песня: три дня дождя ‐ демоны.
Мне было шестнадцать, когда я впервые встретил его. Во мне всё ещё сочетались юношеский максимализм, бунтарство и совершенно неуместная наивность. Я красил волосы в яркие цвета, носил оверсайз толстовки и футболки, а на ногах неизменные конверсы. Всё это завершалось большим количеством цепей на шее, руках и одежде, как будто это могло хоть как-то показать, что я взрослый. Но, видимо, только эту цель я мог преследовать тогда, иначе ещё объяснить столь дерзкое и яркое в себе я не могу. Я помню, что только заканчивал школу, когда в моей жизни появился он. А он… он был абсолютно другой. В его глазах плескалась уверенность, желание покорять и быть первым во всём. Он всегда был серьёзен, молчалив и задумчив. У него постоянно было, что сказать и ответить, он из тех, кто знает, что хочет от жизни и мало того уже половину из этого имеет. У него красивые глаза, я заметил это в первую встречу, хотя боялся смотреть в них. Они были светлыми, что стало совершенно удивительным открытием для меня, ведь он был точно корейцем. Только позже мне удалось узнать, что его мать была русской, и всё, что ему досталось от неё — это всего лишь цвет глаз. Но он никогда не был расстроен этим. Я вспоминаю тот день, как в тумане. Я лежал на холодном асфальте на заднем дворе школы, перепачканный в собственной крови, с разбитой губой, носом и синяком под глазом, и понимал, что так больше продолжаться не может. Я просто хотел изменить всё в своей жизни, перестать быть грушей для битья и освободиться от этой ноши на душе, но понимал что этого не произойдёт. Помню как брёл по улицам города бесконечное количество часов, сворачивая в неизвестном направлении без навигаторов, и просто ни о чём не думал. Я знал, что дома меня не ждут и не переживают, я был нежеланным ребёнком в своей семье, поэтому то, что я одет и сыт уже можно считать достижением моих родителей. На улице стало темно и мокро, пошёл дождь, тогда я решил, что пора возвращаться, а где-то в дали показались два силуэта. Дальше всё как в тумане. Всё остальное потом мне рассказывал Чонгук. Да, точно, так его звали. Чонгук. Чон-гук. Ч о н г у к. Он был моим спасителем. Не знаю, что случилось бы в тот вечер со мной, если бы не он. Шёл себе за продуктами, а тут я, уставший от таких проблем в своей жизни и совершенно не готовый дать отпор. Чонгук смог дать его вместо меня. Приводил в чувства долго, они, оказывается, сумели меня тогда зацепить пару раз, хотя лицо в купе с утренним инцидентом в школе стало просто ужасным. Я не мог смотреть на себя в зеркало без слёз неделю. А Чонгук успокоил, отвёл в ближайший круглосуточный магазин, купил что-то, я уже даже не помню. Помню лишь чувство в груди — было тепло и приятно, за меня ещё никто так не стоял. За меня вообще никто так не переживал. Хотя, скорее, это была элементарная человечность. Любой бы так поступил на его месте — так говорят? В нём было идеально всё. Он был чертовски красив и умён. Как позже я смог узнать, ещё и достаточно богат. Но единственный минус, который я не мог уложить у себя в голове, он был старше меня. Намного старше — и это, к сожалению, невозможно было исправить ни одеждой, ни чудом.***
Когда мне исполнилось семнадцать, я исполнил свою маленькую мечту и наконец осмелился попросить его обучить меня некоторым приёмам. Мой стиль, мой характер и поведение всё ещё не нравились ученикам старшей школы, а выпускаться с синяками на лице и теле не хотелось от слова совсем. Я всем сердцем желал, чтобы Чонгук был на моем выпускном, потому что звать кого-то ещё не было смысла. Только тогда Чонгук узнал, откуда на моём теле раны, синяки и ушибы. Не знаю, что он испытывал в тот момент — ярость, боль или разочарование, но я никогда не забуду с каким лицом он смотрел на меня и спустя долгие минуты дал положительный ответ. Чонгук никогда не был профессионалом, занимался чисто для себя, но взял под собственное крыло такое недоразумение, как я, и пытался сделать из этого что-то стоящее. Я смотрел в его глаза во время каждой тренировки и думал лишь о том, как