***
Китон подошел к прилавку и наградил знахарку самой очаровательной из арсенала своих улыбок. По крайней мере, он искренне считал, что южанки падки на экзотическую внешность северян — а улыбка и вовсе залог любой попытки втереться в доверие. Джермэйн, остановившийся у стола с высушенными головами пустынных кротов, ярлыки на которых предлагали вернуть утраченную мужскую силу, имел другое мнение на этот счет. «Она старше тебя раза в три, — прозвучал в голове его хриплый насмешливый голос, — обольститель». Китон не обернулся и не подал ему никакого знака, хотя очень уж хотелось завернуть руку за спину и оттопырить средний палец. Пусть не думает, что Китон торчит в его голове ежеминутно и ловит каждый едкий комментарий. Скрючился небось над столом и присматривает себе парочку кротовьих голов. Знахарка покосилась в сторону Джермэйна с легким недоумением. Мало кто в этих краях носил черные плащи в пол и перчатки до самых локтей, покрывал голову объемными капюшонами и уж тем более прятал лицо за маской в виде головы лисицы. Чем больше обнаженной кожи южане видели, тем спокойнее себя чувствовали. Джермэйн же и в баню заходил в полном облачении. Китон разок из любопытства покопался в его воспоминаниях, но нашел только рябое отражение в речной воде. Образ был мутный, как и любые воспоминания, но давал некоторые представления о внешности: Джермэйн заматывался в ткани явно не по причине недовольства тем, чем его наградила природа. Еще Китон подозревал его в наглом вранье. «Мальчишка» — регулярно звучало пренебрежительное, когда им случалось спорить. Китону — до хрипоты, Джермэйну — до молча опрокинутых столов. Но Китон догадывался по кусочкам украденных мыслей, что Джермэйн ненамного старше тридцати. Хотя эту информацию Джермэйн прятал особенно надежно. Сложно открыть то, замочной скважины на чем не нащупал. За полгода совместных странствий Джермэйн научился ловко пресекать вмешательства в собственную память. — Три унции ведьминого табака, пожалуйста, — попросил Китон у знахарки. Та кивнула, отвлекшись от разглядывания Джермэйна, но думать о нем не перестала. Покопавшись в ее голове, но не найдя ничего стоящего, Китон не отказал себе в удовольствии и, наклонившись над прилавком, шепнул знахарке, скорчив скорбную мину: — Страшное увечье, мэм. Брат… у нас уродец с детства. Особенно… — Китон опустил глаза, — там… — Соболезную. — Знахарка залилась краской и быстрее принялась копаться в ящиках под прилавком. Достала склянку с табаком и обернула в льняную тряпку. — С вас два графа. Китон положил монеты на прилавок. — Кротовью голову, — прокашлявшись, сказала знахарка ласково, обращаясь к Джермэйну, — можете взять в подарок. «Что ты ей наговорил?» — спросил Джермэйн с подозрением, когда они вышли из лавки и убрались подальше с оживленной городской площади, в укромный переулок между домами. Он отнял у Китона завернутую склянку с табаком и убрал в сумку, набитую такими же — из других лекарственных лавок. Брезгливо повертел в руке кротовью голову и бросил в сливную яму. — Что ты польщен обществом красавицы, но стесняешься с ней заговорить, — ухмыльнувшись, сказал Китон. «Очень смешно». Голубые глаза Джермэйна раздраженно сверкнули в прорезях маски. — Брось. — Китон припустил за ним бегом, когда Джермэйн, тряхнув полами плаща, направился вниз по переулку. Ходил он чудовищно быстро — Китон предпочел бы ездить за ним на пони, а не догонять со всех ног. Но Джермэйн не доверял лошадям. Он так и сказал однажды. «Я не доверяю лошадям». Что бы это ни значило. Китон посетовал: — Не будь ты таким ворчуном, давно бы нашел подружку. «Что-то полезное