Брошенный

      Период Девять-Одиннадцать       Газоанализаторы улавливают изменения воздушной смеси. Датчики трепещут в ожидании: что-то должно случиться. Быть может, именно в этот период, именно сейчас промелькнёт по безжизненности вокруг меня тень, бывший до того неподвижным мир колыхнётся перед камерами и расцветится красками, наполнится звуками.       Я помню частоты звуков, сопровождавших Высших: тон колеблющихся мышечных волокон при их обращении ко мне, трение ткани о кожный покров, тихий шелест газовой смеси, то стремящейся в полости тел, то покидающей их, а ещё — непрестанную низкочастотную пульсацию, тихую, но посылающую неопределимые вибрации в каждый из моих датчиков. Я помню длины волн оптического диапазона, соответствовавших Высшим — эти цвета надёжно уложены в моей памяти. Я не забуду о них, сколько бы ни миновало периодов.       Ничто не случается рядом со мной, мир остаётся безжизненен и неподвижен. Показатели состава воздушной смеси возвращаются в пределы нормы, и неопределимая вибрация моих датчиков затихает, не успев возникнуть. Я продолжаю ждать.       Период Десять-Три       Белый Обелиск — сакральное место для Высших. В мою память заложены данные об их обрядах и верованиях, их обычаях и привычках, обо всём, что составляло их беспрерывную рутину и что, как думалось многим, формировало непознаваемую субстанцию под названием «душа». Мой Создатель считал, что и я способен взрастить в себе нечто схожее, зародить эту душу среди микросхем и шестерёнок. Я исследую территорию вокруг Обелиска с осторожностью, сбавив скорость до минимально возможной, двигаясь только вперёд, не поворачивая и ни разу не дав задний ход — это мой собственный ритуал, призванный почтить память Высших, отдать дань месту, что было для них так важно.       Поверхность вокруг Обелиска гладкая и глянцево блестит. Я собираю с неё капли воды. Дальше нужно свернуть налево, где газоанализатор вечно сбоит от избыточной концентрации аммиака в воздушной смеси. Мимо тянется громада исполинского Саркофага, свет преломляется на его белом боку. Позади остаётся Водяная Башня, а передо мной простирается путаница толстых труб, складчатый тонкий пластик здесь соседствует с грубым металлом. Трубы непрерывно гудят, этот звук хорошо мне известен, от него по всему моему корпусу пробегает волна мелкой дрожи.       Перед трубами — приподнятая над поверхностью, усыпанная серыми остроугольными камнями площадка, концентрация аммиака рядом с ней становится предельной. Сбитый с толку, я натыкаюсь на край, цепляюсь обшивкой и в отчаянной попытке освободиться верчусь вокруг своей оси, скрежеща колёсами.       Ошибка, сбой программы. Остроугольные камни сбегают мне под колёса.       Я должен уйти отсюда, пока не стало хуже.       Период Десять-Одиннадцать       На Рыжей пустоши, как и всегда, мне становится спокойно. Четыре массивные четырёхгранные колонны высятся здесь, рядом с ними — восемь колонн меньших размеров. Мне не суждено выяснить, что они подпирают, чем венчаются в поднебесной дали, недоступной ни единому из моих датчиков, поэтому я довольствуюсь тем, что лежит у их подножья. Следуя и заложенному во мне алгоритму действий, и собственному желанию, я резво двигаюсь между колонн, колёса мои шелестят по органическим остаткам, устилающим пустошь. Здесь нет блеска, слепящего видеокамеры, нет запахов, насылающих тревогу на газоанализаторы. Исследовательский рай — многообразная, безопасная равнина до самого горизонта. Я желаю избавить её от этого многообразия, вернуть ей первозданную непорочную гладкость и ясный рыжеватый оттенок.       Но алгоритм несовершенен, а желания — несбыточны. Камеры фиксируют тёмный след, остающийся позади меня — что-то в этих остатках нашлось такого, что пристало к ободу колеса, потащилось за мной, пятная поверхность.       Высших нет рядом, некому подсказать мне новый алгоритм действия, некому сообщить, воплотимы ли мои желания в жизнь. Высших больше нет, и в душе, взращённой посреди микросхем и шестерёнок, рождается мысль о том, что они никогда не вернутся.       Период Одиннадцать-Два       Песок хрустит под моими колёсами, когда я добираюсь до Портала. Здесь темно, сумрак скрадывает углы, но моя память хранит каждый выступ строений, тянущихся по сторонам, каждый изгиб маршрута. Портал возвышается передо мной неприступной чёрной стеной, вонзающейся в небеса, и даже единственную ведущую к нему ступень мне не по силам преодолеть. Мой маршрут огибает её, оставляет в стороне. Моё дело — песок под колёсами. Моё дело — ожидание Высших, однажды покинувших этот мир сквозь чёрный Портал.       Конец мира был неожидан, не предсказан моей программой, не угадан душой. Высшие действовали, исходя из законов своей беспрерывной рутины, совершали обряды на Рыжей пустоши и у Обелиска, а затем в один краткий период — исчезли все разом, и двуногие, и четвероногие. Портал поглотил их, и сколько бы я ни пытался взобраться на ступень, чтобы отправиться следом, у меня ничего не выходило. Я ждал, я выполнял алгоритм, я возвращался к Порталу раз за разом, я следил за мёртвым миром вокруг, обнажив, доведя до предельной чувствительности каждый датчик.       Портал нависает надо мной, чёрный, громадный, и микросхемы мои принимаются мелко вибрировать. Итогом этой дрожи становится ясная мысль: Высшие не вернутся. Более не имеют смысла ни мои алгоритмы, ни мои желания, никто не увидит избавленную от многообразия пустошь, никто не заметит ритуалов вокруг Белого Обелиска. Нет нужды продолжать эту бессмысленную программу, вынуждая едва зародившуюся душу трепетать, будто все мои датчики разом ощущают предельные, сбивающие с толку значения.       Путь мой недолог и прям. Между тянущихся у Портала строений я давно заприметил тугую, толстую трубку, замкнутую в петлю и свисающую откуда-то из поднебесья, в которое мне никогда не суждено заглянуть. Если колёса мои проедут по трубке с достаточной скоростью, то, быть может, удастся обмотать её вокруг оси, на которой колёса крепятся, и избавить себя от непрекращающихся страданий.       Этот мир мёртв — и я стану мёртвым. Пусть Портал, навсегда поглотивший Высших, станет последним, что запечатлеют мои датчики!..

