствие находило упоение, — Хана выживало среди взаимоисключающих усердий. Намеченная высь невменяемости, да? А у Джисона отсутствует сопричастность такта, знаете ли. Сколько нервов занимает принятие по поводу и без: расходиться в неведении о людях, поступки которых претят пониманию. Сколько намеревается сыскать бумажные опилки, но протяженность, как россыпь континентов, — по отдельности. Чаще вопрошает себя, почему Хан не дает ему покоя, даже когда молчит. Даже когда молчит Хван. В недосягаемом панцире только задрожавшие пальцы выдают необъятный страх Джи, — страх повторения. Безымянный, чей взгляд ломает сросшиеся кости, здесь далеко не изборожденный занавес. Хван волен побороться за себя, потому что подавляющая страсть Хана показала, что бороться стоит. Более того, борьба состоит из всей жизни, где Джисон — первоэлемент будущего, как бы прискорбно не звучало сие заявление. Пустота «между» заполнима, но рудимент ожесточенности — неисправим. Знает, что во всех его воспламенениях нет и доли самобичевания, но увечья не стираются. Не стираются и остатки превысившей амбиции. Изъять: так ли гласит антиутопия? срывая вместо маски возведенный юными годами микрокосмос.Живи с лезвием; в каждом человеке приветствуя мелькнувшую тень его стенания.
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤᅠ И с накоплением мыслей машина останавливается напротив своего же пристанища, обитель зла, где им вдвоём незачем больше находиться. Открывая входную дверь своим ключом, сразу же отскакивает назад, видя перед собой испуганное лицо младшего. Такой номер он видит впервые, удивлению место быть. Было бы глупо надеяться, что после всего того, что произошло сегодня - Джисон спит спокойным сном. Но неужто он впервые его встречает. Он ждал его возвращения? — Что ты здесь делаешь? – Хёнджин с удивлением явным задаётся вопросом. — Я... – Джисон прочищает горло, – Я ждал тебя. Они стоят в тишине у порога ещё какое-то время, после чего эхом разносится смех Хёнджина. Ему становится спокойно, атмосфера рядом с человеком, которого любишь больше всего на свете всегда казалась замкнутой, но оттого то и приятной. Там, где только они вдвоём. Хван взглядом спрашивает, а Джисон ему про себя отвечает, даёт вольную и распускает руки, чтобы Хёнджин подошёл ближе и обнял его. Промокший до жути, отчего Джисон бьёт его по спине, бормочит что-то по типу: "Почему нельзя было забрать своё пальто", "А если заболеешь?". Но Хёнджин уже ничего не слышит, он забрёл в него с ног до головы, как в неразгаданный лес шагнул ногой, шатаясь возле сосен, вдыхая аромат апозериса, еловых шишек и додекатеона. — Хан Джисон, давай начнём всё с самого начала? Всё с чистого листа. Я хочу дать тебе нормальную жизнь, хочу, чтобы ты сам научился улыбаться, чтобы ты верил только в лучшее и забыл о том, что происходило все эти годы. — Что ты хочешь мне сказать? — Полетели в Нью-Йорк. Джисон не знает, как реагировать на резкие перепады Хёнджина. Хотя ему думалось, что он к этому привык пониманию. Но здесь совсем иной случай. У него всё ещё проблемы с доверием, он всё ещё боится, что это всё напрасно и он не хочет задумываться о том, что будет дальше. — Это слишком резкое предложение, прости, — Хёнджин опускает голову вниз, смотрит на тощие ноги Хана, — Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, от такого заявления. Но я не хочу оставлять тебя здесь, где всё так сильно напрасно. Давай попробуем? И у меня наконец-то появится возможность познакомить тебя со своей семьей, которая так давно желает увидеть парня, который когда-то забрал моё сердце...Если тебя это пугает, ты ещё не готов к такому шагу, то мы можем пожить от них в неведении, пока что. Пока ты не будешь готов. Не знаю, как там пойдёт, я.... — Хёнджин, — не давая закончить старшему, резко проговаривает его имя Джисон, заставляя того поднять голову и услышать то, что хочет сказать младший. — Дай мне время. — Хан-и, обещаю, больше не буду тебя торопить, но... К сожалению, отлёт уже завтра, — Хёнджин виновато рассматривает каждую морщинку на лице Хана, который наблюдается в недоумении от такого спонтанного поступка. — И как ты это успел провернуть? — Это было не сложно, просто идея была заготовлена уже давно, а воплощение её пока что в разработке. — Джисон. Завтра всё решится: ты останешься тут с кучей воспоминаниями, болью и разлукой, впитанной в эти стены, или полетишь со мной в новую жизнь, где никого не будет кроме нас двоих и счастливых моментов. — Как думаешь мне поступить? — Я тебе не советчик, Хан, на самом то деле. Я дал тебе нож, чтобы ты убил тех, кто пытался тебя убить, я дал тебе ружьё, чтобы ты выстрелил в того, кто тебя предал. Тебе выбирать своё счастье иль боль.Знал бы ты, что два варианта для меня останутся кромешной тьмою и болью.