сильно я нуждаюсь в нём. Меня бросало то в жар, то в холод, но я упорно трудился, повторяя удары и отражая атаки, как только мог, лишь бы он гордился мной. Как мы стали друзьями с такой разницей в возрасте и отсутствием общего, я до сих пор не понимаю и считаю, что сорвал крупный джекпот тогда, видимо, сделав что-то нереально хорошее в прошлой жизни. Но так, видимо, считаю только я, потому что для Чонгука я кто угодно — младший брат, сын, племянник, но точно не тот, кем он является для меня. Мы оба значимы друг для друга, и я это вижу, но значимы абсолютно по-разному. Это делает мне больно из раза в раз. Тренировки помогали. Я никогда не был сторонником насилия, поэтому в ответ на действия своих «обожателей» не стал совершать то же самое. Они, лишь увидев отпор на собственные действия, всё поняли. И тогда я наконец-то стал неприкасаем. Когда это случилось, Чонгук впервые улыбнулся мне так мягко и ободряюще. Я чувствовал, что он был горд, и мне это было нужно даже больше, чем отсутствие побоев. Я не остановился на этом. Не бросил, хотя в душе хотел этого больше всего. Мне перестало нравиться заниматься, мне лишь нравилось проводить время с Чонгуком, потому что только так я мог ощутить на себе его внимательный взгляд, почувствовать прикосновение рук и ощутить тепло в груди. Чонгук тогда всерьёз занялся мной, и я был действительно ему благодарен, только сказать о том, что мне больше это было не нужно, не решался. Если Чонгуку было так спокойнее, а я мог чаще видеться с ним, то остальное не имело для меня значения. Тогда мне впервые показалось, что со мной что-то не так.***
Когда мне исполнилось восемнадцать, Чонгук подарил мне два тома атласа человека — эти книги были на вес золота. Тогда я поступал в университет на врача, поэтому то, как я был счастлив и благодарен ему за это, не узнает, наверное, никто. Как я решил выбрать именно эту профессию, сам не понимаю. Но родители не были против, им, казалось, вообще было всё равно на меня, но я был благодарен, что они согласились оплачивать моё обучение. Мне порой казалось, что они просто хотели, чтобы я поскорее оставил их и дал вздохнуть полной грудью. Я сделал это для них. Съехал в общежитие под прикрытием того, что так ближе к университету. Хотя, если бы я сказал им, что причина в них, они бы не повели и бровью. Мне было бы менее обидно, если бы они были пьяницами и наркоманами, так бы я понимал, что это не они такие, а такими сделали их алкоголь и наркотики. Но нет, мои родители жуткие трудоголики и просто холодные люди. Кажется, Чонгук понимал меня тогда лучше всех. Он помогал мне во всём, и я всё чаще стал задаваться вопросом, почему именно я. Я был уверен, что не достоин, я уверен в этом до сих пор, но отказаться от Чонгука уже не мог. Он был ближе, чем просто физически, он где-то под сердцем уже давно, и, наверное, в тот момент я понял, как сильно и безбожно его любил. Это не было моментальное чувство. В свои шестнадцать я даже значения этих слов не понимал. Возможно, я ошибаюсь до сих пор. Откуда ребёнку, который вырос в нелюбящей семье, в ненависти своих одноклассников и без отношений, мог знать, что такое любовь. Но я почему-то был искренне уверен, что это была она. Неправильная, ненужная обладателю, но чистая и открытая. Мне понадобилось чуть больше времени на анализ. Я погибал на парах в университете, стараясь хорошо учиться, и всё время думал о нём. Когда я был рядом с ним, то думал о нём. Когда я засыпал, то представлял его лицо. И мне было хорошо даже от этих мыслей. Спустя долгие полгода, когда я полностью принял свои чувства к нему, я понял, что мне никогда не стоит говорить о них. Не потому что я боялся или думал, что это пройдёт. Я просто знал, что Чонгук никогда не сможет ответить мне взаимностью, а открыв себя наизнанку, я только сделаю между нами всё хуже. Всё меняется, когда человек признаётся в невзаимных чувствах, и, вряд ли, это правило не распространяется на нас. Признаться – значит потерять его навсегда. Навсегда плохое слово. Мне оно никогда не нравилось. А от одной мысли, что