Под дождём (с дождём)

Ацуму говорил, что любит дождливые дни. Это было первое, что он вспомнил, возвращаясь с тренировки. Приглушённый голос Мии, медленно потягивающего кофе и следящего за нещадно бьющим по окнам дождём, отпечатался в его сознании как картина. И даже сейчас, пытаясь обойти очередную лужицу грязной воды, он поморщился: перепрыгнул, но в последний момент наступил пяткой на краешек, отчего кроссовки моментально намокли. И будь сейчас рядом с ним Ацуму, почему-то решивший остаться допоздна в спортзале, то он бы ответил: «А я дождь терпеть не могу». Сакуса был прямым и понятным, оттого и необычно простым. Мия был сложным, вечно катался на своих эмоциональных качелях, шифровал любое движение или жесты приличного человека за что-то другое — понятное лишь ему самому. Но факт есть факт, каждый член команды так или иначе связан с главным игроком, у их позиции даже название такое — связующий. А он бы немного перефразировал этот термин — «хитрожопые говнюки», ведь, по сути, так оно и есть. Но он не совсем уверен, что из-за одного лишь мнения Сакусы мир спорта готов внести корректировки. А Сакуса хотел бы. Ацуму никак иначе, чем хитрожопым, назвать нельзя. Этот засранец и по сей день продолжает достойно завоёвывать это прозвище, соответствует по всем пунктам. Сакуса плохо знаком с командой Аобаджосай, но, судя по случайным встречам, когда один из членов команды обзывает их капитана говнюком или засранцем — а Ойкава Тоору всё же был связующим, — он делает заключение: возможно, этот член команды горел изнутри так же сильно, как и Киёми, просто был менее культурным, чем он. Но связывает нерушимой нитью его совсем не позиция связующего, а что-то ещё. Например, те же монологи с приглушённым голосом замечает никто иной, как Сакуса. Лишь потому что «оказывается, и у Мии бывают такие моменты». Когда ему не хочется съязвить, подколоть, начать соперничать или конкурировать как ребёнок первого класса, а просто сидеть перед окном, обнимать себя за колени и пить кофе. Кофе. В десять ночи. Как-то раз, одним дождливым вечером, он не выдерживает и, поборовшись со своим нежеланием притронуться к чужой кружке, отбирает её у Мии. Мия вздрагивает, будто просыпается от беспокойного сна, смотрит секунд пять-десять расфокусированным взглядом, что нарушителю становится не по себе. Потом выдаёт абсолютно бесстрастное: — А, Сакуса. И Сакуса застывает. Ведь он ожидал совсем другое обращение. То есть да, он Сакуса, это правда он, но в этом «Сакуса» есть что-то, что больно задевает его душу. Будто не к нему обратились, а вспоминают между разговором незнакомого им какого-то Сакусу. Мерзко. Почему-то Киёми думает, что его фамилия впервые слышится мерзко в устах этого человека. Ведь он Оми-кун или обиженно-сладко-приторное Оми-Оми, а не Сакуса. Даже не Киёми, а Сакуса. В конце-то концов, думает он сам, дождь как-то странно влияет на Ацуму, раскрывает его не раскрытые ранее нахальства — не сказать, что он до этого был нормальным, — холодность, отчуждение, высокомерие. Возможно, замкнутую натуру Киёми сильно взбудоражило «Сакуса», что он на короткий миг почувствовал себя как минимум не в своей тарелке, как максимум — маленьким насекомым, у которого есть риск быть затоптанным огромным человеком в любой момент. Но Сакуса всё ещё вежливый человек и к некультурным, по