#ЭтоМоё

Есть футболки, предназначенные для покупки любым человеком, я их продаю; есть футболки, предназначенные для одного человека, я её дарю. Подарил. Тебе. Только тебе. Ты помнишь? Арсений тогда жутко переживал, что что-то не так. Цвет банальный? Дизайн неинтересный? А может, да ну это всё? А если ему не понравится? Никогда ещё подарки не давались так тяжело, особенно такие обычные для него: он миллион раз и больше дарил футболки своего дизайна своим друзьям и знакомым, так почему в этот раз в животе всё нескончаемо крутит, а кожу так остро покалывает? В общем-то Паша не был ни просто другом, ни тем более обычным знакомым, что всё объясняло и самому Попову. Но легче от этого не становилось. Унимать чувства он так и не научился. А зачем унимать чувства? Почему — не чувствовать? — Арс? — улыбка. Это всегда была улыбка. — Привет, Паш… История личной футболки Павла Воли от Арсения Попова началась именно здесь. Наверное, сначала кажется, что нет, истоки были раньше, логичнее было бы идти от задумки: как он решил придумать что-то именно своему человеку, одному, определённому, — когда, находясь в объятиях любимого, Арсений понял, что не сделал очевидного — футболку. Или же, наверное, может кто предположить, что логичнее пойти от той самой бессонной ночи, когда он, упорно смотря в потолок, понимал, что ни одна его даже самая яркая идея не сравнилась бы с тем, что действительно значил для него Паша, какой он был на самом деле и чего заслуживал, — а ему нужно что-то придумать. Он хотел. Он решил. Но ведь это — что было до — всё оказалось не важно — совсем не важно, ведь когда Арсений, стоя с бумажным пакетом в руках, взглянул в глаза Паши, он не увидел ничего, кроме тепла и любви, и весь остальной мир остался позади. Все беспокойства сами отошли на второй план. Он улыбался. Скоромно, но счастливо. Они оба улыбались. У Паши это была свойственная ему лёгкая снисходительность, часто прятавшаяся в колкой усмешке, а у Арсения — гордость и смущение, хоть и второе ему было очень непривычно чувствовать. — Я принёс тебе кое-что, — наконец решился сказать Арс и протянул пакет вперёд. — У меня день рождения? — искренне удивился Воля, неосознанно прижав обе ладони у груди — если быть точным, к сердцу. Они оба прекрасно знали, что до его дня рождения ещё ровно пять дней. — Это просто так, — уклончиво. — Просто потому что я тебя люблю. Арсений слышал, как быстро билось его сердце. Тук-тук, тук-тук. Казалось, ещё немного — и оно бы вырвалось из груди. Руки тряслись; он быстро всунул Воле пакет и сцепил свои пальцы сзади, за спиной, чтобы не дай бог он ещё спалит свою собственную беспомощность перед ним. Перед Пашей. Сколько они были вместе? Несколько лет точно? Так почему он до сих пор чувствовал себя настолько школьником, что доходило до таких вот глупостей? Паша просиял. Пока Попов думал, сколько ещё сможет продержаться под взглядом Воли, пока не упадёт в обморок или не превратится в лужу, Паша, счастливый до невозможного, потянулся открывать пакет и разворачивать футболку. Ни для кого не секрет, что ведущему всея телевидения что только не дарили: возможное и невозможное, дешёвое и дорогое, доступное и недоступное. Арсений это знал, как никто другой: он видел каждый подарок и сам искренне им поражался, тем самым чуть ли не полностью загоняя себя в ловушку под названием «а что я?», чего он всегда старался избегать. Ему казалось, что любая его идея заведомо блекла по сравнению со всеми предыдущими — не его. Арс морально готовился ко всему — к любой реакции. Натянутая улыбка, неловко сведённые к переносице брови или дежурно-вежливое «вау, спасибо». Но уж никак нельзя было предугадать тот восторг, с которым Воля взглянул прямо в глаза Попову, после того как увидел принт полностью. — Это я? — спросил он то, что было уж слишком очевидным. Арсений, стоя уже с горящими щеками, не нашёл ничего более подходящего, как закатить глаза: ну