я мог потерять Чонгука, мне становилось больно и тошно. Я просто не должен был этого допустить. Чонгук замечал за мной неладное, я это понял сразу. Но он молчал, он всегда молчал в такие моменты, и я был просто благодарен ему за это. Потому что он умный, он догадливый, он всегда понимал меня без слов. А тогда этого не должно было произойти. Я впервые, чтобы отвести от себя подозрения, соврал ему. Мне было так стыдно, но я нагло лгал о том, что завалил коллоквиум, и поэтому чувствую и веду себя так странно. Мне казалось, что я испортил что-то между нами. Если Чонгук действительно понимал меня лучше всех, то и эту ложь он должен был разгадать на раз-два. На следующий же день я впервые за несколько лет вернулся в свой цвет волос и купил в магазине пару классических брюк и однотонных штанов. Я чувствовал себя ужасно, и никто не мог помочь мне тогда. Я не только соврал ему, я начал врать себе, думая, что изменения во внешности, мне нравятся и что-то поменяют. Даже тогда я всё ещё верил, что одежда решает многое в моей жизни. Как же я ошибался.***
Когда мне исполнилось девятнадцать, мне впервые признались в симпатии. Я тогда стоял, как вкопанный, и смотрел с шоком в глазах на девчонку с первого курса. Она призналась мне, что я ей понравился, а мне казалось, что я уже предаю Чонгука. Она попросила мой номер с улыбкой на лице. Она была красива, не спорю, но для меня, у которого всегда был Чонгук, это не играло никакой роли. Тогда я впервые отказал кому-то, возможно, сделав больно и разбив сердце. Но мне было так всё равно на других людей, что я тут же после занятий побежал домой к Чонгуку, надеясь застать его там и успокоиться. Успокоиться не получилось. Возможно, я был слишком тихим, поэтому на мой приход никто не обратил внимание. Но это и к лучшему. Показывать застывшие слёзы в глазах и потерянный вид мне хотелось меньше всего. Всего в паре метров спиной ко мне сидел Чонгук и обнимал какую-то девушку, целуя ту в висок и о чём-то тихо говоря. Я не мог понять о чём. У меня заложило уши, а сердце так сильно сжалось в груди, что перекрыло кислород. Я задыхался. Я не мог сделать полноценный вдох, но стоял как умалишенный и смотрел, как родные руки касаются другого человека так нежно и бережно, как никогда не касались меня. Я понял, что мне нужно уходить. Просто уйти из этого места, пока я не упал в обморок прямо там, полностью раскрыв себя. Улица немного отрезвила меня, но слёзы нескончаемым потоком лились по моим щекам, и я даже понятия не имел, как их остановить. У меня перед глазами была пелена, мутная плёнка, через которую не было видно ничего, лишь размытый город и силуэты людей. Я бесконтрольно ходил по улицам, не зная куда податься. В дом родителей нельзя, потому что там мне нет места, в общежитии сосед, которому меньше всего хочется показывать свою слабость, а единственное место, которое было для меня убежищем, находилось в распоряжении Чонгука и его пары. Его пары... Сердце колит, на душе кошки не скребутся, нет, они грызут, царапают беспощадно. Мне казалось, что я заслужил это. Но лучше от этого не становилось. Тогда я впервые со времён школы ввязался в драку. Спас какого-то парнишку, а когда внимание переключилось на меня, дал себя на растерзание. Я не знаю, что произошло со мной в тот момент, возможно, я хотел, чтобы физическая боль пересилила моральную. Ведь я мог, мог встать и уложить двух парней легко, Чонгук смог меня многому научить. Но я просто лежал на асфальте, словно потерял возможность думать и шевелить руками и ногами, подставляя лицо под удары и сквозь вымученную боль улыбаясь. Я не чувствовал себя лучше. Видимо, даже такая физическая боль не могла быть больше, чем я ощущал внутри от увиденного. В тот раз я впервые попал в больницу из-за побоев. Наотрез отказался давать показания полиции. Зачем сажать ублюдков, если я был виноват сам? Чонгук приходил каждый день. По долгу смотрел на меня, спрашивал что-то, но я молчал. Я видел на его лице огромное беспокойство, а в поведении заботу, и не мог поверить, что получаю столько нежности от