Союз свободы и проклятия

Дилюк опускает взгляд и невзначай касается этой странной вазы. Он знал, что стоило бы ему выбросить её. Может быть, забыть про двойное дно и раскрошить мечом на мелкие осколки. Больше того — перемолоть в пыль, чтобы, словно прах, развеять с рук статуи Анемо Архонта. Словно прах этого идиота, что оставил его наедине со собственным жгучим Глазом Бога без своего холода. Спасительного мороза в его личном аду. Рагнвиндр в который раз самолично и грубее, чем должен был бы, выгоняет слуг из зала, чтобы снова — в который раз всего-то за неделю — сжать горлышко вазы и наклонить её к полу, после замерев в нерешительности. Его нерешительность стоит ему слишком дорого — не хватает его кровно заработанных и полученных миллиардов моры, дабы заплатить за все долги. Дилюк крепко сжимает челюсти, и ему мерещится от этой нелепого куска керамики его запах, что неожиданно доносится неизвестным ветром до лица с лёгкой прохладой. Ему не хватает всех богатств, чтобы отплатить по долгам несносного братца. Братец, коего он теперь так в жизни не назовёт, — уверен до очерствения собственного сердца — нагло ушёл, сказав об этом лишь ему. Как интересно получилось: Ордо Фавониус снова остались далеко не первыми, кому выдалась честь узнать о предательстве их капитана. Слова отдаются эхом в черепе и бьют лютым жаром. Слишком поздно думать, что Глаз Бога Пиро здесь виновен лишь от части — в случае Дилюка легче смахнуть всё на него. — «Судьба принца моего родного дома — в изгнании из чужих краёв. На этот раз я не могу говорить о том, что моё приключение когда-нибудь столкнёт нас снова. На границе Мондштадта затихли ветры, давая словам самим донестись по-настоящему морозным потоком среди беззвёздной ночи. Совсем недавно Дилюк держал брата за руку. Буквально секунду назад — за талию, разделяя с ним прекрасный дурманящий поцелуй. Сейчас же эти губы, без намёка на ухмылку, говорят, что отданное сердце можно растоптать, а узы приобретённой семьи никогда не станут дороже той, что не выбирал. — Значит всё же ты принял решение, — безразличным тоном ответил красноволосый господин. В венах закипала злость. — Как бы я не хотел, я не в праве осуждать твой сознательный выбор. Только враг Мондштадта- — О! Нет-нет! — тот просто развёл руками, — ты достаточно сказал, продолжение будет лишним. И… отпусти меч, — Альберих наконец ухмыльнулся, даже не потянувшись за оружием в ответ на недовольство брата, зная, что сей бравый король не посмеет напасть первым, — тебе он всё же не идёт. Рука Рагнвиндра дрогнула. — Я ухожу, мой милый Дилюк, нет смысла меня останавливать. — Не называй меня так больше. — Процедил он в ответ сквозь зубы. Пламенная ярость брала верх над уязвлённым предательством разумом. Но всё же — нет. Сегодня на границе Мондштадта битвы не станет. Кулаки сжались: в них больше не чувствовалось утоляющего пыл холода. И всё же — Дилюк сам не мог знать, стала бы эта несуществующая борьба решающей. Стала бы чьей-то смертью? Покров беззвёздной предзимней ночи сулит все победы льду и стати Альбериха. Он был сильнее. И его силе хотелось отдаться без остатка, подставить спину, искренне зная, что, несмотря ни на какие аргументы, нет у Кэйи той самой силы, с которой он бы смог всадить в тщательно скрываемое хрупкое тело нож. Только снова же — мысленно повторял, словно мантру, — среди подмёрзших травянистых полей не будет сватки. Как жаль, — думается Дилюку — хотелось бы, дабы смерть в ней всё равно кого-нибудь настигла. — Да ладно тебе, перестань упрямиться, ты как никто другой понимаешь меня, — говорил Кэйа, безобидно расправляя руки. Шаг — и за ним морозные объятия. Он улыбался дико, пока под повязкой не просияло древнее больное заклятие, — Благополучие Мондштадта для тебя на первом месте. Признай, ты ведь готов и по-настоящему убить меня, король! Дыхание нежданно сбилось после его слов: на самом деле, Рагнвиндр бы сначала запер и выбил бы из него всё скверное. Понадобилось бы — держал бы до того, как вся мразь из мыслей этого идиота сама не вылезет. Может, хоть тогда Кэйа будет иметь каплю в море пламени представления о том, сколько боли причиняет сожжённое в пепел сердце в груди. Без его холода так оно и станется. Но все эти мысли — не его. Дилюк сам бы сдался в плен, лишь бы его снова касались руки дитя бесчестия и клятого мороза. Лишь бы больше эти руки не касались Мондштадта. — Моя родина, Каэнри’ах, нуждается в своём принце. Я не могу игнорировать их кричащие голоса. — Просто сказал агент, и эти слова отбились знакомым эхом в голове. Голоса людей ведь не так уж и сильно различаются, чтобы к некоторым из них можно было попросту… не прислушиваться? Рагнвиндр опустил оружие к земле, а за ним — и взгляд. Незаметно он корит ночную тишину за то, что звук удаляющихся шагов в ней был слышен даже слишком отчётливо. — Умеешь же ты всё портить. — Бросил напоследок Дилюк. Громоздкий меч безвольно выпал из рук, подняв вокруг себя клуб дорожной пыли. Брат не имеет права осуждать за выбор другого. И всё же ему показалось на миг, как заклятая ухмылка спала с отныне столь мерзкого лица. И плевать на то, что Кэйа не