вот любит Пашка его извозить до последнего, специально вводя в краску и щекотя нервы. — Правда я. Он крутил футболку, то показывая её Арсу, будто ребёнок показывал давно желанную игрушку родителям, которые её же и купили, то разворачивал к себе и любовался. Череп вместо лица, стрекоза на чёрном кителе, причёска в стиле Павла Воли, которую ни с чьей другой не спутаешь — слишком точное попадание без особых опознавательных знаков. Ладно, адрес инстаграм-аккаунта Паши был написан на белой бирке, которая тоже составляла часть дизайна. Чтобы не спутать. Чтобы наверняка. — Спонтанно пришло в голову, вот я решил быстренько собраться и сделать… — начал тут же Арсений, чтобы не слышать эту тишину, которая могла свести с ума: в ней он был особенно уязвим, — не на продажу, наверное, а просто как пробный вариант. И мне показалось правильным, чтобы оно было у тебя. Она была. Футболка. «Только у тебя», — он мысленно добавил. А Паша просто догадался. Все слова вдруг вылетели из головы, и ничего не оставалось, кроме как крепко обнять — обнимать долго. Мышцы потихоньку расслаблялись в крепких объятиях такого хрупкого тела. Стало спокойней. Арсений выдохнул с облегчением: всё хорошо. — Мне очень нравится, — тихо сказал Паша. Три слова — и Арсений понял, что ничего не было зря. Оно того стоило. Он зря волновался, и теперь действительно можно было отпустить все мысли и облегчённо выдохнуть. Всё, что он делал, с Пашей всегда обретало смысл. Вот, футболка обрела. Арсений правда радовался, как ненормальный, каждый раз, когда видел на своём Паше эту футболку: чаще всего это были встречи с узким кругом лиц или просто домашние посиделки, которые были настолько же скрытны и нелюдимы, как и отношения этих двух. Когда почти никто не знал о существовании этой вещи (и тем более — значении), чувствовалось это как-то… по-особенному. Будто самое важное скрыто, самое личное — внутри, в себе, вдали от чужих глаз, от навязчивых сплетней, от безумных догадок. Там, где спокойно, где родное, где тепло и хорошо. Где любят. Конечно, показывать свою полностью удовлетворённую, даже слишком довольную улыбку от уха до уха Попов не собирался: слишком гордый, слишком скромный, слишком загадочный. Зато как менялось его отношению ко всему — это было невероятно: часто раздражаемый, он становился до невозможного спокойным и безмятежным, как только видел, как бережно относился Паша к его подарку. Он менялся моментально. И это нельзя было не заметить. Воля не мог не очаровываться. Арсений видел в обычном элементе одежды проявление той самой любви; он в принципе чаще цеплялся за мелочи, ежели за слова. А Паша — он ведь был таким же. Наверное, поэтому они и были вместе. Как-то раз перед одной вечеринкой от «Камеди» Арсений подбирал, что надеть, прямо перед Пашей. Они так делали часто, почти перед каждым мероприятием, и каждый раз Воля убеждался: этот несносный человек без зазрения совести практически поселился у него дома, ибо вещей Попова в его шкафу было почти столько же, сколько Пашиных. Ладно, поправочка: не несносный человек — любимый. Было это ранним утром. После пробежки Арсений вернулся в квартиру весь мокрый; быстрый душ, бодрящая вода, горячий завтрак. Он крутился у зеркала вместе с вешалками, пока на него лениво смотрел Паша, ещё находящийся в постели. Он только проснулся, только разлепил глаза — а ведь именно ему нужно было выходить намного раньше самого Арсения! — Что-то не так, — пробурчал Арс, немного хмурясь. Паша не спешил что-то спрашивать, ведь знал, что Арсений обязательно продолжит и пояснит. — Думаю о чёрном костюме, он очень хорошо на мне сидит и я давно его нигде не носил, но рубашка… Белая — слишком официально, чёрная — чисто на похороны пришёл дед, цветная — кто такое вообще носит? У меня нет подходящих… — А может, тебе не нужна рубашка вовсе, — задумчиво оставил Воля, тут же забыв об этом, ибо Попов принял его фразу слишком