его мнению, людям обращается как подобает — чуть грубее: — Завтра мне нужен хороший пасовщик, — титул связующего ему ещё надо заслужить, — а не призрак, зевающий на каждом шагу. Мия кивает. Сакуса забирает кружку, выливает в раковину и, не выдержав, моет напоследок. Но, проснувшись в два часа ночи от раската грома, коротко ругает свой прервавшийся сон, идёт на кухню за бутылкой воды, потому что забыл взять запасы в комнату, но так и застывает на последней лестнице, только потому что видит чьи-то очертания перед окном в кромешной тьме. Молния на короткий миг освещает комнату, как мимолетная подсказка в играх, и теперь Сакуса убеждается в том, что это Ацуму Мия, чёртов связующий, уже четвертый час сидящий в одной позе как каменное изваяние. Киёми потирает переносицу, сон будто рукой сняло. Он даже подозревает, что пугающий силуэт Мии приснится ему, если он попытается поспать. Он трясёт головой, запретив себе накручивать дальше, и зажигает свет. Потому что думает, что выпавшего из реальности человека пугнуть своим шёпотом стоит ему жизни. А если быть честным, то Сакуса и сам боится, не набросится ли на него Мия, безумно ненормальный, в эту уже дождливую ночь. Сеттер наконец-то оборачивается, одаривает ночного гостя доброжелательной и усталой улыбкой, и Сакуса думает, что тот таким уставшим выглядит из-за своих мыслей. Что может посетить его голову в течение четырёх часов? — По правилам, — начинает доигровщик, коротко кашлянув из-за своего хриплого голоса, — человеку желательно лечь спать в десять. Ибо в два ночи начинается эмоциональный голод и обычный. Он не ругает связующего за то, что тот не послушался его и просидел до глубокой ночи, любуясь вспышками молний, а просто выдаёт малоизвестный факт. По крайней мере, судя по взгляду и ясности в глазах, Ацуму идёт на контакт. — Верно, Оми-кун, я чертовски голоден. И оказывается абсолютно прав. Мия в сознании. Киёми ещё раз мысленно чертыхается, проклиная дождь, неожиданно нарушивший режим шумного товарища и превратившего его в незнакомца. И неожиданно для себя предлагает: — Выпей молока. Быстрее уснёшь. Ацуму снова устало улыбается, поворачивается к окну, нехотя поднимается с места, будто не хочет прощаться с дождём, быть точнее с теми ощущениями и таинственной аурой дождя. Кажется, Мия смотрел всё это время не на дождь, а на что-то другое — что-то, что там есть внутри. Сакуса на всякий случай рассматривает тьму за окном, но словно в предупреждение молния снова разрезает эту самую тьму пополам, мол «тебе здесь не место, иди подальше». От этого неслышного голоса он инстинктивно дёргается, чувствует опасность, и идёт от греха подальше на кухню. Свет в гостиной гаснет, он греет молоко, сзади слышится скрип металлической ножки барного стула. Он ставит на стол кружку с молоком, разбавленным с кусочком сливочного масла, и садится напротив. А в ответ на свою услужливость слышит: — Спасибо, что заботишься обо мне, Оми-кун. И да, чёрт его дери, Мия имеет привычку коряво (абсолютно хреново) расшифровывать его любые действия. Но в этот дождливый день он со стопроцентной точностью угадывает подсознательный мотив его действий и желание позаботиться. У него появилась ещё одна привычка ненавидеть дождь. Ацуму Мия стал проницательным. «Но почему-то, — думает Сакуса, — на душе стало спокойно».

