***
Как только с палатками было покончено, а в казанах сварился ужин, Уилсон направился в библиотеку Уикерботтом. Точнее, в то, что называли библиотекой, ведь на самом деле это была просто очередная палатка, заставленная книгами и свитками папируса. Спальника не было, только стул. Уилсон навалился на самый толстый том по ботанике, который только смог отыскать. Лучше всего для начала сузить круг своего исследования напитков до нетоксичных растений. Работу Уикерботтом можно было описать только как кропотливую. Даже самые неполные записи содержали изображение листьев описываемого растения, часто сопровождаемые настоящим высушенным образцом. Многие из видов как раз кстати были помечены как нетоксичные. Уилсон перевернул страницу. — Ментаэ... — он никогда не пробовал отвар перечной мяты, но это было уже что-то, не так ли? Не то чтобы в Константе росла перечная мята, но всё же... Уилсон просмотрел следующие четыре страницы с растущим любопытством. Все четыре перечисленные мяты указывались как нетоксичные, хотя в их описании не содержалось всей нужной информации, кроме самой базовой. Одну, названную Mentha recollectica, он узнал сразу, но всё же взял с собой книгу, отправившись в ботанический сад за образцам. Бережёного Бог бережёт.***
Спустя два часа и лишь один несчастный случай, связанный с уколом розы, результаты вкусового тестирования были готовы. Mentha aberca совершенно не годилась — такая горькая, что губы Уилсона скривились ещё до того, как напиток их коснулся. Mentha flava оказалась лучше, её вполне себе можно было пить, но она оставляла после себя такое отталкивающее послевкусие, что Уилсон едва ли навязал бы этот напиток своему злейшему врагу. Mentha dulcissima станет настоящим хитом среди детей, и этот вкус Уилсон вполне может добавить в варёные сладости, которые он собирался приготовить позже. Однако такой напиток не совсем подходил для более утончённого взрослого вкуса. В целом, Mentha recollectica стала явным победителем. Она тоже была сладкой, но с сопутствующей кислинкой, что мешала напитку быть приторным. Уилсон выпил свою чашку и прикончил вторую, поздравляя себя с открытием, а затем решил перепроверить запись о растении. В ней не было ничего, кроме картинки и высушенного листа: даже пометка Уикерботтом о нетоксичности мяты сопровождалась знаком вопроса. Как бы библиотекарь ни ненавидела, когда другие добавляли примечания к её книгам, Уилсон ничего не мог с собой поделать. Он пошёл на компромисс, оставив саму книгу нетронутой и вместо этого втиснув между её страницами кусочек папируса. «Имеет прекрасный вкус при заваривании водой. Ожидается отчёт о токсичности, но она кажется достаточно безопасной».***
В первой половине дня ничего примечательного не произошло. Уилсон проверил пасеку и отложил собранный мёд на чёрный день. Затем проверил и сушилки. Немного поразмыслив, он направился к отгороженным стеной прудам. Давненько они не ели сэндвичей из лягушек. Пруды на базе были одним из немногих мест, где деревья ещё доминировали над ландшафтом. Когда-то выживающие пытались сохранить небольшой лесной участок для лёгкой добычи дров в той части базы, которая теперь зовётся Лачугой Энта. С тех пор они приняли единогласное решение выращивать только каштановые берёзы и направили свои брёвнозаготовительные работы на зиму. Уилсон хмыкнул, проверяя ловушки. Да-да, лапок полно. Следующей ночью они устроят настоящий пир. Он установил последнюю ловушку, затем прислонился к ближайшей берёзе, внезапно запыхавшись. Как странно. Не то чтобы он перенапрягался. Уилсон провёл кончиками пальцев по коре, та на ощупь была шероховатой. Всегда ли так было? Он действительно не... Кора врезалась во всё ещё кровоточащие раны на его спине, разрывая плоть и кожу каждый раз, когда он сопротивлялся. Но он сопротивлялся несмотря ни на что, борясь с невидимыми узами, что удерживали его привязанным, орлом распростёртым на стволе дерева, загипнотизировано наблюдающего, как кишки вырываются из его всё ещё живого тела, блестящие и такие длинные, как яркие ленточки, привязанные к майскому дереву... Всепоглощающий запах грязи заполнил ноздри. Уилсону потребовалось мгновение, чтобы понять, что это из-за того, что он лежал лицом в перегное. Уилсон встал и осознал, что дрожит. Боль до сих пор пронзала всё его тело. Она была настолько реальной, что он расстегнул жилет и задрал рубашку, чтобы убедиться, что его внутренности на месте. Взгляд Уилсона встретила гладкая бледная кожа, подпорченная лишь одним единственным шрамом от стычки с Циклоп-оленем прошлой зимой. Уилсон покачал головой. Что это было? Какая-то невероятно старая смерть, всплывшая из глубин его разума? Возможно, иногда незнание всё-таки было блаженством. Он отряхнулся и вернулся к работе.***