выяснил?» — Джермэйн резко остановился, и Китон чуть не расшиб нос о его твердую спину. Китон любил представлять, что Джермэйна сотворил, основательно захмелев и заскучав от безделья, темный маг Пустоши. Из камня и ворчания. На заре их знакомства Китону довелось увидеть, как Джермэйн пробил дыру в стене кулаком. К собственному счастью, задира из бара, прицепившийся к Китону, успел убрать с траектории удара свою голову. — Нет. — Китон отступил на шаг. Они завернули в тупик и стояли перед запертой дверью черного хода трактира. Даже на ней висел плакат — один из многих похожих, расклеенных по городу. С нарисованным лицом ребенка, именем и надписью «Пропал без вести. Нашедшему вознаграждение в размере двух тысяч графов». — В этой лавке не продают дурманящих зелий. В голове у знахарки чисто. «Ты уверен?» — Люди не умеют прятать от меня свои мысли и воспоминания, — заметил Китон. Не заглядывая в его голову за ответной репликой, Китон знал, что у него на уме, а потому добавил: — Кроме тебя. Джермэйн расправил плечи. Китон расценил это как безмолвный жест самодовольства. «Мы должны, — сказал Джермэйн после непродолжительной паузы уже серьезнее, — найти тех, кто изготавливает эту дрянь и сбывает людским детям». — Знаю, — со вздохом отозвался Китон и пробормотал под нос: — твое задание. До встречи с Джермэйном Китон слышал байки про должников судьбы, которые становятся ее наемниками, чтобы расплатиться за ниспосланные им чудеса. Читал о подобном в сборниках легенд в библиотеке родового замка матери. История о служителях, что будоражила его воображение в детстве, оказалась правдой. Китон видел кожу Джермэйна единожды, после выполнения первого задания — он стянул длинную перчатку, и на глазах у Китона одно из десяти черных колец, выбитых на его предплечье, растаяло без следа. «Дело не только в задании, — внутренний голос Джермэйна звучал глухо. — Невинные дети гибнут». — Мы справимся. В два счета. — Китон украдкой улыбнулся у него за спиной. Уже ради этих слов он терпел ворчание Джермэйна и то, что тот не позволял Китону есть больше двух порций похлебки за раз. «Держись добрых людей, — сказала мать перед смертью и коснулась его щеки в последний раз. — Они не сверкают ярко, как золото. Но ты разглядишь их свет в замочной скважине. Он дороже всего золота на свете». «Чего стоишь? — буркнул Джермэйн, кивнув на дверь черного хода. — Отпирай. Остановимся здесь на ночь».***
Джермэйн считал, что они бросаются в глаза местным и привлекают слишком много лишнего внимания. («— Может, дело в твоем черном плаще с капюшоном под знойным южным солнцем?» «Или в черных глазах и русых косах северянина?») Поэтому они никогда не заходили в трактиры с улицы. Китон отпирал двери черных ходов, оставлял в каморке трактирщика, занятого гостями в зале, записку с просьбой не беспокоить и двойной платой за проживание и брал ключ от комнаты. Знал бы Джермэйн, во сколько обходится безразличие трактирщиков, обозвал бы Китона транжирой. Но после гонений на магов в северных краях и гибели обоих родителей Китон знал цену безопасности — и не скупился на затыкание ртов. Его родовое наследство точно не прохудится к концу странствий Джермэйна. Главное, чтобы путешествие не закинуло их в безлюдную Пустошь или в горы к западу — вряд ли там найдется ломбард для обмена драгоценных камней, вшитых в подкладку пальто, на графы. Хотя, надо признать, там наверняка не окажется ни теплой постели, ни горячей воды, ни вкусной еды, за которые можно расплатиться. — Чудовищный сервис! — пожаловался Китон, поднявшись по чердачной лестнице с ужином, который трактирщик оставил у двери. — Да