***

Он смотрит на небо, покрытое одной серой дымкой, и останавливается прямо посреди тротуара — очень невежливо с его стороны занимать всю ширину для пешей ходьбы. Но внезапное осознание ударяет в голову с такой силой, что он разворачивается назад и идет обратно в спортивный комплекс. И нет, Мия не собирается покончить с собой или натворить что-нибудь, просто ему нужно убедиться в том, что он этим дождливым днём абсолютно нормальный, и этого нормального человека надо поскорее вернуть домой. Он не волнуется за состояние своего сеттера, просто на его бодрое состояние нужны хорошие пасы. Именно. Свой завтрашний успех он планирует сегодня вечером. Борясь с огромными лужами, которые на обратной дороге стали ещё больше, он интенсивным бегом-прыжком перепрыгивает их и даже находит в этом занятии что-то забавное. И снова вспоминает другой дурацкий разговор в другой дождливый день.

***

— Сегодня не сообщали про дождь. — Этим он и веселей! Хей-хей! — Бокуто-режим весьма опасен, — буркнул промокший до ниточки Сакуса. И сейчас они, как два лоха-идиота — по сути, так оно и есть, — переходя на бег, направляются в сторону их общежития. Ацуму на замечание лишь смеётся, а Сакуса с опаской поглядывает на него из-под маски и ещё больше натягивает молнию черной куртки вверх. Будто инстинктивно опасается неизвестной натуры Мии. На удивление он сегодня дружелюбен и носится под дождём как сумасшедший. — Слушай, Оми-кун, — как этот идиот может продолжать болтать без умолку под осенним дождём, когда его самого потряхивает от холода?! — а ведь мы можем сделать так, — указательный палец собеседника поднимается вверх, и Сакуса мысленно бьёт себя по лбу, потому что все нынешние выходки Ацуму похожи на выходки Бокуто. А этот блеск в глазах с нотками великого «Эврика!» не предвещает ничего хорошего, ведь люди с подобным выражением лица не могут быть разумнее Архимеда, Ньютона и Эйнштейна. Он еле слышно вздыхает под маской. На кой чёрт он подался в «Шакалы»? — Я нашёл способ против твоей мизофобии, — выдаёт он. А Сакуса, любящий всё называть своими именами, на эту «мизофобию» обижается. Для него это звучит как «ты больной», хотя ничего подобного Ацуму не имел в виду. — И да, я знаю, что ты обиделся, но эти лужицы счастья тебя раздражают больше, чем я, — Мия указывает на скопление воды, перед которым Сакуса, идущий впереди, и застывает. — Давай так, — нетерпение так и искрится вокруг Киёми злобной чёрно-синей аурой, и на удивление чуткий Ацуму продолжает: — мы будем прыгать, а не бежать. Сакуса хмурится. Он, конечно, знает о таком методе избежания своих врагов-лужиц, но в данном раскладе ситуации это грозит тем, что он может запачкать всю свою одежду в случае неудачного приземления. Брюнет напрягается. — Да ладно, спортсмен, расслабься, у тебя длинные ноги! — подбадривает связующий и хочет похлопать его по спине. Но не делает этого, дабы избежать скорого приземления на лужу пятой точкой. — Да и мне веселее добраться, — затем оборачивается к Сакусе, вытаскивает пару медицинских перчаток, натягивает их и тянет руку к нему. — Я буду спереди и буду подстраховывать тебя в случае неудачи, — и прыгает. Киёми чувствует себя ребёнком с плохим ориентиром в пространстве, а единственный источник света направляет его вперёд. И этот самый свет оборачивается назад, сияет ещё сильнее, что Сакусе приходится щурить глаза. А затем он прыгает. И его аккуратно подхватывает пара рук в белой перчатке. — Ну, Оми-кун, как тебе? «Приятно», — думает он, но всё же некультурным неизменно отвечает в подобающей манере: — Прыгай дальше, идиот, пробку создаёшь. Ацуму смеётся особенно заливисто и снова перепрыгивает очередное огромное препятствие.