Уилсон наполовину закончил собирать ежедневный урожай, вырвав последнюю морковь, когда это было величайшим унижением из всех — вот так использовать плоды его собственных трудов, чтобы заманить в ловушку. Уилсон пробежал глазами по сторонам, смаргивая ледяной пот. Вокруг не было ничего, кроме одинокой вороны, клевавшей землю. Если что-то и таилось в засаде в ягодных кустах, то оно прекрасно справлялось со своей задачей, оставаясь неподвижным и незримым. Тем не менее, ощущение постороннего наблюдателя сохранялось. Уилсон напрасно ждал, когда по его коже перестанут бегать мурашки. Наконец он присел, чтобы сорвать помидоры, и кожа на его запястьях уже была стёрта до крови, словно та выносливость, которую он приобрёл за все недели, ничто не значила, встал, испуганный, и наткнулся на ту же самую ворону, пустынные поля и тишину. Он стянул перчатки, обнажив нетронутые запястья, которые он не мог сдвинуть ни на дюйм — они были слишком крепко привязаны к его лодыжкам двумя верёвками, но всё ещё ноющие от призрачной боли, и ещё две верёвки удерживали бревно, зажатое между его бёдрами, что превращало каждое мгновение, проведённое в вертикальном положении, в борьбу, истощая его силы, его ноги дрожали, как будто он не ел несколько дней, он встал, оставляя овощи разбросанными на земле и его дёрнули на колени за волосы, почему это всегда должны были быть его волосы, и он наполовину заковылял, наполовину пополз к навесу, широко раскрыв глаза в надежде, что тот убережёт его от этой адской ухмылки. Уилсон уткнулся головой в изгиб рук и подавил рвотный позыв. По прошествии, должно быть, не менее четверти часа, тошнота отступила достаточно, чтобы он смог думать. Было два варианта. Либо он снова сходил с ума — что неудивительно, но досадно, учитывая, насколько удачно он сохранял рассудок в течение последних нескольких сезонов, — либо он вспоминал давно подавленные воспоминания, все страдания и боль. Но тогда почему он снова так ясно всё это ощущал, пусть и в разбавленном виде? Три варианта. Он в очередной раз наткнулся на нечто, ещё не объяснимое современной наукой. Нечто волшебное, какая-то ловушка или яд... Уилсон поднял голову. В тот день он проглотил три посторонних предмета. На три больше, чем было безопасно. Застонав, Уилсон перевернулся на спину, чувствуя себя уже более привычно. Было слишком поздно для рвотного: какой бы яд ни содержался в этих мятах, он уже циркулировал в его крови. Лучшее, что учёный мог сделать — это поговорить со своими друзьями, когда те вернутся домой, а затем взять немного размельчённого угля и надеяться с ним проспаться. Уилсон пережил ядовитые грибы и удары, чуть не разрубившие его тело пополам. Какие-то полуживые воспоминания о всепоглощающей боли, когда его глаз вырвали из глазницы, не смогут выбить его из колеи.***
После ужина, во время которого выяснилось, что это Уиллоу взяла верёвку, чтобы обновить своё боевое снаряжение (хотя оставалось неясным, чего она хотела от тридцати шести пучков травы), Уилсон подошёл к Уикерботтом. — Хм... — после того, как он закончил свой рассказ, она ушла в библиотеку и вернулась с томом по ботанике. Женщина пролистала его с критическим взглядом. — Какую мяту ты использовал? — Всю нетоксичную. — Я подозревала, что Mentha recollectica может обладать некоторыми галлюциногенными свойствами в дополнение к свойствам, улучающим память, — и без того нахмуренные брови Уикерботтом нахмурились ещё сильнее. — Сколько ты употребил? — Вместе пять или шесть листьев, — Уилсон слабо улыбнулся ей. — Я выживу. Я просто подумал, что дам вам знать, если это поможет вашим исследованиям. — Я ценю это, — женщина одобрительно кивнула ему, как один естествоиспытатель другому. — Я буду и дальше исследовать растения. — Спасибо, — Уилсон уже собирался отвернуться, когда маленькая мохнатая ручка дёрнула его за край жилета. — Уилсон? — Веббер смотрел на него с мольбой в глазах. — Расскажешь нам сказку на ночь? Уилсон улыбнулся Вебберу. — Я думал, сегодня очередь Уиллоу. — Её сказка слишком страшная! — гримаса Веббера обнажила все его клыки. — Принцесса сожгла весь лес! Уилсон подавил смех. Бедный мальчик имел полное право бояться огня. — Как насчёт того, чтобы я рассказал вам сказку об истории создания водяного колеса? — Хорошо! — Веббер отпустил его и бросился к палаткам. — Расскажи её сейчас! Уилсон кивнул Уикерботтом: — Спокойной ночи. — Безопасных снов, — сказала та с твёрдостью человека, который не видел сны десятилетиями, и вернулась к книге.***
— Не думаю, что ты вообще стараешься, приятель. Уилсон зло посмотрел на него. Вернее, попытался посмотреть. Его глаза покрывала корка от грязи и соплей, и даже в ином случае его лицо было впечатано в промёрзлую землю. — Я серьёзно. Разве мы это уже не проходили раньше? Да, он попадался на крючок раньше. В основном, на заготовленный свинами, чьи ловушки были сделаны из дерева, верёвок и стихийных бедствий. Но не эта и, значит, то была ловушка Максвелла, специально разработанная, чтобы положить конец сорок восьмой попытке Уилсона выжить в этом ужасном мире. Почему? Потому что демону было скучно, несомненно. Уилсон заскрёб грязь и попытался разлепить глаза. Шансы спастись были невысоки: он был слаб, как котёнок — от голода и холода. Даже если бы у него и было больше сил, его лодыжка была крепко зажата металлическими челюстями, а шипы длиной с палец вонзались глубоко в плоть, доставая до кости. Единственным выходом было отгрызть себе ногу. Или умереть. — Я знаю, что ты меня слышишь, — в голосе Максвелла послышалось раздражение. Демон присел рядом с Уилсоном, согнув свои тонкие паучьи конечности так, что учёный почувствовал дыхание мужчины на своём лбу. — Нечего сказать в своё оправдание, приятель? С огромным усилием Уилсону удалось разлепить левый глаз. Он почти смог разглядеть колено Максвелла. — Катись в ад, Максвелл. Демон усмехнулся. В его смешке не было юмора. — О нет, здесь ад, и я всегда в аду. Уилсон застонал. — Просто сверни мне уже шею и покончи с этим. — Ты