между зубов пустынной гиены больше мяса, чем в этом супе! «Мне спуститься вниз, — насмешливо уточнил Джермэйн, устроившийся на шкуре у камина с книжицей и углем для записи, — надрать им зад и потребовать фаршированного гуся для Его Высочества?» — Мог бы просто мне посочувствовать, — попенял Китон, поставив поднос на пол и устроившись рядом с ним на шкуре. От растопленного камина шли волны жара. Дров трактирщик не пожалел. Китон сразу скинул пальто и расстегнул рубаху. Он не представлял, как Джермэйн терпел — в плотной кофте с высоким воротом, застегнутым под подбородком, перчатках, маске. Блики каминного пламени играли рыжим на выделанных по тонкому пустынному дереву узорах, изображающих шерсть лисицы. Маска скрывала полностью его лицо. Заднюю сторону шеи над воротником прикрывали жесткие черные волосы до плеч. Они поели. Китон еще немного пожаловался на количество мяса и стащил половину лепешки у Джермэйна, пока тот старательно отворачивался, приподнимая маску, чтобы сунуть очередную ложку супа в рот. После Джермэйн показал ему записи в книжице. «Мы проверили все лекарские лавки, — сказал он. — Все пабы магов. Хранилища зелий. Кто бы ни изготавливал дурманящие снадобья, он делает это в надежном месте. И сбывает, скорее всего, на улицах». — Или не сбывает, — предположил Китон. Он достал из сумки Джермэйна ведьмин табак и набил себе трубку. Проигнорировав неодобрительный взгляд из-под прорезей маски, закурил прямо в комнате. Запах выветривался быстро. Они, конечно, закупали ведьмин табак, чтобы Китон сделал из него дымные сосуды по семейному рецепту, чтобы разбивать при непредвиденном отступлении. Но с трубкой Китон расстаться пока не мог. «Ты имеешь в виду, — наконец поняв, что прожигать его взглядами бесполезно, протянул Джермэйн, — что если цель изготовителя — отравить людских детей без какой-либо жажды наживы… То он просто травит их. Не жалея вложенных средств и не пытаясь их отбить?» — Гонения на магов — ужасное потрясение для моего народа, — мрачно сказал Китон, пожевывая мундштук и смакуя горечь табака. — Может, этим магом движет месть и ничего более. Заставить людей страдать… отнимая жизни их детей. «Яд может быть в чем угодно», — подхватил его мысль Джермэйн, беспокойно шевельнувшись. — Где дети могут напиться дряни совершенно бесплатно?.. — Китон потушил трубку. «Южная жара…» — Да-да, — пробормотал Китон, — тебе бы не помешало сменить прикид. «Я не об этом. В южных городах полно фонтанов. В местных традициях — отпускать детей порезвиться в воде». — Превеликая Пустошь! — воскликнул Китон, уставившись на Джермэйна с содроганием. — Одного пузырька зелья без цвета и запаха хватит… «Чтобы отравить весь фонтан. — Джермэйн кивнул и продолжил делиться с ним рассуждениями: — Вода в фонтанах не питьевая, ее очищают безвредными ведьмовскими зельями и подают из обособленных резервуаров. Мы искали совсем не там». — Нам нужен маг на службе при мэрии, — подытожил Китон, наклонившись к Джермэйну и захлопнув книжицу в его напряженно застывшей руке, — который занимается очисткой городских фонтанов. — Китон невесело поправился: — То есть, вероятно, совсем не очисткой… «У нас есть схема подземных ходов города, — согласился Джермэйн, поднявшись на ноги. — На рассвете пойдем к резервуарам. Надо выспаться». Они потушили свет и разлеглись по узким койкам под мансардным окном. Уже давно стихли звуки голосов и пьяных плясок в зале трактира под жилыми комнатами. На улице зажглись один за другим фонари, свет которых тусклым квадратным пятном разлился по дощатому полу. Сон все не шел к Китону. И хоть в том уголке сознания Джермэйна, куда