буквально. Арсений, отбросив все вещи в сторону, наклонился к кровати, облокотился сначала на одно колено, потом и на две руки по обе стороны от лыбящегося Паши; тот легко провёл рукой вверх, от паха до ключиц, прямо по уже голому торсу. Мурашки стадом следовали за осторожными подушечками пальцев. Арсений прикрыл глаза от удовольствия. — Я не то имел в виду, но так тоже очень даже неплохо, — сказал Воля, потянувшись вперёд за своим поцелуем. Задержались так они ещё минут на пять-десять. А может, больше: они правда забыли о времени. С друг другом было не до часов. Счастливые часов не наблюдают. Завидовал ли Арсений способности Паши одеваться и собираться за считанные секунды, не тратя кучи времени на какую-то ерунду? Да. Арс в принципе часто удивлялся возможности Воли включиться в жизнь по щелчку. Буквально. Вот он в кровати — вот он уже готовый в коридоре. Наверное, это всё быстрая, но вполне эффективная растяжка по утрам — именно она приводит в тонус. Жаль, растяжка вовсе не такая, какую Попов сам себе представлял. После ухода Паши у Арсения оставалось ещё около трёх свободных часов: такова доля обычных смертных, то есть гостей, и эта доля намного приятнее участи ведущих, для которых вечеринка не отдых — работа. Хитрый взгляд на открытый шкаф — тут же идея. Паша же заценит, правда? Он специально не присылал никакие фото, не выкладывал никакие сторис и вообще про свой вид не заикался. Только текстовые сообщения: чаще всего они были о том, как сильно он скучал по Паше. Да, прошло всего пару часов. Да, Паша тоже успел соскучиться. Ну совсем без друга друга не могли — что поделать-то? Красные ковровые дорожки, разлитое шампанское, шумные гости, вспышки фотоаппаратов — четыре импровизатора, не отходя друг от друга, затесались в этом всём, не спеша уходить и выпутываться. До самóй праздничной части дня ещё оставалось время, они даже не думали пока идти в сторону концертного зала, где на сцене их уже ждал сам Павел Воля. Если быть точным и честным, ждал он вовсе не на самой сцене, а в своей гримёрке (маленькой комнатке, которая на этот вечер имела честь называться гримёркой). Фото с мероприятия сыпались как снег с крыши: неожиданно и мощно. Паша хотел ненароком высмотреть среди звёзд своё солнце, ибо Арс точно должен был засветиться хотя бы на одном снимке — он без этого не мог. Улыбка сама расплылась на лице. — Вот чертовка… Он не мог перестать улыбаться, хотя хотелось быть хотя бы немного рассерженным на то, что Попов заимел привычку тащить чужие вещи без спросу. Никакого личного пространства в отношениях, как так можно! Что за безобразие! Жаловался он, конечно, лишь в шутку, ибо на деле в груди что-то трепетало так нежно и приятно… Сие чувство опьяняло. Чёрный пиджак, чёрные брюки, чёрные туфли — и та самая чёрная футболка с черепом, которая на самом деле — с Пашей. Воля приблизил фото у себя на телефоне, чтобы убедиться: да, это была именно она, ему не показалось. За одним фото пошли ещё и ещё, Паша еле успевал за всеми уследить, но не пропустил ни одно: надо же полюбоваться своим мужчиной. Воля был уверен, что футболка всё ещё пахла им самим (ведь он совсем недавно её надевал), и это, возможно, был один из главных критериев выбора одежды после арсеньевского дефиле. А ещё сама по себе футболка была очень кстати: признаться честно, она смотрелась с костюмом и вправду лучше, чем те рубашки, что Арс мерил дома. Кто-то подошёл к Воле с удивлёнными возгласами о том, что фотограф уже всё активно начал выкладывать, хотя только недавно были открыты двери. «Смотри, твои дети», — говорили ему, радостно показывая на всех четырёх импровизаторов. «Какие красавчики!», «Как хорошо они смотрятся вместе!», «Вон, смотри, все как будто на свадьбу, в чёрно-белом, а как выделяется благодаря этому Арс!». А Паша смотрел на фотографии и знал то, что не знали все остальные. Что это его. Что Арсений — его. Что только он мог говорить: «Да, это моё».