него. Мне было противно от самого себя. В моей голове одна за одной мелькали мысли радости от того, что я оказался здесь и вижу такого Чонгука рядом с собой. Это было неправильно, это было отвратительно, и я понимал, что это ненормально, но ничего не мог с собой поделать. Я не хотел его видеть и вспоминать, из-за чего вообще это всё произошло, но в то же время не мог отказаться от его присутствия. Я словно наркоман, и мне всё мало. Это не остановить, как бы я не старался. Он тогда впервые сказал, что испугался не на шутку. Я верил ему, хотя видел во взгляде что-то ещё, что-то о чём он не договаривал. Мне не хотелось этого знать. Сколько бы времени не прошло, я никогда не мог понять Чонгука полностью и узнать его. Мне оставалось лишь догадываться, что в его голове. Лезть туда намеренно я хотел меньше всего. Его день рождения, с тех пор как мы знакомы, я первый раз провёл в больнице, не с ним.***
Когда мне исполнилось двадцать лет, я решил, что не буду больше убиваться каждый раз, когда вижу его с кем-то. Это закономерно и обоснованно — Чонгук человек, и ему тоже нужна ласка, забота и кто-то рядом под боком. Я мог бы полностью обеспечить все эти пункты, но по простым причинам этого никогда бы не произошло. Мне было больно каждый раз, когда я замечал его с новой пассией. Даже пару раз видел с парнем. Но эта боль будто бы стала моей составляющей, потому что чем дальше текло время, тем больше я привыкал к тому, что неприятно в груди всегда. Это ощущение не покидало меня ни на секунду, и я просто смирился. Единственное облегчение, которое я смог для себя открыть, как небольшой просвет в непроглядной тьме, это то, что никто рядом с ним не задерживался надолго. Кто-то бы, наверное, сказал, что я просто схожу с ума и уже придумываю всё, чтобы успокоить себя, но это же совершенно очевидное умозаключение из того, что я смог понять — Чонгук никого из них не любил, иначе бы держал крепко и никогда не отпускал. Я не дурак, и пусть мной Чонгук дорожит не так, как мне хотелось бы, но даже этого достаточно, чтобы мы просуществовали рядом друг с другом четыре года и чтобы понять, что он искренне не хочет прекращать общение со мной. Я ни раз пытался узнать у него, почему. Почему он таскается со мной, почему заботится, тратится на меня и оберегает. Но я так и не получил ответа до сих пор. Чонгук слишком скрытный, он осторожен в словах, я, кажется, говорил миллион раз о том, какой он умный. Это сыграло со мной злую шутку, я всё ещё скитаюсь в неизвестности, пока он остаётся рядом по непонятным для меня причинам. Поэтому да, в свои двадцать я решил ограничить себя в той боли, что получаю от него, и записаться волонтёром в больницу при университете, устроиться на работу в круглосуточный магазин и давать несколько уроков, как репетитор. Мои успехи в учёбе меня почему-то не волновали, мне было приятно лишь от того, что Чонгук мягко улыбался мне и говорил, что я большой молодец. Я хотел быть лучшим для него, и это превращалось в какую-то манию. Моя попытка буквально убежать от него не осталась незамеченной. Он понял, что со мной что-то происходит, всегда понимал, но никогда не знал причины. А он видел её каждый день в отражении зеркала, только я никогда не мог ему сказать об этом. После моего истощения, из-за которого я снова попал в больницу, он пришёл в ярость. Я впервые видел его таким. Гнев был ему не к лицу, но даже так он выглядел для меня самым лучшим. Он много ругался и, кажется, был готов метать молнии, не боясь задеть ими меня. Я понял, как сильно важен для него, но ничего не мог поделать со слезами, что стекали по впалым щекам, повисая маленькими сосульками на подбородке, от осознания того, что важен я был вовсе не как любимый человек. — Почему это так важно для тебя? — я тогда впервые решился задать этот вопрос без намёка на шутку. Чонгук от моих слёз и пронизывающего взгляда тогда остолбенел, не понимая абсолютно ничего. Это было ожидаемо, я сам не понимал, что творю. — Я уже взрослый, не надо меня учить. — Я всегда, — нарочно выделил последнее слово, придавливая своей