он выходил для разговоров, было тихо, Китон чувствовал, что он не спит тоже. — За что, — спросил Китон тихо, перевернувшись под тонким одеялом на бок и попытавшись в полутьме разглядеть его силуэт на соседней койке, — судьба приговорила тебя к служению? Джермэйн долго молчал. Он лежал под одеялом в одежде и в маске. Китону никогда не удавалось проснуться первым и застать его за умыванием у таза с теплой водой. Он никогда не снимал брони — ни внешней, ни внутренней. И почему-то только сейчас Китон с неожиданной болью понял, что образ собственного отражения в памяти Джермэйна потускнел потому, что он сам начинал забывать, как выглядит. «Я попросил у нее чудес, зная, что за них придется расплатиться». Джермэйн замолчал, но Китон не решался задать вопрос. Откуда бы ни пришло необычное понимание — благодаря дару или простой подсказке от сердца, Китон почувствовал, что Джермэйн набирается смелости заговорить о прошлом и просит его потерпеть. «Не знал только, что ее подарок принесет мне больше страданий, чем счастья, — еле слышно подал голос Джермэйн спустя несколько минут. — Я просил ее продлить жизнь любимого человека. Сначала на год. Потом на два. Потом…» — На десять лет, — прошептал Китон в подушку, вспомнив про выбитые на его предплечье кольца. «Я был юным и влюбленным. Мне казалось, мне достаточно любить. — Джермэйн отвернулся к стене. Китон стер дрожащими пальцами дорожку слез со щеки, но под пальцами было сухо. Плакал Джермэйн. И в момент душевного откровения не мог спрятать это от дара ключа ото всех замков, который сейчас Китон готов был назвать проклятием. — Он не знал, насколько дорог мне. Он был знатен, а я лишь служил при нем обычным безродным стражником. Поэтому я умею драться. Поэтому я силен — надо мной, как и над всеми, кто защищал дворян на востоке, откуда я родом, проводили обряд инициации… и укрепления. Однажды болезнь подкосила моего любимого, и в момент, когда он было испустил дух… произошло чудо. Которое я вымолил у судьбы. Опьяненный тем, что он жив и снова дышит, я требовал больше и больше… Каждый год в день его смерти. Он женился и был счастлив. Мне казалось, что был, и я радовался его мнимому счастью как своему. Но болезнь никуда не исчезла. Судьба далеко не всесильна, она лишь поддерживала в нем огонь. Он жил в муках. Его терзала боль, которую он скрывал ото всех. В том числе от меня. Если бы я знал, какие страдания приносит ему такое существование… Я узнал слишком поздно. Когда подошел срок его естественной смерти, против которой не могла встать даже судьба, он умер с улыбкой на губах. И сказал лишь одно. “Я рад, что боль исчезнет”. За то, что совершил это, я обязан судьбе. Она дала мне шанс искупить злодеяние». Китон слушал его почти не дыша. Слезы, настоящие, его слезы, текли по лицу, сердце металось в груди раненой птицей. История Джермэйна откликнулась в нем горечью и болью, равные по силе которым он испытал, потеряв родителей. Но сверх того в нем горела и злость на судьбу. Джермэйн не заслуживал наказания. Целых десять лет он верил, что делает любимого человека счастливым. Не требовал от него взаимности, только хотел подарить ему жизнь. Судьба поигралась им и сделала должником, обреченным на вечную вину. — Ты никогда не рассказывал, — произнес Китон, сглотнув ком в горле. «Ты никогда не спрашивал». Китон прикрыл глаза. Он не спрашивал раньше, думая, что Джермэйн ни за что не поделится. Не искал в его голове, когда Джермэйн только учился закрывать ее от вторжения, не желая отвечать воровством человеку, который приютил его после месяцев скитаний по незнакомым землям. Когда все, что Китон