истома

тсукаса шумно вбирает воздух в легкие, когда под задранной футболкой язык руи рисует прямую между ребер к низу живота. смотреть на него не хватает воли; сил – только на то, чтобы прижать кисть к губам, зажмурить глаза и жадно хватать кислород, которого внезапно оказалось в недостатке. в этой комнате нет звуков: только эхо сердцебиения в ушах и собственные тяжелые вздохи. голову кружит несравнимо, и тсукаса, кажется, потерял интерес ко всем тайнам мироздания, секретам вселенных, к тому, что станется после смерти – а она непременно близится, ведь каждое касание руи пальцами к животу тенмы – оксюморон – жгучая нежность. взрывы и вспышки сверхновых. рождение чего-то, что будет известно только им двоим. стиральная машина на первом этаже оповещает писком о завершении работы, а между парнями стираются границы приличия. на пол падает вскрытая пачка чипсов. (...руи облизывал пальцы и, видимо, ничего не стеснялся. брови тсукасы в вопиющем изумлении поднялись едва не до линии роста волос. первая мысль: «охуеть». тсукасу стесняли джинсы. следующей мыслью было: «как же хочется его трахнуть»). камиширо поднимается к лицу тенмы, словно выискивая что-то в глазах того. ответ на немой вопрос? тсукаса не умеет читать мысли, но верно угадывает, когда берет в ладони лицо руи и утягивает в поцелуй. трогательный, почти целомудренный, не более, чем прикосновение. глубокий, пылкий, поглаживая его язык своим, зубами нарочно задевая чувствительную кожицу губ, посмеиваясь в ответ на притворное недовольство. они на кровати, и руи сверху. гнет спину, извивается хищной анакондой, и взгляд у него такой же. потемневший. хищный. бесконечно страстный. прижимаясь телом к тсукасе, он двигается все ближе и ближе, ближе – заползти бы в сердце и поселиться там навечно. думая об этом, тсукаса стонет в губы напротив: это будет до невозможного сложно, нервно, но... ему плевать. его душа уже неспокойна. он влюблен. губы повторяют выученные движения снова и снова, требуя: больше, теснее, сильнее. они целовались и прежде, множество раз во множестве мест, но накатывающая импульсами страсть – краснеющими кончиками ушей, покалыванием в пальцах – обостряет чувства и преподносит их каждый раз в новинку. руи вытягивает руку и зарывается ею в светлые волосы парня, невесомо гладит большим пальцем по виску, и эта его привычка стала для тсукасы тем, без чего вся жизнь отправится под откос. трепетным волнением скапливается в низу живота ожидание и раздразненное предвкушение, когда руи без предупреждения отстраняется, и каждое место, где он касался тсукасы, саднит фантомными ожогами. они смотрят друг на друга в незыблемой тишине, глубоко дыша, покрываясь красными пятнами в смятении перед манящей таинственностью руи и непреодолимым возбуждением тсукасы. камиширо садится на бедра блондина, возвышаясь над ним. такой, в мягком свечении настольной лампы, он кажется еще более нереальным. он молчит, улыбаясь довольно, подобно ручному коту, но глаза его горят озорством и предлагают тсукасе решить еще одну загадку. — чего? — неловко хохочет тенма, как масло плавясь под игристым взглядом. — ничего, — просто мотает головой руи. а затем так же просто двигает тазом, выбивая из тсукасы тяжелое сопение. — я любуюсь тобой. и то ли от этой искренности, то ли от влажных губ на своей шее, а может, от того, как бесстыже камиширо ерзает, притираясь бедрами к чужому паху, – тсукаса вновь чувствует головокружение и, пожалуй, вот-вот потеряет сознание. руи с жадностью целует его под линией челюсти, будто его задача – не пропустить ни одного участка кожи, и на пробу кусает. успех не заставляет себя ждать: громкий стон вырывается из горла тсукасы, а следом чужие пальцы ложатся на затылок руи. этот жест говорит сам за себя. руи считывает его безошибочно. жар расползается по телам обоюдно. от подбородка к ямке между ключиц – руи повторяет выученный наизусть маршрут, покрывая шею возлюбленного дорожкой влажных поцелуев, с упоением наблюдая, как содрогается тот рваными выдохами-полустонами. тсукаса задыхается от наслаждения, и оно же отражается эхом от стен комнаты, ласкает слух и пускает по телам зыбь мурашек. им одинаково льстит это. руи оттягивает ворот футболки блондина и прикусывает кожу на ключице; тсукаса вновь издает резкий стон и мысленно машет рукой на прощание своему самообладанию. — да сними ты уже ее, — умоляюще произносит тсукаса, снова ощущая сладострастную тягу внутри от хихиканья руи в изгиб его шеи. — не могу отказаться от удовольствия подразнить тебя. — если я спущу в штаны, ты больше никогда не переступишь порог этого дома, — тсукаса бурчит, и это снова вызывает у камиширо смех. тем не менее, он послушно сползает с чужих ног, помогает подтянуться тенме и тянет вверх его футболку. (свою, вообще-то, но это осталось в прошлом). тсукаса также нетерпеливо освобождает руи от элемента одежды и между делом снова тянется за поцелуем. он уже соскучился. покорная нежность; мимолетное счастье; он теряется от концентрации любовной тоски, что повисла между ними связующей ниточкой. парень чувствует на губах руи улыбку, и она отправляет тсукасу в нокаут. внутри у него завертелся вихрь – беспощадный, обезоруживающий, говорящий о том, что сердце в его грудной клетке давно уже принадлежит не ему. впрочем, подумать о влюбленных сердцах никогда не поздно, но вот в данный момент в голове тсукасы ни единой внятной