оглядывался». Рука будто бы нечаянно — уверенно, но не по своей воле, — двигается дальше позволенного. Треск. Бьётся ли это ненавистная ваза? Бьётся ли разбитое сердце? Кэйа наплевал на всех. Дилюк хранил его подарок с гравировкой того, что он всё равно принял удар в свою сторону. Но вазу ловят. Чья-то сильная загорелая рука перехватывает запястье, которое в тот же час колется иглами когтей и пылает огнём. Пылает огнём где-то чуть ниже живота, и запах с нотами винограда разносится по залу. Незваный, но жданный гость медленно натягивает на лицо широкую и до чего же нахальную улыбку! — Признаюсь, я тогда солгал тебе, — раздаётся прямо над ухом сладкий голос, — Я бы никогда не пошёл той дорогой, на которой бы нам было суждено расстаться, милый. — К чему тогда весь этот спектакль? — злость вновь забурлила в венах, и Дилюк очень скоро вырывается из чужой хватки. Ну что за чёрт! Как он мог вернуться настолько тихо? Кэйа весело хмыкает, будто бы и не забыл отдать запасные ключи от винокурни при последней встрече. Словно бы и не была та встреча — безнадёжной потерей самого дорогого из цепочки, что открывал закрытую душу близкого братца. — Остудись для начала. «Коснись меня ещё раз для начала» — жадно просит ноющее жаром тело. Но вопреки всему, принц обходит его стороной и уводит внимание от собственного подарка, заставляя смотреть только на него. — Отвечай немедленно. Ты не можешь вломиться сюда чёрти как и чувствовать себя, словно дома, после твоего предательства. — Едва ли не рычит хозяин поместья, утопая в жаре лишь сильнее. Безумные нетерпеливые глаза смотрят на Альбериха и отсчитывают блеском секунды до того, как языки пламени закроют все выходы. — Предательства? Возможно, однако я никогда не желал ничего плохого Мондштадту, — с жутко раздражающей ухмылкой тот снова произносит чёрти что, чтобы потянуть время и нервы вспыльчивого брата, — Да и как же это я сюда вломился? Признай, ты ведь ждал меня. Холодные пальцы небрежно тянутся к горячему плечу, ни капли не боясь обжечься. Только эту неслыханную наглость резко отбивают, оставляя на руке что-то гораздо хуже, чем ожог, — проникает глубоко под кожу и остаётся там фантомными иглами. Кэйа лишь сладко и как-то нежно переводит ухмылку в улыбку, когда-то видную лишь его дорогому братцу. И этот братец знает, что смотреть на его улыбку сравни быть под самым надёжным щитом в мире. Дилюк не любит прикрываться щитами. Однако пыл слегка угасает от вида чего-то столь родного и приятно тёплого. Дилюк Рагнвиндр может хоть сколь угодно становиться причиной самых крупных пожаров и выходить из них живым и здоровым, но никогда с той же лёгкостью не сможет научиться дарить и переносить самое обыкновенное тепло. И тепло это потушит любой пожар короля. — О Бездна, просто восхитительно! — Кэйа подходит ближе, и наконец его бережные касания не отталкивают, — Я завидую сам себе, что меня терпеливо ждал такой невероятный омега! Только скажи мне, как ты и вправду мог поверить, что я оставлю тебя одного? — То был последний раз, когда я тебе поверил, — он поднимает глаза и внимательно хмуро всматривается, пока ледяные руки не обхватывают за щёки, и на коже не чувствуется прохладное дыхание. У него есть собственные миллиарды в наличии — и всё равно никакие блага не могли бы повторить этот холод и блаженство от потухающего внутри пожара. Тело всё сильнее поддаётся на ласку, и разум нежданно понимает, что ничего плохого в этом и нет. — Я думал, ты заметишь, как же тяжко мне было говорить те слова. Рагнвиндр теперь так неожиданно осознаёт: Кэйа не такой, как он, — Кэйа всегда прячет горечь за едкой ухмылкой. — К чему же тогда всё это? — в третий раз спрашивает Дилюк, и лишь в третий раз отбросив подальше гневный тон. Альберих всё с той же искренней улыбкой убирает руки и отклоняется назад. Тишина ночи снова доводит до слуха чёткие слова: — Каэнри’ах восстанет и поднимет знамя войны против Небес. Их господство больше не должно пребывать в мире. — Небес? Тех, кто выше Архонтов? — тихо проговорил Дилюк, со всей страстью вникая в суть. Больная безумная мысль пробежала приятным холодком по спине. — Именно, — шепнул Кэйа, вновь проводя подушечками пальцев по раскрасневшимся щекам, — Тейват станет свободен. Разве Мондштадт не столица того, что зовут «свободой»? — Мондштадт не поскупится ни морой во имя восстановления Каэнри’ах, — незамедлительно изрёк Рагнвиндр, — Мондштадт с этого дня наладит связи со Снежной. — Ты знаешь, что я хотел услышать от тебя, мой милый король. Принц вздохнул, наслаждаясь до одури сильным и сладким виноградным запахом и прижимая ближе своего тайного короля. В этот день Мондштадт окончательно решает вновь подняться на борьбу за свободу — о чём мечтал давно. Дилюк прикрывает глаза в долгожданном поцелуе. С пояса неожиданно падает Глаз Бога, разбиваясь на мельчайшие кусочки неизвественого, непостижимого людьми материала, и король чувствует, как каждую клеточку отпускает ненасытный жар. Сегодня вместо подаренной вазы разбились прутья решётки. Сегодня Дилюк слышит миллионы голосов. Голосов тех, кто жаждет освободить и спасти родной бесценный мир от загребущего Света.