Время не лечит

      Алану шесть лет. Пойманная почти случайно птичка в детских руках трепещет и бьётся, повреждая хрупкие перья, её косточки, невесомые и тонкие, ломаются, стоит нажать посильнее. Зажатая в ладони голова заходится испуганным чириканьем, пока маленькая комета не проворачивает её вокруг своей оси под неслышный, но осязаемый хруст позвонков. Комок пуха дёргается разок и обмякает в руках, неживой и неинтересный.       Маленький Хейл держит его ещё какое-то время и разочарованно выкидывает на дорогу. Отец почему-то ругается, не обращая внимания на то, что с десяток таких же птичек уже прыгает вокруг бездыханной подружки, жизнерадостно чирикая и набивая животы мусором с земли, приближая собственную смерть. Алан не понимает, за что его ругают, но на всякий случай кивает, ведь за послушание ему обещают мороженое.       Алану девять лет. Убийство птиц стало частью жизни, ведь отец свозил его в чудесный дом, пахнущий солнцем, где жила маленькая звёздочка. Алан носит своему сокровищу подарки дважды в неделю, выбирая для него самых красивых птичек и сворачивая им шеи собственноручно после того, как подбил крылья из рогатки. Он подкидывает их в ранец на перемене, в шкафчик для одежды, на порог дома, распластывает мёртвые крылья на сменке и кладёт под парту, обозначая своё особое внимание.       Наблюдать шок солнышка от очередного трепетного подарка приятно, но на пользу Хейлу это не идёт, маленький Санни ни в какую не желает принять его настойчивые и изматывающие ухаживания.       Алану пятнадцать лет. Опрокинутый на траву Санни слабо дёргается и просит не трогать его, а в животе уже собирается тугой, приятный, тёплый ком, предвкушение забавы и долгожданного удовольствия. Он отомстит одним ударом и неприступной маленькой сучке, и её мелкому зелёному защитнику, побившего его на глазах у всей школы, несмотря на разницу в возрасте.       Он не сомневается в том, что собирается сделать, слова про возраст и ответственность скользят мимо ума и сердца, ведь под руками живое, тёплое, пищащее, которое так легко сломать и сделать своим. Чуть позже он будет жалеть лишь о том, что не успел, не хватило каких-то пяти минут... Ему бы хватило пяти минут…       Алану семнадцать лет. Вонючий, испитый бомж жалко кривит окровавленный рот без половины зубов, умоляя перестать его мучить. Они нашли его в парке, где эта пародия на человека пыталась устроиться на ночлег.       Бить лежащего на асфальте человека ногами в живот приятно. Ещё приятнее чувствовать, как под подошвой ботинка трещат чужие рёбра, когда Хейл от души прыгает на грудную клетку хрипящего мужчины. Они останавливаются лишь тогда, когда бомж перестаёт дёргаться. В глазах товарищей Алан видит беспокойство, но ему самому просто стало неинтересно играть со сломанной игрушкой. Одёрнув полезшего смотреть, дышит ли лежащий на земле человек, Хейл уходит.       Алану двадцать два года. Он садится на лежащего на кровати Дрейка, обстоятельно устраивается на впалом животе превратившегося в ходячий героиновый скелет пса, проводит руками по слипшемуся меху на груди. Пальцы ползут вверх, оплетают шею витающего в наркотическом тумане друга и медленно сжимаются. Алан давит дёргающийся кадык большими пальцами, смотрит в трепещущие под полуприкрытыми веками глаза и почти жалеет, что Дрейк не понимает, что происходит.       В открытой пасти видно синеющий язык, пёс похрипывает, его бессознательный организм борется за жизнь, пытаясь протолкнуть воздух в пережатую крепкими пальцами трахею, но лежащие на покрывале руки даже не дёргаются. Через пару минут всё кончено, стеклянные глаза Дрейка безучастно смотрят в грязный от сигаретного дыма потолок, сердце больше не бьётся. Алан сползает с него, цинично целует дохлую морду в уголок губ и идёт собирать вещи.       Алану двадцать пять лет. Вновь найденный и уже не выпущенный Санни под ним дёргается, плачет, умоляет остановиться. Ему больно, а ещё он восхитительно узкий и пахнет так сладко, что у Хейла кружится голова. Его второе я, больной спутниковый ублюдок, пытался вылезти, но Алан буквально вбил его обратно, оставив себе нежное, блестящее солнышко, так упоительно сжимающееся вокруг его щупальца. Он не отказывает себе ни в чём, оставляя на золотистой коже глубокие синяки и следы от укусов, хлещет от души заплаканные щёки, наказывая за то, что не сдался гораздо раньше, ещё в школе.       То, сколько на новоиспечённом смотрителе детского сада останется следов, совершенно не важно. Он не успеет никому их показать. А потом Алан придёт за его любимым крокодилом. Но сначала поцелует этого несносного ревущего нытика ещё раз, напоследок…       Алану двадцать семь лет.       Не исполнится.