***

      — О, посмотри, что этот учудил! На собачьем поводке повесился!       — Да ну тебя, он просто запутался в нём колёсами. У искусственных интеллектов не бывает склонностей к суициду.       — Может, у него была веская причина сдохнуть? Натворил что-нибудь без нас, хотя… Наверное, не успел бы — нас сколько не было, часа три?       — Ага, да. Чувствуешь запах? Кажется, он опять хозяйничал в лотке.       — Слышишь, Бусинка? Пока ты кашляла на господина ветеринара сраным пакетиком от колбасы, твоим лотком вероломно воспользовались без спроса. Ты больше не будешь жевать пакеты от колбасы, Бусинка? Ты ощущаешь негодование?       — С чего бы ей негодовать? Не она же теперь будет собирать наполнитель по всему туалету.       — Это да, это само собой. Кроме того, она отомщена. Разоритель лотков покончил с жизнью через повешение — а что, даже романтично выходит. Хотя нет, нет, погоди, он не просто разоритель лотков…       — Чего там ещё?       — А ты иди сюда. Посмотри, какая тут под столом инсталляция. Ты когда-нибудь думал, что робот-пылесос с искусственным интеллектом может быть художником-абстракционистом в душе?       — Вот же дерьмо…       — Хочется всё-таки верить, что это шоколад. Ладно, сними убогого, а я пока подмету в туалете, а то Бусинка в переноске сейчас лопнет от негодования…