же, конечно, не настолько презираешь гуманитарные науки? Уилсон и не думал отвечать. Это был уже четвёртый раз, когда Максвелл непосредственно способствовал его кончине и, судя по предыдущему трёхкратному опыту, до самой смерти Уилсона не ждало ничего хорошего. «Что сегодня? Сломанные кости? Раздавленное горло? Просто старая добрая насмешка, дабы напомнить мне о том, что я потерял? Делай что угодно, Максвелл. Палки и камни, палки и камни». Только Максвелл сначала ничего не сделал. Крайне медленно, он наклонился, чтобы коснуться волос Уилсона. Демон намотал на пальцы несколько прядей, а затем резко потянул. Уилсон зашипел. «Он собирается снять с меня скальп?» Максвелл отпустил его, как будто внезапно обнаружил, что что-то отвратительное цепляется за его руку. Он посмотрел на Уилсона. Уилсон уставился в ответ. По крайней мере, слёзы, вытянутые болью в черепе, помогли ему прочистить глаза. — И это всё? — голос Максвелла был холоднее зимы. В следующий миг рука Максвелла вновь оказалась в волосах учёного, дёргая за корни. Даже стиснув зубы, Уилсон не смог сдержать вздох агонии, когда демон поднял его голову, уравнивая со своей. Уилсон изо всех сил поднял веки. Чёрные глаза Максвелла смотрели на него, не мигая. Беззвёздное небо, полное ужасов. А затем, без дальнейших предисловий, демон наклонился вперёд и прижался ртом к губам учёного. Всё тело Уилсона дёрнулось от шока, и застрявшая нога тоже. Стрельнувшая боль вернула его к ясности, реальности, которую он инстинктивно отвергал. Его кровь застыла в жилах. Максвелл углубил поцелуй. Разум Уилсона метался. Учёный должен был немедленно убираться отсюда. Но как? Его руки были пойманы в ловушку, удерживая его в вертикальном положении, чтобы волосы не оторвались от головы, а его протесты заглушал язык Максвелла. И всё же, он попытался. Он ругался. Он боролся. Он мотал головой из стороны в сторону, яростно тряся. Эти возражения совершенно не смущали Максвелла. Во всяком случае, они ещё больше подстёгивали его, пока он не стал практически пожирать лицо Уилсона. Как только учёный подумал об этом, Максвелл впился зубами. Со всей силы. На мир опустилась кроваво-красная тьма. Крики перешли в искажённые вопли, заглушённые прежде, чем смогли вырваться в вечерний воздух. Весь мир Уилсона сжался до его рта, и острые, как гвозди, зубы терзали мягкую плоть внутри него, намеренные разорвать её на части, намеренные откусить язык, но даже это он был готов стерпеть, только прекрати-прекрати-прекрати-ПРЕКРАТИ. Так же внезапно, как и возникла, наисильнейшая боль ушла. Отдалённо Уилсон понял, что снова лежит на земле, истекая кровью. Даже удушающий запах железа не мог скрыть поднявшуюся желчь. Максвелл с непроницаемым взглядом наблюдал, как Уилсон изрыгал то немногое, что накопилось в его желудке. В конце концов, после, по меньшей мере, целой минуты сухих позывов, при которых не вырвалось ничего, кроме нескольких капель окровавленной слюны, его желудок, наконец, успокоился. Уилсон рухнул, до крайней степени истощённый. Его волосы угодили прямо в блевотину. Потому что, а как же иначе. По крайне мере, теперь Максвелл будет держать свои руки подальше от него. — Это достаточно весело для одной ночи, приятель, — Максвелл коснулся его плеча. Слегка, лишь кончиками пальцев. Он говорил с насмешкой и более, чем с отвращением. Уилсону хотелось отпрянуть от прикосновения. Всё, что ему удалось — это слабо дёрнуться, как заводная игрушка на последнем издыхании. Учёный смотрел вперёд, стараясь не думать о ледяной бездне, разверзшейся внутри него. — Спорю на граммофон, ты думал, что хуже быть уже не может, — на этот раз, на лице Максвелла было лишь отвращение. — Тебе всегда недоставало воображения, Уилсон. Уилсон ничего не ответил. По крайней мере, ничего, кроме отчаянного булькающего звука. Его разум всё ещё работал, в безумном отчаянии пыхтя сквозь пелену агонии, а рот снова наполнился кровью. Только казалось, что мозг не в состоянии придумать хоть что-нибудь полезное, вроде плана побега или даже способа покончить с собой, пока Максвелл не усугубил ситуацию. Зацикливаться на этом было так иррационально, ведь это просто сноска в книге боли, всё ещё пульсирующей в его челюсти. Максвелл поцеловал его. И в течение нескольких мгновений поцелуй словно не подпитывала ненависть. Его подпитывал собственнический голод. Уилсон смотрел как в тумане, не зная, что и думать, и был слишком измученным, чтобы забеспокоиться, когда Максвелл поднялся. От его привычной ухмылки не осталось и следа. — Ты расслабился, приятель. Вёл себя так, будто всё здесь происходящее тебя не касается, — Максвелл смахнул с костюма воображаемую ворсинку. — Не заставляй меня сожалеть о том, что я выбрал тебя. «Именно это я и собираюсь при первой же возможности сделать». Но ни слова не вышло. Холод, распространяющийся по телу, ощущался уже не как состояние, а как постоянная черта его существа. Максвелл, казалось, и так прочёл ответ по взгляду. Его губы скривились. — Так-то лучше. Очевидно, что просто пряник не работает. Тебе нужен кнут. И я счастлив предоставить один. Демон развернулся спиной к Уилсону. — Я дам тебе крайний срок. Если к сотой жизни ты так и не дойдёшь до выхода... — он театрально пожал плечами. — Что ж, приятель. Если тебе не понравилось сегодня, то потом понравится ещё меньше. Гораздо, гораздо меньше. Даже не видя их, Уилсон почувствовал клыки на своей шее. Максвелл резко рассмеялся, и это больше походило на его гончих, чем на него самого. — Знаешь, думаю, что я почти что с нетерпением жду этого, — он издевательски помахал рукой. — Уж в следующий раз постарайся как следует. Теневой клинок, отсёкший Уилсону голову, не издал ни звука.***