тяжёлой аурой меня к постели, — буду рядом, чтобы учить тебя. Ты дорогой мне человек. И всё на этом, я больше и не ждал. Любой бы, наверное, в восторге был от такого, но не я. Я ощущал, как меня сжирают мои же чувства, как тяжело принимать с каждым днём тот факт, что Чонгук никогда на меня не посмотрит по-другому. Не поцелует, не коснётся иначе, не притянет к себе для объятий. Мне пришлось уйти с работы в магазине спустя два месяца. Два месяца. Столько мне хватило, чтобы свалиться с ног и показаться в очередной раз перед ним слабаком. Два месяца, чтобы понять, что бешеная нагрузка ничерта не помогает думать о нём меньше и притупить боль внутри. Я ушёл с работы и перестал брать дополнительные часы волонтёрства в больнице. Мне казалось, что я медленно умираю.***
Когда мне было двадцать один, я первый раз переспал с каким-то парнем по пьяни. Мне не понравилось. На утро, кроме похмелья и жуткой головной боли, я чувствовал отвращение к себе и дискомфорт во всех мышцах. Убежал пока этот парень ещё спал и чувствовал себя не лучше шлюхи. На улице шёл дождь, а я находился не пойми где. Даже спустя пять лет у меня не было никого, кроме Чонгука, поэтому я, абсолютно ни о чём не думая, позвонил ему и попросил забрать меня. По его взгляду было тяжело что-то прочитать, как впрочем и всегда. Он выглядел очень уставшим и, кажется, слегка недовольным. По какой причине — не ясно, но я настолько погрузился в свои мысли, что не мог трезво оценить ситуацию. Я много думал о той ночи, анализировал, предполагал, но единственный вывод, к которому смог прийти, это то, что я не гей, каким раньше себя стопроцентно считал. Я просто сильно и, кажется, навсегда (как же я ненавидел это слово) любил только одного человека. Со временем и правда становилось легче переносить эту любовь, как будто она была какой-то моей болезнью. Хотя учитывая, что я настолько в ней погряз, болезнь это или нет ещё достаточно спорный вопрос. Со временем даже стало легче видеть его с кем-то. Как будто собственное счастье отошло на второй план, а самое главное стало его. Я был готов на всё ради него, даже уступить другому человеку, если он сможет сделать Чонгука самым счастливым. У меня пока этого не получалось. Я вызывал беспокойство, гнев, разочарование, но никогда счастье и радость, которых он так заслужил. Я ушёл в отрыв, и вспоминать об этом мне до сих пор стыдно. Я просто пытался найти спасение, осуждать за это могу себя только я сам. Я находил кого-то на одну ночь, спал с ними и уходил. Я не получал такого удовольствия, не мог ответить симпатией и просто исчезал, растворялся на мятых простынях, убивая собственную гордость и достоинство. Во мне не оставалось ничего живого, превратился в безжизненную куклу и как-то существовал, ловя на себе его совершенно неодобрительные взгляды. Я не знаю, в какой момент перестал искать и нуждаться в его гордости за меня. Возможно, все чувства выходили из меня с каждый днём, оставляя только всё ту же нескончаемую любовь к нему, которая никак не хотела покидать меня. Будто я вообще всё ещё заслуживал это — любить Чонгука. Из меня выходила частичка чего-то важного каждый день, и я не мог понять чего именно. Мне не хотелось ничего, даже заканчивать медицинский, в который я вкладывал столько сил, чтобы стать лучшим. Мне оставалось просто плыть по течению и надеяться на то, что когда-то всё изменится.***
В свои двадцать четыре я заканчивал медицинский. Я мог бы сказать, что в момент абсолютного краха своей жизни, меня снова спас Чонгук, но нет. Я никогда об этом не думал, но в моей жизни впервые появился друг, которого я мог назвать близким и единственным. Юнги он… он был добр, открыт и всегда говорил то, что думает. Он вытянул меня тогда из пучины собственного уничтожения, он помог мне оклематься. И он первый, кто смог узнать мой главный секрет. На удивление в его глазах не было отвращения, он не прекратил со мной общение, узнав всю ситуацию, а даже наоборот, старался поддержать и всегда быть рядом, особенно когда мне это было особенно нужно. И он действительно был. Эти