мысли. только душная пустота – из-за руи и для руи. и болезненно пульсирующий член, конечно, тоже обращает на себя внимание. рука тянется за лубрикантом и презервативом на дне прикроватного ящика автоматически: тсукаса не отрывает взгляда от руи, чтобы тот не посмел застать его врасплох очередным укусом. руи поднимает руки вверх: «туше». азарт на дне зрачков, тем не менее, у них один на двоих. пока тсукаса льнет к разгоряченному телу напротив, руи гладит его по позвоночнику, спускается к пояснице, на бедра, цепляет пальцами и тянет вниз молнию на джинсах, наверняка зная, как размазывает тсукасу от адреналиновых всплесков. его ладонь оказывается под жесткой тканью, периодичными поглаживаниями прижимая чужой вставший член к лобку и явно наслаждаясь укоризненным мычанием того. руи действует на тсукасу по-особенному. для него он сам по себе – особенный, и умело этим пользуется. под бессвязные фразы и глупые смешки они окончательно раздевают друг друга. обнаженное тело перед глазами, взбирающееся на его колени, предвкушением натягивало нервы до предела. ох, господи, как же тсукаса любит его. руи садится на него, и, помилуй боже, он до непристойного горяч. тугой, пылкий, кошмарно привлекательный. гнет поясницу, сжимается на члене и так аристократично размыкает губы в немом выкрике. разорванный, но до того пошлый выдох как молния режет по ушам, пускает по предельно возбужденному телу дрожь, дает трещину напускному приличию – все внутри трещит, дрожит, расходится по швам остаток стеснения. тсукаса тенма перестает быть собой, превращаясь в оголенный нерв, чувствующий все чрезвычайно отчетливо. губы распахиваются от наваждения и брови томно, в невыносимом желании вздымаются вверх, но тсукасе все же удается пересилить себя и сфокусировать взгляд на том, как необъяснимо очаровательно трепещут тени ресниц на чужих щеках. он тянется к губам руи – таким искусанным, покрасневшим, как спелая вишня – и оставляет на них эфирный поцелуй, напоминая: я здесь. я хочу тебя. я люблю тебя. — как ты себя чувствуешь? — тсукаса заглядывает прямо в глаза, с осторожностью заправляя длинную голубую прядь за ухо. — скажи, если будет больно, мы прекратим... — все в порядке, — обрывает руи и, помолчав, в качестве подтверждения касается губами запястья тсукасы у своего лица, следом прислоняясь к нему щекой. они прижимаются друг к другу крепко, словно разделяя на двоих желание срастись телами: кожа к коже и никаких сторонних препятствий. руи опирается ладонями о плечи тсукасы, постепенно опускаясь на его член, и тихо-протяжно стонет. тсукаса же ловит губами каждый из этих стонов. там, на глубине, зиждается сама любовь и безумный водоворот ощущений. нырять туда страшно, но до тех пор, пока рука руи в его ладони, тсукаса может не опасаться за свое сердце. их захлестывает с головой. руи наращивает темп, и, пусть возбуждение притупило слух, каждый стремится записать на пленку памяти череду аритмичных стонов, подстроиться под другого, зазвучать в унисон. тсукаса в хаотичном порядке шарит ладонями по вспотевшей спине руи, чтобы чувствовать его еще сильнее, чтобы разделить его дрожь между ними. под горячим дыханием плавится кожа, под закрытыми веками мажутся скопы разноцветных пятен, мелькают образы, и все же ни один из них не выигрывает у руи, его разметавшихся по плечам волос и того, как он вскидывает голову от очередного сигнала нервных импульсов, вызванного ударом головки по простате. тсукаса паралелльно – абсолютно бесстыже – накрывает кистью член руи, двигая ею по спирали, то надавливая большим пальцем на набухшую головку, то полностью пряча ее в своем кулаке. руи заметался под теплотой чужой ладони, и тсукаса ликует; камиширо издает полухриплые стоны, теряет рассудок от того, что тсукаса и в нем, и на нем, распадается на атомы под синхронностью собственных толчков с ладонью тсукасы. руи выгибает поясницу, замирает, гортанно ноет – и ладонь тсукасы наполняется влажным теплом. они сталкиваются лбами в момент, когда дыхание тсукасы спирает, зажимая горло где-то под кадыком. ноги дрожат, выступивший пот холодит плечи и спину. он в полубессознательном состоянии, он несдержанно стонет, на грани падения в забытье чувствует, как его подводит к вожделенному экстазу. у тсукасы верхом на бедрах сидит его руи, его мечта, выбивает из них двоих стоны, словно искры, и провоцирует на такую гамму пестрых чувств, которая выворачивает наизнанку и опустошает, но исступление это – истома. на мгновение и собственный оргазм ослепляет его; в висках стучит горячая кровь, колени бьет сладкой дрожью. приятная тяжесть расползается по телу негой, мучительно медленно и в то же время до ужасного быстро. — ну и лицо у тебя, когда ты кончаешь. — красивое? — пытаясь справиться с головокружением, тсукасу все же хватает на рикошет чужой язвительности (пусть даже это вовсе не те слова, которые хочется слышать после секса). — очень, — руи старается выглядеть бесстрастно, выглядеть паяцем – даже, о боги, во время занятия любовью со своим парнем, – но прилившая к щекам кровь выдает его слишком красноречиво. тсукасу это раззадоривает. поэтому он раскрывает объятия и скрещивает руки на шее руи, опрокидывая его на себя и вжимая лбом в плечо, прижимая ко взмокшей груди – к груди, в которой липким джемом разливалось тепло. у них еще есть немного времени, чтобы понежиться вот так. и целая жизнь впереди – для любви.