Маниакальное желание быть лишь фантоном, не имеющим никаких физических подтверждений вновь для людей по ту сторону, да и в собственном городе, отрывком памяти, которому не находится никаких подтверждений, что больше похоже на выдуманное собственным сознанием, неизведанным и недосягаемым, будто и не существующим одновременно с ним, больше на бред в полудреме походящим. Реальные подтверждения имея лишь в пустой квартире, полной страшного количества пустых бутылок из под алкоголя и таких же пустых пачек сигарет, вновь заходит в его жизнь, спустя столько времени. Бежать, не оборачиваясь; дыхание сбивать, чтобы удушение за свои ошибки и поступки ощущать. Он обещал себе, Хану, ужиться на новом месте. Хан поверил в это. Но его тело вновь отдаляется вновь в гнетущую и тёмную неизвестность, отдаляется от полюбивших и полюбившихся ему. Почему он так убеждён, что количество побегов не огранено? Ноги ведь себе сам переломает, скрывшись однажды в очередной одинокой мгле. Их подвязала недосказанность и полные речей глаза. Истошные крики в абсолютной тишине многоэтажного дома с "картонными стенами". Оба переходят с шага на бег, но не от своих страхов — навстречу им, навстречу греховности и аморали. Оба переходят с блокнотов исписанных на уличные стены, чтобы на виду, чтобы показать свои тревоги каждому, чтобы прокричать о них на весь город беззвучно, без авторства. Или же один из них.ˣ ˣ ˣ
У Ли Минхо сердце стучит слишком быстро и дыхание сбивается, когда он по лестнице с пятнадцатого этажа бежит, спотыкаясь, но продолжая бег. Времени слишком мало, лифт нерасторопный, будто существует здесь для того, чтобы мозолить глаза, а не доставить по быстрой возможности на самый первый этаж. Счёт идёт на секунды, где он ни одну потерять не должен. Ему страшно, страшно, что он не успеет. Он всё ещё не успел сказать главные слова одному единственному.— Чего трезвонишь с утра пораньше? — Мне тут Хёнджин звонил, говорит, ему больше не нужно никакое сотрудничество — Да ладно? — с усмешкой говорит Минхо, догадываясь почему, — А не знаешь причины случаем? — Да они вроде улетают с Джисоном в Нью-Йорк сегодня, — спокойно проговаривает Чан, пока Минхо находится в минутном замешательстве, но голова начинает работать так же резко, как тот бросает трубку и одевается.
Он понимал, что никакой телефон не спасёт ситуации. Джисон ни за что ему не ответит. Ни на сообщения, ни на звонки, возможно Ли вообще у него в блоке. Он просто бежит. Добегает до машины и со скоростью света мчится в аэропорт. — Я должен успеть... В аэропорту людей слишком много. Минхо в общий зал забегает, глазами по стойкам регистрации. Ищет табло, на котором был бы указан рейс. он не знает ни время, ни самолёт на экране их три, где на все заканчивается посадка через двадцать, тридцать и десять минут, находясь в разных частях аэропорта. он не видит его. Ли выдыхает сбито, когда, около посадки, его ловят несколько рук. Охрана оттаскивает назад, пытаясь спросить, что случилось — вход уже перетянут красной лентой, сообщая о том, что пройти никому больше нельзя. В коридоре несколько человек. И Минхо понятия не имеет, есть ли среди них Джисон.Кажется, он...