слова не были брошены на ветер. Иногда в периоды моей особой боли и истерик по обреченной любви, Юнги сидел рядом и просто давал понять, что я не один с этим чувством, что есть наконец-то кто-то ещё, кто меня понимает и сделает всё, чтобы на время стало легче. Мне никогда раньше не доводилось рассказывать о Чонгуке, поэтому никогда и не появлялось даже мысли ему всё поведать о себе. Я считал, что это неправильно, грязно и сделает всё только хуже. Но это мысли подростка, который только-только понял свою любовь к Чонгуку, но не взрослого парня, который давно уже не такой, как раньше. И то, что сидело где-то в глубине у меня, впервые осмелился озвучить Юнги. Он предложил признаться, выдать всё, что я чувствую с первого дня. Я тогда сильно испугался, будто Чонгук уже услышал меня, узнал обо всём. Я был против, но понимал, что это было необходимо сделать. Возможно, хотя бы так, получив отказ, получится отпустить это чувство, что не давало мне спокойно жить, строить свою семью и наслаждаться молодостью. Я никогда не рассматривал ситуацию с этой точки зрения, потому что никогда не хотел винить Чонгука в чём-либо, это же была только моя вина, он не заставлял меня влюбляться в него. Но после слов Юнги я сильно задумался. Эта идея не давала мне покоя, но не находила своего воплощения — было страшно навсегда его потерять. Юнги и не давил на меня. В его взгляде я видел лишь боль за меня и искреннее желание помочь. Но мне никто не мог помочь. Это моя собственная болезнь. И от неё нет лекарства. Всё изменилось, когда мне предложили стажировку в другой стране. Я был одним из лучших на своём курсе, а хорошие врачи нужны были везде. Я впервые не поделился своим достижением с Чонгуком, потому что не знал, что мне делать дальше. Юнги сказал мне тогда уезжать и не думать ни о чём. Начать новую жизнь в новой стране. Но как можно начинать что-то новое, когда старое держит, не пускает, вцепляется своими когтями прямо в кожу. — Ты сегодня какой-то странный, — сказал он мне тогда за просмотром фильма в пятницу вечером, как всегда, наша традиция. — Что-то случилось? Я отложил надкусанный кусочек пиццы на коробку, ничего в горло не лезло. На душе неспокойно, ему не нравится скрывать что-то от Чонгука. — Помнишь, я у тебя когда-то спросил, почему ты заботишься обо мне, почему тебе это так важно? — я не знал, что делал и чем руководствовался, это просто выходило из меня, а я даже не успевал подумать. Получил кивок. — Ты так никогда и не говорил мне об этом. Чонгук смотрел слишком проникновенно. Я одновременно любил и ненавидел этот взгляд. Он всегда пробирал до мурашек. — Потому что я сам не знаю, Тэхён, — он пожал плечами и смотрел на меня, впервые искренне открываясь. — Возможно, я тогда в тебе себя увидел. Не смог пройти мимо. Никто бы не смог, — я знал, знал это. — А потом, ты просто стал важен для меня? Как это происходит? Просто привязываешься к человеку, а ты всегда был рядом. — Разве ты не устал от меня и моих проблем? — О чём ты? — он поднял уголок губ вверх, и боже, моё сердце не выдерживало это никогда. — Я уже не могу представить свою жизнь без тебя. Ты мой человек, это однозначно. Я в тот момент замер и не мог отвести от него взгляд. Это было настолько приятно слышать, что даже появились сомнения. Может быть, это тот самый момент, когда стоило сказать о своих чувствах? Может быть, стоило открыться? Ведь его слова… я бы никогда не смог сказать такое кому-то другому, кроме него. — Чонгук, я… — Я хотел у тебя спросить, — он начал говорить одновременно со мной, поэтому не услышал мою жалкую попытку сказать о чём-то важном. — Я чувствую себя, будто отчитываюсь перед родителями, — он смеялся, потому что нервничал. Я практически никогда не видел его таким. — Мне кажется, я готов… мм, знаешь, попробовать кое с кем серьёзные отношения, — он подбирал слова, пытался сделать проще, объяснить, только как ему сказать о том, что мне это совершенно не помогало не ощущать раздирающую боль в груди. — И я хотел бы предложить ей ко мне переехать. Как думаешь, не рано это будет, учитывая