Уилсон резко проснулся, рука метнулась к его шее. Та была на месте. И с прикреплённой головой. Медленно, он узнал стены своей палатки и кромешную тьму снаружи. В ту ночь он так и не заснул вновь.***
На рассвете Уилсон подошёл к южным воротам и пожелал удачи всем отважившимся выйти наружу. Он позаботился о том, чтобы у каждого кострища было достаточно дров. Затем собрал в садах ягоды и заманил на гибель индюшек, которых спугнул из кустов. Приготовил себе обед. Собрал овощи, которых не было накануне. Укрепил каменные стены в тех местах, где они грозились рухнуть. И самое главное, он отказывался обращать внимание на вспышки травмы, преследовавшие его с рассвета и до того времени, как он начал готовить ужин. Прошлое остаётся в прошлом, решил Уилсон, полностью сосредоточившись на казанах. Воспоминания были лишь галлюцинациями, ничем не отличавшимися о того, что он испытал прошлой весной, когда случайно передозировал с зелёными грибами. Уилсон даже не мог точно сказать, настоящие ли они. Не было никаких причин для страха, он всегда был здесь — страх. Максвелл не всегда причинял ему боль, он даже не всегда прикасался к нему, но всегда был этот взгляд, голодный и нечто знающий, прежде скрытый, а теперь такой явный, что демон с таким же успехом мог причмокивать губами, уверенный, что всякий раз, как жертва поскользнётся, он сможет... — Они вернулись. Торопясь обернуться Уилсон ударился коленом о казан. Позади оказалась Венди, вцепившаяся в верёвку. Уилсон огляделся. — Гончие? — он не слышал их лая. Венди отрицательно покачала головой и указала на его волосы. Наконец он понял, что она имела в виду листья. Уилсон стряхнул их, проведя пальцами по прядям. — Странно. Я не подходил к деревьям. Венди смотрела на него. Как только Уилсон убедился, что полностью очистил волосы, и опустил руку, девочка заговорила вновь. — Ты умрёшь, если не ляжешь. — Что? — эти слова не были угрозой, наверное. Зная Венди, можно было сказать, что это скорее являлось желанием. — Ты похож на призрака, — это было сказано с уверенностью человека, знавшего настоящих призраков. Уилсон попытался улыбнуться. Разве он не был всегда на него похож? Мешки под его глазами виднелись постоянно ещё до подросткового возраста, и даже от палящего солнца на его коже — ему не нужно было думать дважды, чтобы обнажать кожу, не после того, как его привычная скромность уступила место потребностям выживания. Но у него всё ещё оставалось достоинство, и знание того, что злобные глаза наблюдают за ним — не появлялось ни малейшего намёка на загар. Уилсон заморгал, словно только что посмотрел на яркое солнце. Он переключил внимание на Венди. — Хочешь немного ирисок? Венди помотала головой и ушла. Уилсон вернулся к посуде, делая вид, что не чувствует жгучий лёд, поселившийся в его венах.***
К моменту встречи у костра Уилсон уже почти час не видел ни сломанных конечностей, ни растоптанных органов. Он откинулся назад и наблюдал, как Уиллоу разжигает пламя с едва сдерживаемым маниакальным блеском в глазах. Вигфрид, первая завладев Жезлом Оратора — колом с черепом оскалившегося мэрма — объявила: — Бöги благöслöвили нас сегöдня, — с широким размахом она прямо у них на глазах швырнула на землю два комплекта шестерёнок и приняла торжествующую позу. — Механических врагöв у вöстöчнöгö бöлöта бöльше нет! Веббер ликующе взвизгнул, а Уикерботтом вежливо похлопала. Уилсон сильнее прижался к бревну. Счастливые голоса под треск огня были его любимой колыбельной. Веббер наклонился, чтобы взять жезл. В свете костра его паукообразное лицо совершенно противоречило заключённому под ним мальчику. Забавно, к чему можно привыкнуть со временем. «Ты ничему не учишься, приятель». У Уилсона заложило нос. Учёный шмыгнул. Ощущение только ухудшилось. — Мы нашли в воде игрушечного крокодила! — Веббер показал всем всё ещё влажную игрушку с таким благоговением, словно держал в руках ключ к потерянным копьям Соломона. Он повернулся и улыбнулся Венди. — Мы можем играть вместе! Мы с тобой поделимся! Венди взглянула на игрушку без особого энтузиазма, но ничего не ответила, чтобы не развеять радость Веббера. Уилсон поднёс руку к носу. Пальцы окрасились в красный цвет. Венди протянула руку. Веббер безропотно вложил в её ладонь жезл, затем снова сел, любовно поглаживая игрушку. — Призраки говорят мне, что есть ещё одна подземная дыра, спрятанная за морем. Они говорят, что это было величайшим унижением из всех — вот так использовать плоды его собственных трудов, чтобы заманить в ловушку. Верёвки жгли кожу через его поношенную одежду, неудобно удерживая на коленях. Всё, чем он мог двигать, была его голова, и её тоже сжали, когда Максвелл схватил его за волосы и принялся рвать их, пока он не поднял взгляд на эту адскую ухмылку, и Максвелл засунул свои пальцы в перчатке ему в рот и... Уилсон понял, что вскочил на ноги, только когда ощутил на себе пристальные взгляды. На выражениях лиц его друзей отражалось лишь лёгкое удивление: в Константе все были слегка того, и капля эксцентричности являлась скорее нормой, чем исключением. Но они были обеспокоены. — Ты у нас ещё ничегö не сказал, Уилсöн, — Вигфрид повернула голову в сторону Венди, надеясь получить обратно жезл. Уилсон поднёс тыльную сторону ладони к всё ещё кровоточащему носу в надежде остановить поток. — Я... Я придумал рецепт мятных леденцов, — его глаза метнулись в сторону палаток. — Мне нужно пойти прилечь. — По очаровательному совпадению я тоже сегодня изучала травы, — тон Уикерботтом был ровным, хотя она говорила и без жезла, который, в первую очередь, был её изобретением. — Я набросала несколько... Земля ушла из-под ног Уилсона.***
