В доме было тепло так, что можно ходить в юкате. Сквозь раму окна тянулись струйки холодного ветра. Стекло под подушечками пальцев колебалось, слышался гул, и было страшно глядеть на эту темноту снаружи. В комнате царил уют, газовая лампа горела ровно, не трепыхаясь.
— Рена? Слышишь, как сегодня сильно воет ветер? — спросил Мисаки, подвинувшись ближе к котацу, и потянулся за чаем. Ароматный пар повалил из чашки, обжигая морщинистое лицо старика. Девушка промолчала в ответ, продевая золотую нить в узор на тёмно-зелёном шёлке.
— Ветер как ветер, — наконец проговорила Рена, оторвавшись от работы, и задумчиво поглядела в сторону окна. Завывание ветра казалось каким-то жалобным, и от этого ещё сильнее накатывала тревога.
— Неспокойно, — добавил Мисаки, сделав глоток чая. Руки старика дрогнули, и несколько капель чая попали на воротник серой юкаты.
Вдруг среди воя ветра раздалось далёкое ржание лошади. Рена вздрогнула и прислушалась. Звук повторился, но уже ближе, громче.
— Слышишь?
— Слышу, — насторожилась Мисаки. — Кто-то мимо проезжал, наверное.
— Сердце ныло сегодня, ветер плачет… Видать это Хидеки приехал! Выйди, встреть его!
— Хватит, дедушка! — уже раздраженно отозвалась Рена. — Не может братик Хидеки приехать, он на войне погиб!
Старик, зажмурившись, покачал головой. В уголках его маленьких глаз собрались слёзы. Рена посмотрела на него с сожалением — дедушка то ждал живого внука с войны, то тешил надежду на встречу с его призраком.
— Хидеки с того света пожаловал! — уверенно продолжал Мисаки. — Видать есть чего сказать ему, впусти его быстрее!
— Дедушка, нет никаких духов…
— Это твоя мама-чужачка тебя настроила, в наших ками и духов не веришь, — из беззубого рта вылетело язвительное замечание. Худой, почти костлявой рукой Мисаки размазал по своему лицу слёзы. Рена поймала его взгляд, полный укоризны, и виновато опустила голову. Она, плохая внучка, жива, а двоюродный брат Хидеки отдал свою жизнь в бою.
— И замуж такую никто не возьмёт, — продолжал дедушка. Рена стиснула зубы, пропустив укол обиды, от которого к горлу подкатил ком.
Дедушка всегда ставил происхождение важнее всего и долго не мог смириться с тем, что его внучка, дочь его ненаглядного старшего сына — хафу. Когда родители были живы, Рена знать не знала, что такое хафу, и искренне удивлялась, когда соседские ребятишки называли её айноко, выгоняли из совместных игр. Иногда они бросались грязью, и маленькая Рена убегала в слезах к маме, которую невесть как занесло в Японию…
Рена нехотя поднялась, стащила с вешалки своё хаори и вышла в коридор. Как обычно, — лучше выйти на улицу и сказать дедушке, что там никого нет, иначе ещё долго не отстанет. Хорошенько закутавшись, она надела сапоги, взяла в руки лампу и толкнула дверь. Порыв холодного ветра ударил в лицо. Мисаки поёжилась — она так и не смогла привыкнуть к холодам на Карафуто. Рена спустилась по обледенелым ступенькам на заснеженную дорогу. На небе застыл месяц, освещая сугробы грязно-фиолетовым светом. Лампа в руках Рены догорала последними вспышками, и за её стеклом умирал синий огонёк.
Вновь послышалось ржание лошади, и Рена, повернувшись в сторону звука, побежала вглубь двора. Под ногами захрустел снег, забился в сапоги, и ступням стало мокро и противно. С задней стороны, где под навесом они с дедушкой оставили вещи на сушке ещё утром, оказалась привязана лошадь. Конь фыркал, раздувая ноздри. Мисаки осторожно выглянула из-за стены. Там, странно балансируя на ступеньке, мужчина в белом больничном балахоне с перевязанной головой срывал их вывешенную одежду.
— Что такое? — вырывалось у Рены. Вор вздрогнул, отпрянув, как напуганная кошка, и тут же потянулся к верёвке лошади. Покрасневшими босыми ногами он сделал шаг назад и спрыгнул с приступка. Мисаки, прищурившись, заметила, что повязка, закрывающая его правый глаз, пропитана кровью.
— Вам нужна помощь? — спросила Рена, подойдя ближе. Тот настороженно покосился на неё, но отпустил верёвку и повернулся лицом к свету. Рена окинула его взглядом и, наклонив голову набок, залепетала как можно мягче: — Если вам нужен ночлег, можете погреться у нас. Не нужно только воровать, пожалуйста…
На лице незнакомца будто бы застыла каменная маска. Он был ужасно бледен, смотрел одним глазом. Рена в смешанном чувстве страха и жалости зачем-то протянула ему руку, осеклась и превратила это в пригласительный жест.
— Идите за мной.
— Спасибо, — глухо поблагодарил мужчина.
Под ногами снова захрустел снег. Рена поймала себя на мысли, что раненый страдалец вполне мог оказаться преступником. Неосторожно так делать, приглашать в дом незнакомца. Кто этот человек, как он получил рану, зачем сбежал из больницы?
— Дедушка, у нас гость! — воскликнула Рена, скинув сапоги и накидку.