что… Дальше я не слышал ничего. Ощущения, как тогда, когда я впервые застукал его с девушкой, только в десять раз хуже. Я смотрел на него, но как будто сквозь, я слушал, но ничего не мог разобрать. Мне было так по-человечески плохо, что казалось, будто я мог умереть прямо тогда у него на глазах, не сказав, что так долго вынашивал и взращивал в себе. — Я люблю тебя, — говорил в безумие, потому что действительно боялся не успеть сказать это. Чонгук замер, уставившись на меня, как на восьмое чудо света, я ощущал его взгляд, но всё ещё ничего не видел, лишь продолжал шептать, словно свихнулся. — Я люблю тебя, люблю… — Я… тоже тебя, Тэхён. — Нет-нет, ты не понимаешь, — я приложил руку к груди, не зная как ещё ему показать это, как донести как именно я его любил. — Я люблю тебя. Как мужчину. Моё наваждение не сходило. У меня был такой шум и помехи везде, что я не выдерживал. Снова ревел перед ним, словно девчонка, и, наконец признавшись, не чувствовал и капли облегчения. Меня придавило к дивану огромной виной — ну вот зачем я это сделал, зачем сказал, когда Чонгук был готов говорить о своих отношениях и, кажется, первых, на моей памяти, настолько серьёзных. — Тэхён, я… — Не надо, — не надо меня отвергать, я уже знал, что ты не любишь меня также в ответ. — Я хотел сказать, что мне предложили стажировку. Она в другой стране, — намеренно умалчивал в какой, может, так будет лучше. — Я думаю согласиться. Я встал и на ватных ногах пытался уйти. Уйти от боли, которая разрослась настолько сильно, что не отпускала даже вдали от него. — Тэхён, давай поговорим, — он схаватился за моё запястье, а я понятия не имел, о чём нам ещё с ним можно было говорить. — Я не хочу, чтобы ты так уходил. — А я хочу так уйти. Я не вырывался, зачем? Ждал, когда он сам отпустит, поймет, что всё катится в одно место и ничего уже не исправить. К сожалению, это правда, всё меняется, когда один признаётся в невзаимных чувствах. — Как… как давно? Так он хотел знать всё? Пожалуйста. — Мне кажется, с самого начала. — Господи, — он тяжело выдохнул, я ощущал, как его рука напряглась, несильно сжимая моё запястье. Да, господи, это единственное слово, которое подходило тогда. Потому что у него была полнейшая неразбериха в голове, я всё понимал. Я всё знал. Поэтому хотел уйти, просто ждал, когда этого захочет и он. — Ты правда хочешь уйти сейчас? Да, потому что ты не знал, что сказать мне, а я не мог смотреть на это. Да, потому что меня просто разрывало на части от того, что единственный процент надежды на то, что мои чувства могли оказаться взаимными, испарился, как только ты сказал первые слова. Да, потому что я чувствовал, что ещё чуть-чуть и свалюсь с ног от того, что происходило у меня внутри из-за тебя. — А ты когда-нибудь любил меня также, как я тебя, Чонгук? — что я пытался добиться — не знаю, но отвечать просто «да» или «нет» казалось неправильным в той ситуации. Он молчал — и это молчание громче любых его слов. Я понятливо кивнул, хватка на руке ослабевала, и я понимал, что мне нужно сделать это — уйти, приняв самое сложное решение в моей жизни. На следующее утро я сообщил своему куратору о том, что согласен на стажировку. Только от этого не почувствовал ни счастья, ни грусти, ни разочарования. Пустота, огромная зияющая дыра в груди, и больше ничего (ничего кроме любви к нему, которую, кажется, не способен победить никто). Возможно, в другой жизни мы смогли бы быть вместе. Полюбить друг друга и не знать боли. Возможно, в другой жизни. В этой я долго прощался с Юнги, сел на самолёт и улетел в новую жизнь.***
Сейчас мне двадцать шесть. Я живу в лучшем для меня городе — Лос Анджелесе, работаю в хорошей клинике и являюсь хозяином чудесной собаки по кличке Нокс. С Чонгуком общаться мы не перестали. Потому что ни я, ни он не можем оставить друг друга. Было тяжело сохранить хоть какие-то отношения после моего признания, но мы смогли. Десять лет назад я встретил его, совершенно не ожидая и не зная, к чему это приведёт. Сейчас мне двадцать шесть, а я всё также сильно и, кажется, навсегда люблю Чонгука.