***

С тех пор у них вошло в привычку добираться вприпрыжку до общежития и обратно. Ацуму больше любит слово «коттедж», а Сакуса предпочитает «свинарник», но в результате многочисленных споров находят компромисс — «общежитие». Если быть точнее, то их общежитие является двухэтажным домом с достаточным количеством комнат при расположении двух-трёх кроватей в одном помещении. Но для Сакусы он всё ещё остаётся свинарником. В этом самом свинарнике есть лишь трое людей, живущих в отдельных комнатах. Сакуса гордо возглавляет этот список, так как душа требует покоя и чистое пространство. Комната его небольшая, но уютная, и самое главное — чистая. Вторая комната принадлежит капитану, Мейану, с этим никто и не поспорил, потому что капитану тоже требуется передышка среди балагана и бесконечного шума на квадратный метр. А третью комнату отвоёвывает себе Ацуму Мия. Сеттер объясняет это тем, что он привык спать с братом или без и чтобы, когда частый гость их небольшого домика остаётся у них на ночевку, другие не видели, чем они занимаются ночью. Осаму на такую пошлость только сыплет матом своего брата, ведь слово «адекватность» и Ацуму расположены в противоположных сторонах света. И Сакуса с Осаму полностью согласен: у этого идиота напрочь отсутствует чувство стыда и самоконтроля. И, как оказалось, Мия свою небольшую комнату любит, потому что в редкие моменты, когда его удушает связь близнецов, он обнимает подушку и представляет на её месте своего брата. Ацуму говорит, что он всё ещё не нашёл достойную замену своему брату. И толпу он, как оказалось, совсем не любит, потому что от интенсивного общения у него падает уровень серотонина и дофамина. Хоть в чём-то они согласны.

***

— Мне нравится гулять и бегать под дождём, — Сакуса вспоминает очередной разговор с Ацуму, пока огромными шагами направляется в сторону их комплекса. В тот раз они бегали ранним утром в ближайший супермаркет за чаем, потому что народ общежития не запасливый, а запасливые люди — одиночки-интроверты, у которых всё и всегда в радиусе двадцати-тридцати метров, и теперь роль заботливой мамочки берёт на себя Ацуму. И почему-то рано пробудившийся Сакуса бежит с ним рядом. Сумасшествие. — Мне приятен исключительно вид дождя из окна утром и днём, — честно признаётся он, и даже сквозь маску слышно, как его зубы ударяются друг об друга, и ощущается то, как ему очень холодно. — А я его ненавижу. Так он и узнаёт о том, что на самом деле ему вид из окна не нравится. Хотя, наблюдая за его параноическими действиями и молчаливым диалогом с дождём перед окном, так сразу и не скажешь. — Почему? — Сакуса ускоряет шаг, умудрившись успеть выдавить сквозь дрожащие зубы свой вопрос. И тогда замечает, что Ацуму не идёт, а замирает на месте. — Пошевеливайся, я хочу поскорее купить этот чай и вернуться домой. Ацуму в один широкий прыг догоняет его, продолжая разговор непринуждённым тоном: — Под дождём легче не терять голову. А, когда смотрю на него, мысли затягивает в какой-то водоворот. Ох, так Ацуму знает литературные словечки. — По тебе сразу видно. Ты засматриваешься в окно и умудряешься не уснуть на месте. И выглядишь как статуя. — Да кто же в здравом уме заснёт под звуки дождя? Они приближаются к супермаркету, когда Мия тихо выдаёт: — Когда я иду под дождём, мне не одиноко. Вокруг есть люди, даже если и пара-тройка, — перед тем, как зайти в супермаркет, он смотрит в окно одного невысокого здания, — а с дождём сквозь окна ты абсолютно одинокий. Они бродят по супермаркету, берут ещё кучу ненужных, по мнению Сакусы, вещей, хотя они пришли исключительно за чаем, и с несколькими наполненными до краёв пакетами выходят из здания. Выполнение квеста «Не плюхнись в лужу и оставайся чистым» несколько усложняется из-за огромных пакетов, но, как печально известно всем, Сакуса дело доводит до конца. Ацуму тоже. Теперь он чувствует себя главным героем игры, где он турист с огромным рюкзаком на спине, а впереди — куча препятствий. В такие моменты он думает, стоит ли предложить правительству местности ещё немного отремонтировать дороги? Или оставить всё как есть, раз за разом проходя увлекательный квест с неумолкающим Мией? Он не знает. Они перепрыгивают через первое препятствие с огромными пакетами в руках, и только тогда Мия продолжает свой монолог: — На самом деле перед дождём я бессилен. Мы с ним очень любим друг друга, и от моей лживой маски и лицемерия не остается ни следа. И от этого тоскливо и страшно, что я боюсь даже уснуть. Как будто он мне в душу заглядывает. И я чувствую одиночество. «А, Сакуса», — вспоминает он то самое безразличие, которое в начале ему казалось нахальством. Оказалось, этим нахальством теперь можно диагностировать быстро меняющееся настроение связующего. И попытаться удержать от накрывающей их товарища депрессии. Как помнит Киёми, Мия часто чувствует себя одиноким, но этого не показывает. Если же Сакуса чувствует себя в одиночестве комфортно, то с Ацуму не всегда так. Это можно заметить в те теплые вечера, когда к ним в дверь стучит никто иной, как владелец «Онигири Мия» с огромным контейнером в руках и в неизменной чёрной кепке. В такие вечера, даже если на улице хлещет как из ведра и капли дождя тяжело ударяются об окна, Ацуму быстро засыпает в объятиях брата — на одной руке держа недоеденный онигири, на другой — трубочку для напитка. И много-много бормочет про себя, что это вкусный не онигири брата, а рис Киты-сан. Злой Осаму даёт в такие моменты брату подзатыльник, но тот лишь переворачивается на другую сторону и крепко обхватывает брата за поясницу. Осаму закатывает глаза, а все остальные смеются. А Сакуса считает это по-детски милым.