— Почему ты ничего не можешь сделать правильно? Даже когда дым лишил Уилсона последних сил, учёный не мог сдержать в себе любопытства. Всё это время он гадал, чего именно от него хочет Максвелл. Только никаких подсказок больше не было. Демон рвал и метал среди всё ещё тлеющего пепла, но всё это походило на жужжание насекомых. Или, может быть, на граммофон, играющий пустую дорожку. Уилсон так давно не слышал последнего, что не мог сказать наверняка. «Что я должен сделать?» Вопрос вышел жалким хрипом, но разум Уилсона, хоть и ослабевший и пойманный в ловушку, продолжал предполагать, продолжал строить догадки, продолжал думать. «Чего же ты хочешь, Максвелл?» Прежде чем осознать это, он уже оказался в воздухе, будучи схваченным за воротник и оставленным болтаться. С опозданием Уилсон почувствовал, как теневые руки поддерживают его вес, едва не давая ему задохнуться, и заставляют висеть лицом к лицу с полным, чистым безумием, бушующим в глазах Максвелла. Уилсон встретил это сумасшествие усталым взглядом. «Что ж? Чего ты хочешь?» — Сколько возможностей я тебе уже дал? Веки Уилсона начали опускаться. «Меньше, чем ты думаешь, маньяк. Ты мог бы попросить. Ты мог бы объяснить. Ты мог бы перестать причинять мне боль и давать повод для беспокойства». — Сто попыток, — продолжил Максвелл, когда Уилсон ничего не ответил, и голос его звучал так разгневано, будто Уилсон ударил демона ножом в почки. — Сто жизней. Без каких-либо помех с моей стороны во время большинства из них. Несколько тысяч дней, и что ты можешь за них предъявить? Геракловым усилием Уилсон вновь разлепил глаза. На лице Максвелла отражалось нечто большее, чем ярость и разочарование, и ненависть. Что это было? Он прищурил глаза и сосредоточился. Вот оно. Как же называлось это чувство, этот странный изгиб бровей с измученным дыханием и бездонным взглядом? Отчаяние. — Что... — слово вышло слишком неразборчивым. Уилсон сомневался, что Максвелл вообще расслышал его. — Что... тебе нужно? Через несколько секунд он вновь оказался на земле, и Максвелл резко ударил его ногой по рёбрам. — Очевидно, что ты ничем не можешь похвастаться, жалкое подобие учёного, — Максвелл шипел, в самом деле шипел. В любой момент он мог обернуться настоящим змеем. Постепенно его шипение сошло на нет. Только его ярость не утихала. Уилсон знал эти признаки. Жуткая тишина. Злая аура. Атмосфера того, что он теперь признавал тихим отчаянием. — Я дал тебе крайний срок. Уилсон закрыл глаза. Какой срок? Возможно, Максвелл и дал ему один, но каждая смерть проделывала в памяти новую дыру. Руки снова схватили его, грубые и безразличные. Уилсон обнаружил, что лицом прижат к земле, вдавившись носом и ртом в грязь, что превратило и без того сложную задачу дышать в отчаянную борьбу, отнявшую последние силы. — На данный момент это всё, на что ты годен. Он знал, что произойдёт. Он знал это ещё до того, как с него содрали всю оставшуюся одежду, до того, как острые пальцы разорвали кожу на его бёдрах. Он видел кошмары об этом в течение многих лет и изо всех сил пытался отсрочить это на то, что казалось маленькой вечностью перед лицом постоянной эскалации. Уилсон боролся даже сейчас, когда тяжесть навалилась на его спину, он пытался сказать Максвеллу остановиться. Тот не остановился. Оглядываясь назад, Уилсон мог сказать, что то была не самая сильная физическая боль, которую он когда-либо испытывал. Возможно, она вошла в пятёрку первых, когда что-то внутри него растянулось до предела и порвалось, как-будто когти были повсюду там, где ничего не должно было быть, и разрывали его изнутри. Тошнота была почти ещё сильнее, превращая то, что, должно быть, длилось лишь десять минут, в вечность страданий. Но это было ещё не самое худшее. Это даже не убило его. Но как же он желал умереть.***
Уилсону потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что отчаянные стоны, звоном отдающиеся в ушах, исходили от него самого. Он рывком выпрямился и тут же об этом пожалел: фантомная боль пронзила каждый дюйм его тела. Сморгнув слёзы, которые не помнил, Уилсон огляделся. Он вновь был в своей палатке. Кто-то расстегнул ему воротник и накинул на ноги одеяло. Уилсон снова опустился на землю, и его мускулы напряглись, даруя такое ощущение, будто кто-то вычерпал все его внутренности и оставил лишь шелуху. Только тогда он заметил, что в углу палатки кто-то сидит. Он инстинктивно отпрянул, да так, что затряслась вся палатка. Уикерботтом проигнорировала вспышку его паники и продолжила писать рукопись, лежавшую у неё на коленях, будто ничего и не произошло. Отдалённо Уилсон узнал в книге ту самую энциклопедию растений, которой он пользовался накануне. Учёный глубоко вздохнул, не обращая внимание на тени, танцующие на стенах палатки. Собрав все свои силы, он вновь сел прямо. Опустив взгляд, он