делал, это отпирал чужие дома, ел и оставлял деньги, или спал, если выслеживал дом без зажженных в сумерках огней, и платил за койку. Когда он не знал, куда себя деть, богатого, но лишенного поместья, изгнанного из родного севера вслед за другими уцелевшими магами. Сироту, не умеющего ничего, кроме прожигания денег и отпирания замков. Джермэйн сказал, что Китон — часть его пророчества, что его появление в домике на окраине безымянного южного городка не случайность. Но Джермэйн относился к нему не как к бремени или досадной необходимости. Он кормил его. Ворчал на него. Охранял его сон. Посвящал в свои дела. Вел за собой. Вступался за него и дрался за него, когда длинный язык Китона в общении с местными не держался за зубами. Джермэйн подарил ему цель. С ним Китон получил возможность не только брать, но и приносить пользу. — Прости, — сказал Китон, стараясь унять слезы, — я так много болтал о себе в эти месяцы и не догадывался… как тебе больно. «Ты плачешь?» — в голосе Джермэйна прозвучало удивление. — Вовсе нет, — соврал Китон, вжавшись лицом в подушку. «Глупый мальчишка». Скрипнула соседняя койка. Китон услышал шаги по дощатому полу. Джермэйн лег на край и обнял его. Плотный шелк перчаток с вплетением нитей из ведьминой стали собрал слезы с щек Китона. Жесткий край маски впился в висок. Китон ощутил жар тела Джермэйна сквозь одежду и одеяло. «Нет». Джермэйн вздрогнул и перехватил его руку, потянувшуюся снять перчатку. Китон не понимал, зачем, но хотел узнать, какова на ощупь его кожа. — Почему? — Китон смутился, услышав ноты обиды в собственном тоне. «Это одно из условий судьбы. Надо мной есть долг, а есть наказание. Пока я не разрушу все десять колец, любое прикосновение кожа к коже другого человека ранит меня, будто лезвие ножа. — Джермэйн медленно натянул перчатку обратно до локтя, а Китон боязливо отвел руку за спину и спрятал подбородок под одеялом. — Я оберегаю себя даже от случайных касаний. — Он вдруг добавил тихо, с незнакомой и совсем не свойственной себе робостью: — Я могу терпеть». — Не надо, — тотчас отозвался Китон. Обрекать Джермэйна еще и на физическую боль? Ни за что. «Конечно, тогда я ослабну и не смогу нас защищать», — произнес Джермэйн чуть суше, видно, по-своему истолковав его отказ. — Не надо, — повторил Китон, невольно улыбнувшись. Еще один из подарков, который Джермэйн, сам того не зная, сделал — с ним Китон улыбался снова и снова. — Мы ведь можем подождать, правда? Джермэйн замолчал. Прежде чем убраться из его мыслей, Китон поймал последнее, шепотом после смешка: «Глупый мальчишка».***
На рассвете в сопровождении городской стражи, поднятой по тревоге, они спустились в сеть подземных ходов и застали мага при исполнении службы у очистной системы резервуаров для подачи воды. Китон видел, как недоверие, написанное на лицах нерасторопных и сонных поутру стражников, щедро умасленных графами за спиной у Джермэйна, сменилось оторопью и деятельным беспокойством. Когда быстрый анализ штатного зельевара подтвердил, что в склянках не снадобья для очистки, а яд. — У него нет сообщников, — сообщил Китон, взломав хлипкий ментальный замок в сознании мага, тщетно рвущегося из хватки стражников. — Он действовал один. Варил дурманящее зелье и пускал его по утрам в городские фонтаны. Маг вскинул на него воспаленный взгляд черных — как у выходцев севера — глаз. Китон испытал бы толику жалости к соплеменнику, потерявшему родной дом, если бы не десятки загубленных невинных детских жизней. Здесь, на юге, где магов, подобных им обоим, встретил ласковый прием. Где им позволяли жить и работать наравне с людьми. — Глупый