***

Пока идёт в спорткомплекс, Сакуса вспоминает про огромное панорамное окно на втором этаже в зоне отдыха, а его сознание рисует картину сгорбившегося в своём бордовом худи Ацуму, и ноги его несут намного быстрее, чем обычно. Ему почему-то не хочется оставлять его одного. «Не думай о пасах и о грязи», — напоминает он себе всю дорогу, и если с первым он смирился, то со вторым ещё не получается. Лужи никак не кончаются, время идёт, а комплекс всё не приближается. Сакуса останавливает свои прыжки, пытаясь отдышаться, и смотрит в небо. И чем же оно, такое пасмурное, нравится Мие? Дым, да и только. Но сейчас, переживая за состояние сеттера, в желании не оставлять его наедине с этим самым небом он чувствует благодарность к дождю. Дождь даёт ему узнать Ацуму ближе, шаг за шагом, и эта хрупкость и уязвимость души его притягивают. Он словно каждый раз открывает наугад попавшуюся в руки конфетку, медленно избавляется от обвёртки, замирает перед тем, как отправить в рот, в попытках угадать её вкус. Каждый раз Ацуму Мия ведёт себя по-разному, оттого и меняется вкус конфеток от сладкого к кислому, порой и мятному. И такие моменты с мятным он ценит больше всего. Ему нравится раскрывать Ацуму Мию. Он как сумасшедший, каждый раз тянется, заботится, пытается не оставлять его одного. Общение с Ацуму для него словно интригующий квест, связанный с дождём. И почему-то каждый раз именно он оказывается рядом с блондином. Нарочно ли, случайно ли — он и сам не в силах разобраться. И успокаивается сейчас лишь тогда, когда видит сияющие глаза Ацуму, идущего ему навстречу. А сияет он так, будто, выходя из комплекса последним, хотел увидеть промокшего и ожидающего его ровесника. Ацуму застывает на месте, словно вспомнив о чём-то, об их обещании, и, словно исправив небольшую погрешность, уже через мгновенье прыгает навстречу к нему. Сакуса под маской улыбается, но Ацуму знает об этом и без слов. И спроси его Ацуму сейчас, любит ли Оми-Оми дождь, он бы без колебаний ответил: «Да». — Оми-кун, спасибо, что заботишься обо мне! — весело выдаёт Ацуму и бесцеремонно хватает его под локоть, нарушив бережно охраняемое личное пространство. — Попробуем прыгнуть вместе? Сакуса снова вздыхает, но если этот идиот в порядке, то почему бы не попробовать?