увидел крокодила и букет красных цветов. — Дети принесли, — Уикерботтом продолжала строчить, пока говорила. — Венди решила, что ты мёртв. Уилсон невольно улыбнулся. Улыбка увяла быстрее, чем берёзовые каштаны в начале зимы. — Что произошло? — Твои крики привлекли к лагерю нескольких теневых ужасов. Мы одолели их и перенесли тебя сюда, — Уикерботтом отложила перо. — Итак. Насчёт Mentha recollectica. Уилсон лёг и одарил потолок затуманенным взглядом. — Да. Mentha recollectica. Уикерботтом откашлялась. — Употребляемая сама по себе, Mentha recollectica совершенно безвредна. Она не что иное, как обычная трава, которая помогает сохранять и, в особенности, вызывать воспоминания. Я проверила и убедилась в её улучшающих когнитивные способности свойствах, но это скорее тонизирующее средство, чем чудодейственное лекарство от потери памяти. Проблема возникает только когда эту мяту путают с другим растением. Уилсон нахмурился, когда Уикерботтом подошла к его постели и перелистнула книгу к совершенно другому разделу. Лист, прикреплённый к странице был почти что идентичен собранной учёным мяте. Только края растения были чуть сильнее зазубренными, но не более того. — Urticaria terricula. Высокотоксична. Среди прочих эффектов вызывает ночные кошмары и разжижение крови. Яд прицепляется к клеткам и сохраняется в организме годами. Уилсон был готов себя задушить. — Я почувствовал в чашке только вкус мяты. — Что подводит меня к моей гипотезе, — Уикерботтом закрыла книгу с нежной заботой библиотекаря, бывшего им всю жизнь. — Я предполагаю, что ты употребил и крапиву, и мяту в сочетании друг с другом. Судя по всему, это в значительной степени ослабило действие обоих растений. Внутри Уилсона пришла зима. По его мнению всё это было не совсем научно, однако достаточно логично для Константы. — Другими словами... — Ты подавлял значительную часть своей памяти, — это был не вопрос. — Судя по тому, что ты говорил, пока находился под действием яда, я предполагаю, что комбинированный эффект двух трав продолжит заставлять тебя заново переживать те события в прошлом, которые ты стремился забыть. К страху Уилсона присоединилось и огорчение. — Что именно я сказал? — Ничего, что стоило бы повторять, — Уикерботтом, должно быть, заметила ужас, отразившийся на лице Уилсона, и проявила к учёному милосердие. — Вигфрид угнала детей, как только всё началось. Они не услышали ничего дурного. Уилсон закрыл лицо руками. Эти слова стали лишь одним единственным лучиком, пробивающимся сквозь чёрные тучи. — Боюсь, у меня нет других хороших новостей. Как я уже говорила, яд сохраняется на долгие годы, — маленькие глазки Уикерботтом были холодными, но не лишёнными жалости. — Вполне возможно, тебе придётся заново пережить каждое из подавленных воспоминаний.***
По прошествии получаса, который Уилсон провёл в основном в одиночестве, сдерживая рвущие горло крики, учёный перевернулся набок и попытался отдохнуть. Боль от воспоминаний утихла. Вместо этого в его груди обрёл постоянный дом стыд. Уилсону потребовалось мгновение, чтобы заметить, как Уиллоу вошла в палатку. Без колебаний она присела рядом и шлёпнула Берни в изгиб его рук. — Уикерботтом рассказала мне, что ты сделал, — произнесла она. Уилсон вздохнул и уставился на плюшевого мишку. — Всё в порядке. Я знаю, каково это — видеть кошмары о прошлом. Эти слова заставили Уилсона задуматься. Он был так сосредоточен на собственных страданиях, что даже и не подумал о том, через что могли пройти его друзья. — ...Что за кошмары? Уиллоу наклонила голову. — На самом деле, большинство из них о прошлом из настоящего мира. Но однажды я заблудилась на льду без топлива для зажигалки, — она вздрогнула, словно почувствовав тот же холод, что и тогда. — Это всё ещё возвращается ко мне. Уилсон кивнул. Мог ли он осмеливаться надеяться, что это худшее из переживаний Уиллоу? — Думаю, ты помнишь больше, чем я. — О, я всё помню, — в глаза Уиллоу вернулся знакомый маниакальный блеск. — Это было не так давно. — Оу. — Знаешь, — Уиллоу потянулась погладить пушистую голову Берни. — Я думаю, ты здесь дольше, чем все мы вместе взятые. — Почему ты так считаешь? — Ну, — Уиллоу откинулась назад и посмотрела Уилсону в глаза. — Тогда, когда мы подружились, ты был очень странным. Вроде как сегодня вечером. Разве ты не помнишь? Уилсон мог только посмеяться над полнейшей абсурдностью всего сказанного. С самого начала он ни разу не сомневался, что из них двоих, он был в здравом рассудке. Выражение лица Уиллоу не изменилось ни на дюйм, пока смех Уилсона не утих, и учёный не задумался. Временная шкала в его сознании на самом деле расплывалась до того события, когда они нашли Веббера, убегающего от медведь-барсука. С этого момента воспоминания о восстановлении базы и постепенном формировании их небольшого племени были такими же чёткими и ясными, как написанная в книге сказка. Но что было до этого? — Ты пугался птиц и порывов ветра и просыпался, крича на кого-то, кого не было рядом, пока не засыпал, — Уиллоу пожала плечами. — Сначала я думала, что это всё из-за того, о чём ты мне рассказывал о Кошмарном Троне, но некоторые вещи, которые ты говорил, когда сходил с ума, в действительности не соответствовали этому, и их было так много. Так что я поняла, что ты пробыл тут очень долго, даже до Трона. Уилсон опустил взгляд на Берни. — Я когда-нибудь рассказывал тебе об этом? — Не так уж много. Ты, наверное, и этого не помнишь, — Уиллоу подняла Берни и решительно усадила его напротив Уилсона, так, что мишка упёрся лапами тому в живот. — Но я думаю, ты будешь в порядке, даже если начнёшь вспоминать об этом. Мы позаботимся о тебе, — улыбка Уиллоу была такой тёплой и без сомнений искренней. — Кроме того, ты уже пережил это однажды. Уилсон посмотрел на человека, который, несмотря на всю свою эксцентричность и собственные недостатки, был его самым близким другом, и почувствовал безоговорочную поддержку, что обещала ему эта улыбка. Но как он ни старался, он не мог улыбнуться в ответ.***