Минхо пытается докричаться и видит, как карие глаза смотрят на него, жалобно. Он снова рядом. Раздражает. Радует. Убивает. Терпеть не может. И так этого хотел. — У нас есть ещё пару минут, — говорит Хёнджин и опускает руку Джисона. Он знает, что ему сейчас надо. Джисон лишь осмотрел взглядом благодарности и размеренным шагом пошёл в сторону Мина. Охрана отпустила вырывающегося из охапки чужих рук Минхо, оставляя их наедине, но далеко не отходя, на случай чего. Поиски себя заходят слишком далеко. Но именно на самом краю Джисон себя находить начал. Именно на краю ему виделся Минхо. А без него ощущать себя казалось невозможным. ㅤㅤㅤㅤМаксимум низвержения, как оказалось, достиг Минхо. Честно пытался открыть лучшее, что в нём есть, но балласт порицаний прислонял заведомо неблагоприятные показания. Он истощен. Ему хочется забыться, а после понимает, что прошел ничтожный минимум, вследствие чего все еще здесь. И все еще собирает потерянные части себя снова.ㅤ И потерянные части Хана. Джисон подходит ближе, наконец-то может посмотреть ему в самую глубину его глаз, которая сейчас молила о пощаде. Сначала приоткрывает рот, но снова закрывает, лишь успев вдохнуть прохладный воздух. Думает, как правильно преподнести. — Я так сильно ненавижу тебя, сильнее всего живого и мёртвого. Знаешь, если бы мне дали шанс убрать тебя из моей жизни или шикарную карьерную лестницу, то однозначно выбрал бы первое. Но это также сделает меня несчастным, понимаешь? Чтобы я ни делал, я всегда буду несчастным. По какому бы пути не пошёл, я всегда буду помнить те времена, когда ты ещё любил меня, — делает долгую паузу, чтобы вдохнуть свежего воздуха вновь, — Точно... Ты же не любил вовсе, прости, ошибся. Но знаешь, даже если у нас был такой финал, я хочу сказать, что всё это делало меня счастливым. Я так рад, что у нас сохранились такие моменты. Ты был фальшив, но спасибо, что дал мне насладиться жизнью. Теперь исчезни из неё, пожалуйста. «Всю свою жизнь я твердил себе: я должен ненавидеть тебя, я должен скомкать и выбросить тебя, как лист, на котором не вышло очередное стихотворение. Но я провалил свой же план, потому что всё ещё люблю тебя. Во мне борются два чувства: любовь и ненависть. Но я не знаю, кто из них выигрывает, они где-то наравне, издалека видно, — профессионалы.» — Моя гордыня никогда не чувствовала вину за всё то, что я когда-либо совершил в своей жизни, но видимо настал момент, когда она повзрослела и научилась принимать поражения, отвечать за свои поступки. Прямо сейчас я чувствую вину, что принял участие в том споре, тем самым выиграв, но потеряв тебя. Ты был важнее любого приза, и понимаю я это только сейчас, когда уже слишком поздно. — Только скажи мне одно слово. И я исчезну. Скажи, что любишь, скажи, что ненавидишь, скажи, что я редкостный подонок, которому свойственно гореть в аду, — я приму всё, что ты скажешь. Ещё чуть-чуть и по его щекам разольётся водопад, что сопровождает боль и смятение за очаровательной, дьявольской, непоколебимой, улыбкой Минхо. — Я ненавижу тебя, Ли Минхо. Хватало доли секунды, чтобы мир рухнул перед глазами и заставил их краснеть, наполнять горячими источниками, что сейчас внутри будоражили сердце вулкана. Больно признавать, что, в этом хаосе, виноват он сам, и никто другой. Когда-то давно он отпустил его, думая, что сможет вернуть его к себе и крепко обнимать, как раньше. Но всё оказалось лишь снами, где он наконец-то обретал свободу. Хан протягивал руки и не знал, чего же ему ожидать — Минхо с лёгкостью их смог сломать, с такой же простотой смог их согреть. Биться с ним бесполезно — он сильнее, проворливее и хитрее. Хан тот, кто смог сохранить в себе всё и Мин тот, кем Хан не должен стать в итоге, слишком боится. Всё ещё. Помнит, как Хан держал в голых руках сердце, Помнит как заварил Ли кофе, курил на кухне и рассказывал о смысле, космосе и мире. Ему страшно приблизиться, страшно отдалиться и он стоит на месте, в итоге. Не знает, насколько ли это вообще возможно. Минхо выглядит тем, кто не сломался, он выглядит тем, кто ломал. Он смог добиться того, что Хан считает для себя невозможным. И если он не подойдёт к нему ближе — никогда этого не добьется. Он всё ещё отрицает, всё ещё боится, всё ещё не хочет. Минхо не смирился и это рвёт его на куски.Услышь мой голос и пожалуйста, не уходи.