мальчишка! — прошипел маг. Джермэйн стремительной тенью выскользнул из-за спин стражников и ударил мага под ребра до звонкого вскрика боли. Китон перехватил взгляд голубых глаз в прорезях маски и обратился к магу холодно: — Он хочет тебе передать, что у тебя нет права называть меня так. — Китон сделал шаг навстречу. — Ты убил детей тех, кто дал тебе кров. Может, я глуп, но я хотя бы не чудовище. Мага под громкие крики заковали в цепи из ведьминой стали и увели. Эхо его мольб, перемежающихся с проклятиями, еще долго звучало под сводами подземных ходов. — Вы могли бы остаться у нас на службе, — предложил глава стражи, не без некоторой сконфуженности вернув Китону мешочек с графами. Китон не рискнул послушать, что думает Джермэйн насчет попытки частной оплаты. — Нам бы пригодились такие, как вы. — Спасибо за предложение. — Китон убрал мешочек в карман пальто. Он с тоской задумался о походных сумках, спрятанных за чертой города, и о том, что придется тащить их до следующего пункта на карте их путешествия на собственной спине. Ведь кто-то недолюбливает лошадей. И все же мысль о тех, кого они могут спасти, приободряла. Китон сказал, подмигнув: — Мы уже служим судьбе. Глава стражи, скорее всего, ничего не понял, но на всякий случай кивнул — и поспешил за своим отрядом. Вряд ли на юге знали древние легенды. И еще меньше людей в них верило. Джермэйн соизволил вернуться в голову Китона, только когда они выбрались на поверхность, прошли пешком до городской черты и откопали свои сумки, отряхнув от песка. «Я заберу у тебя все деньги, — заявил он загробным голосом, — и ты не сможешь транжирить их направо и налево. Кто тебя вообще надоумил платить городской страже? Ты что, стал мэром, пока я спал?» — Превеликая Пустошь! — Китон выронил сумку и схватился за сердце, изобразив испуг. Заозирался по сторонам и вскрикнул: — Кто со мной говорит? Что это?.. Сто лет назад я уже слышал этот голос у себя в голове! «Очень смешно». Китон увидел в прорезях маски, как Джермэйн закатил глаза. — Да брось, — протянул Китон с усмешкой, натянув лямку сумки на плечо, — по-моему, очень. А знаешь, что не очень смешно? Моя отвалившаяся спина. Которую тебе придется пришивать на место, когда мы дотащимся до следующего города. — Китон подчеркнул патетически: — Если. Дотащимся. «Твое счастье, — сказал Джермэйн с тяжелым вздохом, — что мы поплывем туда на лодке. Наш следующий пункт на карте — приморская долина». — Как ладненько! — Китон вознес руки к небу. — Надеюсь, там нам встретится маг, чей дар — забирать страх перед лошадьми! Пригодится на будущее. «Я не боюсь лошадей! — возмутился Джермэйн, резко развернувшись и тряхнув полами плаща. Китон исподволь порадовался, что в более прохладном климате приморской долины Джермэйну будет легче изображать из себя грозовую тучу. — Я им просто не доверяю». — Ага. — Китон припустил за ним по дороге, пыхтя под тяжестью сумки, но утешая себя тем, что отсюда до речного порта недалеко. — А я вот не доверяю пустынным змеям и драконам. «Драконов не существует», — убежденно заявил Джермэйн. — Как и страшных лошадей, которые сожрут тебя заживо. «Умоляю…» — Нет, Джер, — рассмеялся Китон, — меня заткнет, пожалуй, сырная лепешка. Джермэйн молча остановился и достал из кармана плаща сверток, который, видно, захватил утром в трактире. «У них была только с зеленью. Прости». — Ты знал… — Китон забрал лепешку, глядя на Джермэйна потрясенно, — что справишься сегодня?.. Иначе бы не захватил еду, не догадываясь, что настало время двинуться в путь. «Знал, что мы справимся, — поправил Джермэйн, вернув ему вчерашние слова. — В два счета».***