На следующее утро Уилсон ничего не сказал, когда и Уикерботтом, и Веббер объявили, что на день остаются на базе. — Я намерена отредактировать и скомпилировать некоторые из моих наблюдений за неестественным миром, — пояснила Уикерботтом, поправляя очки на переносице. — А мы будем... играть с нашей новой игрушкой! — подхватил Веббер. Уилсон тупо кивнул, пытаясь не чувствовать себя виноватым. Другими словами, они собирались следить за психом — ним. Две дополнительные пары глаз — ну, десять, с тех пор как с ними был Веббер — остались убедиться, что Уилсона не накроют воспоминания, когда он будет разводить костёр, и учёный случайно не спалит всю базу. В конце концов, вряд ли он может позволить себе вот так украсть славу Уиллоу. — Наши кладöвые хöрöшö запöлнены, — отчиталась Вигфрид, собираясь в дорогу. Крылья её шлема сияли золотом в утреннем свете. — Мы преспöкöйнö мöжем öтдöхнуть нескöлькö дней. Другими словами, «просто останься в палатке и расслабься», подумал Уилсон, наблюдая, как женщина исчезает на юге вслед за Уиллоу и Венди. Он чувствовал, что должен быть более благодарным. Вне всяких сомнений, они пытались успокоить его, доказать, что он будет обеспечен вне зависимости от внесённого вклада. Как будто это не делало его балластом на их шеях. Уилсон подошёл к платяному шкафу и надел шляпу пчеловода. Безделье лишь усугубило бы ситуацию. И, в конце концов, это утро ничем не отличалось от любого другого. Уилсон собрал мёд и приготовил в самом дальнем от холодильника казане ещё немного ирисок. Он покормил их домашнюю ворону, и её помёт напомнил учёному удобрить ягодные кусты. Затем он сделал свежие бинты и новую удочку взамен старой. И если Уикерботтом чаще обычного отрывалась от книги, чтобы взглянуть на него, и если Веббер регулярно прерывал свои игры, чтобы бросить взгляд в его сторону, и если когти вонзались в его плоть, и он до крови кусал себе губы, чтобы не закричать, он не позволил бы ему что-либо, не позволил что-либо вообще, не позволил бы, не позволил, то, что ж, с этого момента такова его жизнь, не так ли? Он научился справляться и с худшим. «Ты уже пережил это однажды». Когда Уилсон решил проверить северную стену, ближайшую к древнему кладбищу, холодный пот вернулся. Как всегда, вид этой огромной пустыни с неисчислимым количеством зарытых трупов, служивших удобрением для сосен, заставил его колени подкоситься. Он прислонился к стене для опоры, на случай посторонних глаз пытаясь выглядеть так, словно просто решил отдохнуть. Всё это время Уилсон без конца подавлял ужасы своего прошлого. Он добился такого успеха, что мог только догадываться о том богатстве потерянных воспоминаний. «Ты уже пережил это однажды». Но так ли это? Его тело, очевидно, не пережило, но Уиллоу и не это имела ввиду. Не это его пугало. Он вцепился в камень так сильно, что костяшки пальцев побелели. Да, его тело было сломлено. Но оставалась ли хоть какая-либо гарантия, что его разум также не был сломлен? Он вполне мог быть уже раздавлен. У Уилсона не было доказательств, что он не впал в отчаяние или, не дай бог, не подчинился Максвеллу и не стал добровольным участником собственного насилия. Что случится с его нынешним определением рассудка, если окажется, что его основание построено на зыбучих песках? «Сколько раз я умирал, прежде чем достиг Кошмарного Трона?» Уилсон выглянул за садовую ограду. Меж деревьев над могилами лежали сотни и сотни трупов. Сотни и сотни трупов, бессистемно выстроенных в ряд, с затёкшими конечностями, свисающими с пронзённых, обескровленных тел. Когда Уилсон, дрожа, повернулся, то увидел, как линия трупов продолжается за стенами. Вся база была окружена смертью. Он шагнул к ближайшим воротам, затем ещё раз; ноги дрожали, как последние осенние листья, но продолжали нести его вперёд. Через мгновение Уилсон уже стоял у ступней ближайшего трупа. Тело было мгновенно опознано, как принадлежащее Уиллоу. Её волосы выбились из-под резинок, наполовину скрыв лицо с пустыми глазницами и впалыми щеками. Она лежала, свернувшись калачиком, невероятно маленькая и хрупкая. Голод. Уилсон хотел отвести взгляд, правда хотел, но у его глаз были собственные планы. Уикерботтом, странно спокойная. Веббер, чьё лицо было искажено страшной посмертной маской. Венди, ещё более бледная, чем когда-либо, склонившая лицо к земле. Вигфрид, окровавленная и избитая. И он сам. Снова и снова, и снова. На каждого из остальных людей, казалось, приходилось восемь его тел. Некоторые были обуглены, некоторые были изранены и перепачканы ожогами и запёкшейся кровью. Одни покрылись синим, другие — пугающе красным, как лобстеры, третьи — стали бледнее снега. Некоторые выглядели нетронутыми, словно их обладатель отошёл в мир иной во сне. Другие были изуродованы до