Это ведь и есть точка невозврата, верно? Почему она такая страшная? На словах – точка, всего лишь точка, откуда нет возврата. На деле – яма, глубокая, бездонная, из которой не выбраться ни в жизнь. Минхо не сможет себя простить, он в яме и по ощущениям здесь очень пусто и холодно. Как в могиле. По тебе будет удобно пройтись. Всё возвращается, ничего бесследно не проходит. Мин получает то, что заслужил. Строить из себя дурачка смысла нет, пора уже начать отвечать за свои поступки.Мы, в силу своей неопытности и порочности, падаем эскизами сверкающих лампионов беспристрастно и рассыпаемся светозарным смехом о кратковременную пучину, подмечая про себя лик меланхоличного откровения в первую очередь перед чувством осознания располагаемого поступка, а в остальном — перед исчерпывающим шедевром собственных усилий. Созерцаем резь поражений, полагая, что последующие будут лучше. Мы являемся частью кромешного божества, так ведь, Хёнджин?
Джисон разворачивается и проходит сквозь себя и свои желания навстречу к новой жизни. К новой жизни вместе с Хваном. Он сделал правильный выбор, но только для одной из сторон. Прямо сейчас он понимает, что какой бы выбор он ни сделал - он будет несчастным. Выбор, заключенный за моралью. Он понимает, что никогда не сможет полюбить Хёнджина так, как хочет этого сам Хёнджин. И всё, что остаётся ему сейчас - выбирать один из лучших вариантов. Даже если оба варианта медленно будут отравлять каплей яда. Ужасно и из надобности, за что и стыдно. но Хёнджин сам понимает, он сам на это пошёл. Он никогда не сможет его полюбить по-настоящему. Оборачивается, кидая прощальный взгляд в сторону Минхо и скрывается вместе с Хёнджином и общими багажами. — Прости за то, что не смог уберечь, Хан Джисон, от самого себя же. Парень выходит с аэропорта, какое-то время вслушивается в ветер и не знает, чем всё это должно было закончиться на самом деле. Сейчас лишь остаётся сесть в свою машину и уехать куда подальше, чтобы забыться. Мысли крутятся в голове, но Минхо не слышит не их, не себя, и не желает, а к этому времени подходит к дороге и, игнорируя красный цвет светофора, бежит по асфальту, пока ему сигналят проезжающие навстречу машины. — Минхо! — Бан Чан выбегает из машины, только что приезжего сюда такси и добегает до перехода, стараясь докричаться до парня. Тот останавливается, почти не доходя до конца дороги. Чан переводит дыхание, а тёмные глаза доверчиво смотрят на мужчину.«И снова купленный на лжи,
На стороне моей ты ни был,
Обманом раз, обманом дважды,
Раздавил до отблеска в груди.
Ты не увидишь моей жизни,
Заставив сердце вновь страдать,
И приходит время, снова,
Приходит время вновь сгорать.»
В раннем возрасте они расстались, но в голове у него крутилось: "Мы когда-нибудь снова встретимся и тогда я уже не отпущу тебя" Они встречаются уже в зрелом возрасте и он всё же отпускает его навсегда.