Судьба долго молчала с их прибытием в долину. Они обосновались в постоялом дворе почти на самом берегу бескрайнего, вечно тихого моря и ждали ее следующего поручения. Джермэйн говорил, что в назначенное время судьба подаст знак. Как в прошлый раз — в одночасье разлетевшейся по городу вестью об отравленных детях. Она не посылала Джермэйна в путь просто так. Всегда в то место, где разрасталась буря и люди ждали помощи. Все, что им оставалось, так это ждать. В долине Китон впервые увидел, как выглядит Джермэйн на самом деле. Они выбирались к морю по ночам, чтобы закрытое облачение Джермэйна не привлекало много ненужного внимания. Обычно Джермэйн смотрел, как Китон купается, с берега. Следил сквозь прорези в маске, как скручивает русые косы на затылке, подкалывая гребнями. Раздевается до нижних тонких одежд и забегает в прохладную воду, наверняка смешно подпрыгивая с непривычки в волнах на мелководье, прежде чем броситься грудью в объятия стихии. Джермэйн встречал его с льняным полотенцем и вел обратно в дом. Иногда Джермэйн заходил в море по колено или по пояс. И долго, с тоской, смотрел, как вода, приподнимаясь и опадая, мочит его кофту над кожаным ремнем. Но в одну из ночей Китон, стянув рубаху, увидел в серебристом свете отраженной в воде луны, что Джермэйн расстегивает воротник, оголяя кожу шеи пуговица за пуговицей. Китон застыл. Язык, которым он молол без разбору, вдруг отнялся — и он не задал вопроса. Джермэйн неспешно сбросил кофту и скинул сапоги. Стянул перчатки, бросив на песок. Маска, снятая с лица, полетела следом. Китон смотрел и смотрел на него. В растерянности, под частый бой сердца, он искал в собственной памяти, но не мог найти человека, когда-либо казавшегося ему прекраснее. Яркие голубые глаза, с которыми Китон встречался сотни раз и которые вмиг сделали знакомым все лицо, острые скулы, ровный профиль и печально сомкнутые губы. Растрепавшиеся от ветра черные волосы. Широкие плечи, рельеф мышц рук. Длинные белые шрамы на груди и торсе от ранений на службе. Восемь черных колец на правом предплечье. Но главное — не это. — Сколько тебе лет?.. — вырвалось из Китона слабое. «Двадцать девять, — ответил он. — Сегодня». — Мальчишка, — сказал, вздернув подбородок, Китон, и Джермэйн улыбнулся, а тень печали слетела с его лица, словно маска лисицы, упавшая на влажный песок. Они купались почти до рассвета. Брызгали друг в друга водой, бросались вместе с волнами на берег и тихо — Китон, не Джермэйн, который делал это мысленно, — смеялись, стараясь не разбудить гостей постоялого двора. Вся ночь, бескрайнее море и луна, играющая серебром по воде, принадлежали им. И Китон думал о последних словах матери. О свете в замочной скважине, который дороже всего золота на свете. — Пойдем, — велел Китон, когда небо на кромке горизонта начало светлеть. — Пойдем со мной. Они вылезли на берег. Обтеревшись полотенцами и одевшись, вернулись в дом. Джермэйн попытался надеть маску на лестнице, но Китон остановил его осторожным прикосновением к руке поверх перчатки. — Я не трону его. Позволь мне сегодня смотреть. Сердце пропустило удар. Если бы Китон знал раньше, сколько эмоций выражает лицо, вечно спрятанное под маской. Непонимание, подозрение, робкую надежду — и вспыхнувшую от искры догадки, впервые разделенную страсть. Китон повел его за руку выше по лестнице, в их комнату. И только захлопнулась дверь, мир снаружи перестал существовать — ровно на отмеренную судьбой вечность, их награду за проделанный путь. Минувший и только ждущий их впереди. Одежда Китона упала на пол. Кровать встретила его холодом, но тело Джермэйна сквозь плотные