неузнаваемости, искромсаны и истерзаны, и искалечены сотнями всё более жестоких способов. Из его горла вырвался нервный смешок, когда Уилсон увидел, как его смерти смотрят на него. Сотня? Нет. Даже по самым скромным подсчётам он был близок к тысяче смертей. Смертей и других вещей, что смертью не являлись. Не в силах оторвать глаз, Уилсон взглядом остановился на одном из трупов, лежащем прямо у его ног. Этот Уилсон был задушен, его шею покрывали красные рубцы. Настоящей причиной смерти, вероятно, являлась рана в кишечнике, обширная и окрашенная в чёрно-красный цвет, будто кто-то проткнул его живот рыцарским копьём. Глаза трупа смотрели на далёкое солнце с застывшим неверием. Уилсон вновь рассмеялся. Он продолжал смеяться. Даже когда в его лёгких не осталось кислорода, он всё смеялся и смеялся. Когда тени за его веками, наконец, поглотили его, это было почти милосердием.***
Уилсон начинал ненавидеть внутреннюю часть своей палатки. Он снова лежал и занимался тем, что прокручивал в уме десятичные дроби числа «пи», изо всех сил стараясь не обращать внимание на затяжной запах тошноты в воздухе. Наконец Уилсон заметил, что его перчатки исчезли, а обе руки были перевязаны бинтами, которые он сам сделал в тот день. Бинты были плотно обмотаны вокруг его пальцев, но так, что он всё ещё мог ими двигать. Уилсон в изумлении сгибал и разгибал руки. К тому времени, как остальные пришли, чтобы его проведать, он чувствовал себя достаточно сильным, чтобы сидя их поприветствовать. — Съешь этö, чтöбы вöсстанöвить силы, — только и сказала Вигфрид, сунув Уилсону в руки массивную ветчину, прежде чем выйти из палатки и освободить место другим. — Мы принесли тебе ириски, — сказал Веббер, когда он и Венди шагнули вперёд, вручая Уилсону те самые сладости, что он для них и приготовил. — Призраки говорили с тобой? — спросила Венди. Уилсон принял сладости. — Я думаю, они разговаривают только с тобой. Венди согласилась с такой возможностью, молча кивнув, и ушла, не сказав больше ни слова. Веббер хотел было добавить что-то ещё, но промолчал. Он бросился следом за девочкой. У Уиллоу не было в руках с собой ничего, кроме Берни, а Уикерботтом держала дымящуюся чашку. Она передала её Уилсону. — Выпей. Уилсон отложил еду и взял чашку. Запах от пара был горьким, как кусочек имбирного корня, которому только что сообщили, что его неприятный родственник выиграл в лотерею. Учёный из вежливости сделал глоток. На вкус напиток оказался таким же чудесным, как и на запах. — Венди нашла тебя, — сказала Уиллоу, когда он опустил чашку. — Ты рыдал и царапал стену до кости. Уилсон подавил стон. Какой смысл огорчаться, когда он и так был в самом подавленном состоянии? — Я что-нибудь сказал? — Ничего на известном человеку языке, — Уикерботтом поправила очки. — Я считаю, нам пришла пора обсудить, что мы будем делать дальше. Уилсон неохотно поднёс чашку обратно к губам, соблазнённый теплом жидкости. Затем он поставил ёмкость обратно. — Согласен. Ответ был для него так же ясен, как и поверхность пруда в первый день зимы. Если он не сможет нормально работать, а он, возможно, никогда больше не сможет работать, само его присутствие станет огромным бременем для всех выживающих. Без сомнения, об этом ему и пришли сказать Уиллоу и Уикерботтом. Что они ценят его старания, и что были готовы пойти на некоторые уступки, но не могут подвергать риску жизни остальных только ради него. Что было бы лучше, если бы он работал сам по себе и выживал так, как считал нужным. Вывод из этих мыслей, ещё более горький, чем принесённый напиток, был прерван, когда Уикерботтом прочистила горло. — Я не могу гарантировать настоящее противоядие, но по-моему мнению, содержимое этой чашки поможет облегчить симптомы. Мы можем, по крайней мере попытаться уменьшить интенсивность видимых тобой образов, а возможно, и их частоту. Уилсон открыл рот, затем вновь закрыл. Учёный посмотрел вниз на тёмно-золотую жидкость. — Мы постараемся сделать всё, что в наших силах, — произнесла Уиллоу, слишком весёлая, словно обсуждала ничто иное, как наступающий праздничный день. — Даже если ты и не сможешь всё забыть, мы, всё же, попытается помочь тебе почувствовать себя лучше. И если тебе захочется поговорить обо всём... — она пожала плечами. — Я буду здесь. Уикерботтом кивнула. — Возможно, тебе лучше будет избегать поднимать тяжести, пока не прекратятся эпизоды с обмороками. В любом случае, мы сможем обсудить наши планы ещё раз, когда ты отдохнёшь, — женщина не то чтобы улыбнулась, но между её бровями стало меньше строгости. — Что-то не так? Уилсон тут же моргнул. — Нет. Просто это совсем не тот разговор, который я ожидал. Вот и всё. На этот раз Уикерботтом действительно улыбалась. — Вряд ли мы бросим семью. Она развернулась раньше, чем Уилсон успел придумать ответ. — Выпей всё, — женщина плавно выскользнула из палатки, как графиня, покидающая успешный званый обед. — Вот так вот, — Уиллоу присела рядом с Уилсоном и скривилась в сторону чашки. — Я попробовала его, пока она его готовила. Фу. Но держу пари, если сначала ты закинешь в рот ириску, вкус будет в самый раз. Уилсон поймал себя на том, что сдерживает слёзы. Он попытался подобрать подходящие слова благодарности, но ничего не смог найти. — Спасибо, — наконец совершенно искренне сказал он. Уилсон осторожно развернул одну из ирисок. Вместе с ней лекарство по вкусу напоминало чай с мёдом.