везде чужой

      он был создан, чтобы стать носителем сердца, которое бы в его груди никогда не билось.       у него не было мечтаний и надежд, которыми кичились люди вокруг него.       его создавали под влиянием горя и скорби; мнимой надежды и бесполезного любопытства, — но без любви, без трепета. он был творением создателя, который так никогда его и не принял.       его лишили судьбы, даже не подарив ее.       и он гневался на мир: на окружающих его людей, на богов, не способных совладать с собственными идеалами — гневался на всё, вот только искренним его гнев никогда не был.       потому что он не знал, каково это — по-настоящему злиться.       он получился не таким, каким изначально планировался, и он чувствовал это разочарование, потому что богиня, подарившая ему жизнь, но так её и не давшая, не гордилась им. побоялась отдать ему то, что ему по праву принадлежало. и он это чувствовал и страдал, ибо что может быть хуже осознания собственной никчёмности? — только то, что он страдал, а страданий ни ощутить, ни утихомирить не мог.       потому что он был готов нести любое божественное бремя, готов был на всё, лишь бы исполнить свой долг.       но он оказался слабым для такой мощи, вышел почти что бракованным; а бракованные вещи всегда было принято выкидывать.       но ему посчастливилось остаться в живых — хотя его существование едва ли можно было назвать жизнью; творец сжалился над ним и отправил в покой — без мыслей, без чувств, без сознания и сердца — но лучше уж так, чем слепая смерть?       а когда он проснулся по воле случая, который сейчас бы уже и не вспомнил, он был чист, как белый лист бумаги, на котором только предстояло чернилами изобразить что-то, что могло бы отражать его пустую бессердечную сущность.       и он пустился в странствие, гонимый желанием узнавать мир вокруг, чувствовать хоть что-то, кроме пустоты в груди, но настоящей целью его скитаний был поиск того, чего он лишился, даже не успев обрести.       вокруг него были люди, и они смеялись и плакали, любили и ненавидели, дружили и враждовали — и у всех у них были сердца: настоящие, живые, бьющиеся где-то там, где у него ничего не было.       ему тоже хотелось сердца.       бессердечная кукла не могла чувствовать и желать. но он, вопреки всему, и чувствовал, и желал, даже если понятия об этом не имел.       и он, в гонении своём потерявший свою невинную чистоту, заботясь лишь о своём скудном желании, сам не заметил, как стал черстветь — и белые листы его души земли иназумы забрызгали тёмными чернильными пятнами.       и ненасытный гнев обуял его безвольную душу — хотя, может, ему так лишь казалось, потому что все его знания об эмоциях ограничивались людскими рассказами и представлениями. и призрачный гнев его породил ненависть — которая, быть может, была лишь интересом, — а она пробудила в нём желание мести тому, кто мести, может, и не заслуживал.       но он был слишком любопытен, слишком неосторожен, слишком юн, чтобы понять всю серьёзность, чтобы разобраться в причинах; а потому ему наскучило, и месть рассеялась в туманах иназумских островов вместе с тремя школами кузнечных искусств, подарив ему новое имя, которое он сам смог выбрать, потому что старое затерялось в переполненных людьми переулках, и он прекратил свой эксперимент, который экспериментом никогда и не считал.       и он понимал все последствия, но сделать ничего уже не мог. а даже если и мог, то не стал бы, потому что это никогда не было его конечной целью.       тем, ради чего он существовал; ради чего скитался по своей стране.       он видел разных людей, и все они неизменно носили в себе то, что он так никогда и не ощутил. и что-то, что эти люди привыкли называть завистью, отзывалось где-то у него в груди — там, где место чему-то другому, но не ей совсем.       ему ведь хотелось быть полезным; ему хотелось того, чего он ждал с момента сотворения.       кукле всего лишь хотелось сердца.       сердца, которого у неё не было; которого ей никто не обещал.       но сердца, ради которого создательница вдохнула в него жизнь, — а потом забыла, не найдя в себе силы поднять руку против своего же творения.       а кукла все странствовала по земле молний и думала о том, что, может, сделай с ней богиня то, что могла сделать, ей было бы куда проще.       потому что не пришлось бы скитаться в поисках сердца. потому что не пришлось бы делать вид, что он способен чувствовать что-то так же, как и другие люди. потому что не пришлось бы убеждать себя в том, что он имеет право на мечты и желания, даже если единственным его желанием всегда — вечно — оставалось желание обрести божественную ношу.       и вот, по воле случая — всегда всё у него происходило по воле случае, хотя настоящей воли у него никогда не было, — его нашли внезапно те, кого он не знал, кому бы не доверял, будь у него сердце.       но сердца всё не было, а доверие пришло вместе с подарком, полученным от тех, кто впервые в его существовании смог разглядеть смысл.       они дали ему то, чего он так жаждал. и он был счастлив, но счастье это продлилось недолго, потому что он с ужасом понял, что новое — первое — сердце не способно дать ему счастья.       лишь злобу и горечь, которые хотели проникнуть в его прежнее, бессердечное тело, но так и не смогли. зато теперь разливались внутри него, как воспоминания по артериям земли, а он только и мог, что поддаваться им, потому что так ему велело сердце.       то сердце, что он безумно долго желал получить.       «но лучше быть пустышкой без желаний, чем куклой с поддельным сердцем, что добра от зла отличить не может», — хотелось думать ему, но он не думал. ведь если бы он вынул это сердце, то больше не мог бы испытывать никаких чувств.       и он продолжил своё странствие, променяв родную страну грома и молний — неизменной вечности — на страну снега, где из вечного был разве что холод да мечты о мести; о свержении того, что устанавливало в этом мире свои законы. и он принялся исполнять свой долг, как велели ему те, кто подарили — почти что божественный, хотя и не от божества вовсе — подарок, от которого он отказаться не имел права.       или, может, всё-таки имел?       возвращение в страну молний его не радует, не забавляет — ему плевать на неё, потому что ей всегда было плевать на него. вот только без сердца он эту страну пытался любить, а с сердцем полюбить никак не мог.       и он думал, что план его коллег умён, что всё пройдёт как никогда хорошо, что их коллекция шахматных фигурок пополнит новая игрушка.       а потом он осознал, что за игрушка стоит на кону и собирается пополнить чужую коллекцию.       игрушка, которая была смыслом его существования; которая была его по праву.       и новый план тут же созрел в голове, потому что — нет, это сердце — первое сердце — с которым пришли злость и эгоизм, его душит; оно его губит.       потому что он был создан для того, чтобы стать богом. а разве могут боги носить в себе сердца, переполненные болью и гневом?       и новый план — не обговорённый ни с кем, его собственный план — срабатывает даже лучше, чем он мог себе представить.       и он знает, что его будут искать — что его уже ищут, потому что пропасть из поля зрения Фатуи и притвориться, что так и должно быть, невозможно.       но ему наплевать, потому что он уже нашёл и забрал то, что ему нужно было, пока его неблагонадёжная коллега постигала божественную кару, которой ему удалось избежать.       и когда по пути в сумеру он изредка останавливается, оглаживает пальцем края того, что в его сумке едва ли не бьется, улыбка кривая трогает его губы, — и глухая ненависть в поддельном сердце куда-то рассеивается.