Bloody roses

Шоэнхайта никогда не беспокоили увлечения Ханта, как и то, что он хранил в ящике под замком. Лезть в личные вещи категорически бестактно и неприлично, но всё же некая озабоченность Ле Бланджем начинала вызывать раздражение и некоторые подозрения, стоило им официально объявить о своих отношениях. В особенности, когда Ладья резко подклеивал уголок обоев в своей спальне, или резко перелистывал фотографии в телефоне. — Рук, нам стоит кое-что обсудить. Меня несколько беспокоит твоя озабоченность Нейджем. Я не запрещаю тебе чем-то увлекаться и интересоваться, потому что даже как твой партнёр, я не могу тебе что-то запрещать. Но иногда я думаю, что ты всё же зациклен на нём больше, чем на чëм-либо другом, и порой даже я чувствую недостаток твоего внимания. — заправив несколько прядей локонов за ухо, староста сфокусировал взгляд на своём возлюбленном, что неожиданно взял его за кисть, мягко касаясь до нежной кожи губами. — ах, Roi du Poison, как же этот охотник посмел заставить тебя усомниться в своей любви к тебе? Roi du Neige никогда бы не стал мне важнее и трепетнее, чем ты, mon chéri. Тогда сегодня вечером, чтобы точно развеять все сомнения, я неприменно докажу тебе это! Буду ждать тебя в гостиной в девять часов, ты ведь успеешь вернуться с собрания старост? Несколько недоумëнно глядя на Рука, юноша только вздохнул, не придавая особого значения его неоднозначному подходу к ситуации. Немного похлопав блондина по голове свободной рукой, Шоэнхайт выдал лёгкую улыбку, не выдавая своего удивления на поцелуи. — хах, хорошо. Я успею вернуться к девяти, но не придумывай что-то из разряда вон выходящего. Мне не хочется потом вытаскивать листья из твоих волос, как когда ты решил подстрелить птиц на ветке дерева. — oui, mignon!

***

Погашенный в общежитии свет, вечерний мрак, и только несколько свечей, украшающих стол — атмосфера, созданная к приходу Вила, под стать настоящему свиданию. Но разве какое-то доказательство могло вылиться в романтический вечер? Хотя, кто знает, что у Ханта в голове. — ты успел ровно к девяти, Roi du Poison, я только подал нам ужин. Даже достал нам бутылочку гранатового вина, и приготовил кролика с овощами, но самое главное блюдо — на потом. Думаю, оно тебе очень понравится! — Рук улыбается настолько пугающе, что даже леденеют пальцы, будто их целуют мёртвыми губами с такой частотой, что тëплая кровь боится течь туда вновь. — присаживайся пока, Roi du Poison. Шоэнхайт, уместившись поудобнее на стуле, невольно принюхался — помимо приятного аромата вина и мяса, чувствовались металлические ноты, исходящие от накрытой сверху железным “ куполом ” тарелки. Лунный свет из окна слегка отбрасывает тень фигуры напротив, словно бы её затемняя для молодого человека. — я чувствую запах железа, ты снова что-то приготовил на слабой прожарке? Ты же знаешь, что я не очень люблю такое. — тактично проговорил Вил, приборами разрезая и накалывая приготовленного кролика. Ладья лишь хитро улыбнулся, и только лисья проворность ярким блеском засияла в его глазах — двух гранëнных изумрудах. Лицо Рука, не смотря на затемнëнность, едва подсвечивалось пламенем, ещё больше заостряя внимание на матовости кожи, и то, как улыбка светилась ласковым, неутолимым восторгом. Эти глаза так пытливо разглядывали действия Шоэнхайта, что юноше казалось, будто ничто не могло от них ускользнуть. — о, поверь, мой милый Вил, это гораздо лучше любого мяса на слабой прожарке. — оскалившись, добродушно цедя, заместитель поднял крышку. Рук с щемящим содроганием и воодушевлëнностью смотрел за тем, как Шоэнхайт невольно поджимал губы в тонкую линию, едва ли не желая швырнуть “ ужин ” на пол. Там, где раньше билось рвущейся свободой птицей сердце, теперь лежащее в центре блюда, как главный и самый важный его ингридиент, в окружении собранных из тончайших полосок лёгких роз. — Рук, как я должен это понимать? Откуда ты вообще взял сердце? И прежде всего, чьë оно? — прикрыв ладонью рот от тошнотворных позывов, староста закрыл глаза, больше не желая смотреть на кровавую массу. — o lá lá, mon chéri. Этот охотник ведь обещал доказать свою верность, не так ли? Разве не существует лучше способов доказать её, как преподнести сердце? Ах, я ведь так старался разрезать и раздвигать рёбра, чтобы до него добраться, а ты даже не хочешь на него посмотреть! А я ведь ещё помню, как оно продолжало мерно, словно молоточком, выводить свою кардиограмму, а грудная клетка осоловело подниматься и опускаться. Ну же, потрогай его, оно такое мягкое. — оторвав ладонь возлюбленного от лица, Хант упорно потянул руку к мёртвому сердцу, заставляя её сжать его целиком, забрызгав белоснежную скатерть вместе с собой и Шоэнхайтом. — отпусти мою руку! Хант, не заставляй меня идти против тебя! — вскрикнув, староста Помфиора только упорнее брыкался, чувствуя под пальцами склизкую, гладкую и влажную мышцу. От каждого сжатия только сильнее пачкались рукава, а хлюпающие звуки крови словно заглушали все крики. — мне так нравится, когда жертвы брыкаются, Roi du Poison. Если тот же дикий зверь смирился со своей участью, то и сдирать с него шкуру сплошная скука. Но если оно вопит, клокочащим рëвом пугая других животных вокруг — это восхитительный звук для каждого охотника. Будь осторожен, ведь ты подрываешь своё драгоценное горло, золотце. Однако, слышать твои крики, и видеть, как сдвинулись твои прекрасные брови — такая услада для моих ушей, и наслаждение для моих глаз. Но мы ещё не закончили. Раскрыв рот Шоэнхайту, Ладья невольно уместил часть органа в рот — так, чтобы зубы успели ухватиться поглубже в плоть, глубоко в ней застряв. — так прекрасно видеть, как ты пытаешься выплюнуть сердце Roi du Neige, mon mignon. Но ведь сердце такое волокнистое, а из-за обилия мелких сосудов оно попросту застревает в зубах. Чудесно, не правда ли? Подобно чувству того, что ты ешь вяленую говядину, и не можешь её достать! Но ты так неаккуратнен, дорогой. — охотник легко касается губами до щеки, слизывая брызги, и медленно спускается к тонкой шее — не оставляет ни капельки, жадно всё проглатывая. Восхитительно — когда глотка любимого человека дрожит от страха, и невольно сужается, чтобы не начать отторгать ранее съеденный ужин. Одной рукой Хант помогает челюсти жевать, крепко удерживая часть сердца — и тут же второй резко отдëргивает в сторону, оторвав большую часть к себе, рьяно вцепившись в неё, чтобы вкусить и съесть. — чудно, Roi du Poison. Но ты никогда не думал, что есть любовь, если не догорающая, затихающая, с упорством наивного кролика, борющаяся со смертельной хваткой хищника, чтобы потом быть увековеченной в искусстве? Это прекрасное завершение дня. Я доказал тебе свою преданность, soleil.