одежды, накрыв, тотчас обласкало спасительным теплом. Китон взял ладонь Джермэйна в перчатке в свою и приложил к его щеке. Как обещание однажды дотронуться так кожа к коже. Джермэйн лег на бок, потянув Китона за собой. Просунул ладонь между их телами, и Китон сдавленно вскрикнул. Еле нашел силы склонить голову и уткнуться лбом в прикрытое кофтой плечо, чтобы избежать прикосновения к лицу. Несмотря на жесткие нити в плетении перчаток, Джермэйн сжал его нестерпимо нежно, заставив хватать воздух ртом и умолять без слов, потянувшись навстречу, сделать еще — и чуть больше. Все внутри билось в ритм тому, как Джермэйн лишал его разума — каждым движением пальцев вскользь от основания вверх по окрепшей плоти к чувствительной головке. Китон жался к нему бедрами, лип потной грудью к его груди. Собственная рука дрожала, непослушно медленно следуя по дорожке пуговиц вниз — туда, где Китон чувствовал ответное нарастающее желание. Джермэйн шумно выдохнул. Китон поднял голову, чтобы заглянуть ему в лицо в момент, когда накрыл его пах ладонью. Ощупал смелее, чувствуя дрожь в его бедрах, горячее дыхание на губах совсем близко. Плавясь под долгим взглядом голубых глаз, который говорил громче слов, что Китон — счастье, способное утолить голод сердца. Китон гладил его поверх ткани то грубо, с нажимом, то невесомо, дразня. Жадно увлекая его взглядом и улыбкой, сжимал его член, ставший тверже и больше, не оставляя ни секунды на передышку, азартно отражая каждое движение руки Джермэйна — на нем же. Джермэйн, не вытерпев пытки, рванул навстречу, навалившись на Китона и прижав весом тела к матрасу. Больше никаких рук. Только бездумные толчки бедрами навстречу друг другу. Острые, жесткими складками одежды по коже, тесные до боли. Китон чувствовал, как пульсирует, наливаясь кровью, собственный член, и как давит, ласкаясь о него, Джермэйн — своим. С губ Китона рвался один тихий стон за другим. Запястья горели, прижатые сильными руками Джермэйна к матрасу по обе стороны от его головы. Они двигались по наитию. Обнаженный растрепанный Китон и облаченный, но растерзанный ласками Джермэйн, с воротника которого слетела пуговица, по лицу и шее которого градом струился пот. Перчатки которого сорвались с локтей, оголив напряженные предплечья. Китон посмотрел с мольбой в голубые глаза. Чувствуя росчерки молний, гуляющих по венам, грозовые раскаты стона, назревшего в центре бури под ребрами. Он забился под Джермэйном, как подбитая лань. Хриплый стон разодрал горло, в глазах померкло — и Китон бурно излился себе на живот и забрызгал каплями семени полы его выскользнувшей из-под ремня кофты. Джермэйн следом сорвался с вершины. Китон высвободил запястья из его ослабших рук. Бережно подтолкнул в плечи, не трогая непокрытую кожу над распахнувшимся воротником, и опрокинул на спину. Склонившись над ним, не отпуская его взгляда, Китон положил руку вновь между его покорно разведенных бедер, и в несколько быстрых слитных движений по крепкому стволу сквозь ткань штанов заставил с безмолвным криком и дрожью в теле закончить тоже. Едва приведя одежду Джермэйна в порядок, толком не успокоив дыхания, они рухнули на одеяла без сил. Где-то за окнами слабо шелестело море, кричали чайки — и близился новый день. Глядя друг другу в глаза в набирающем яркость свете восходящего солнца, они заснули. Чтобы, по ощущениям, очнуться через жалкое мгновение от шума встревоженных голосов, поднявшегося на постоялом дворе. Китона встретили взгляд голубых глаз и мягкая улыбка, которая, возможно, не раз появлялась под маской. Ставший родным голос в голове. «Кажется, нас ждет новое задание».