— Хидеки! — Старик неуклюже выполз к двери, в исступлении повторяя имя внука.
Мужчина двигался как в полусне. Его тело сотрясалось мелкой дрожью. Деревянный пол скрипел при каждом его тяжёлом шаге.
— Проходите сюда, пожалуйста, присаживайтесь, — услужливо бормотала Рена. Гость тяжело свалился на футон, и Мисаки понеслась подготавливать чай. С одной стороны она почувствовала какой-то дикий восторг, что произошло что-то необычное, развеявшее скуку, нечто сродни азарту. С другой стороны — страх. Убегал ли он от погони? Если, впустив его, она навлекла на дом беду? Рена склонилась над гостем и, чуть придерживая его голову, поднесла чашку к засохшим губам. Его бил жар.
— Ты зачем его пустила? Может он какую заразу разносит, сбежал из-под замка! — запричитал дедушка.
— У него рана, вот и лихорадит, — подытожила Рена с ложной уверенностью.
Травяной отвар, поиск одеяла и тряпиц для компрессов — Рена сбилась с ног в этой суете, но она благодарила судьбу за то, что та вырвала её из скуки тёмных вечеров, послав им гостя.
Когда Мисаки вернулась с холодным компрессом и покрывалом, гость моргнул и снова закрыл глаз. Рена накрыла незнакомца сверху одеялом и присела рядом. Её большие глаза остановились на лице раненого. В его чертах было что-то невозмутимо-спокойное даже в лихорадке. Складочка у века делала его глаз похожим на кошачий даже несмотря на синевший болезненный круг под ним. Мисаки поразили яркая бледность и симметричные, длинные шрамы на его щеках. Она не осмелилась трогать повязку и только накрыла руку мужчины своими пальцами.
Мисаки приковылял в комнату и встал на пороге.
— Ты что, всю ночь так сидеть будешь? — спросил старик. Рена молча мельком посмотрела на него и снова повернулась к дремлющему гостю. Дедушка вздохнул и скрылся в другой комнате, что-то неразборчиво бормоча себе под нос.
***
— Огата Хякуноске.
Прежде чем назвать своё имя, он долго молчал, разглядывая стоящую перед ним свою спасительницу. Огата проронил несколько скупых слов благодарности, и Рена смущённо уставилась в пол. Прошло несколько дней, жар у Хякуноске давно спал, и всё это время Рена металась в своих трогательных стараниях для гостя. Принося ему еду, Мисаки иногда осторожно поднимала взгляд, словно стараясь запечатлеть в памяти его образ. Подметила она и его привычку, которая почему-то показалась ей очень милой — Огата часто приглаживал волосы.
— Отдыхайте, отдыхайте! Всё в порядке, Огата-сан, вы ничуть нас не побеспокоили! — затараторила Мисаки, поправляя заколку с белыми цветами в своей высокой причёске. — Если что-то понадобится, дайте мне знать.
Она стояла перед ним в кимоно, стянутым назад так, чтобы между воротником и шеей оставалось пространство. Не подобрав нужных слов, Рена несколько раз поклонилась Огате и вышла. Работа шла из рук вон плохо, и в мыслях вертелось лишь его красивое имя.
— Гость-то оправился, — подал голос дедушка, незаметно войдя в комнату, где кропела над вышивкой Рена. — Помогает мне с ловлей рыбы. Молчаливый только, с ним и не поговорить. Он всё слушает да слушает… А ты узнала что-нибудь о нём?
— В этом нет необходимости, — отрезала Мисаки. — Он — наш гость.
— Скоро ты должна отвезти свою работу в город, поторапливайся, — добавил старик, оценивающе глядя на вышивку.
— Будет готово через два дня.
— Гляди-ка… — на мгновение задумался старик. — А ты что с собой сделала? Лицо набелила, причесалась. Для мужчины прихорашиваешься?
Рена отложила рукоделие в сторону. Старик сначала усмехнулся, а потом, взглянув ещё раз на девушку, покраснел от гнева, и его лицо стало точь-в-точь, как маска тэнгу.
— Я же говорил тебе, никогда не надевать это! — крикнул он и, подойдя к внучке, вырвал у неё из волос заколку. Рена покорно опустила голову.
— Это из-за мамы? Вы всё ещё не можете простить моего отца, что он женился не на японке? — тихо сказала она. Вдруг в следующую секунду Мисаки занёс руку. От удара Рену отбросило в сторону, и она, поднявшись, накрыла ладонью щёку, где заалел след от пощёчины. Перед глазами Рены поплыла комната, и дальше, как в тумане виделись дедушка и подошедший Огата. Раздавались голоса, громкий — Мисаки и очень спокойный и тихий — Хякуноске, но разобрать слова было безумно тяжело. Старик бросил заколку на пол и ушел. Рена глотала свои слёзы, украдкой утирая их широким рукавом, чтобы никто не увидел её позор.
— Мисаки-сан.
Хякуноске ласково накрыл ладонями её дрожащие руки. Рена наклонилась вперёд и, поддавшись порыву, уткнулась носом в белую рубашку. Огата вложил ей в руку заколку, задержав прикосновение на несколько мгновений больше.
— Спасибо, — только смогла пробормотать Рена, растворяясь в чужом, незнакомом тепле и умиротворении. Словно очнувшись, она отпрянула, густо покраснев. Сгорбившись в почтительном поклоне, Мисаки извинилась, проскользнула в другой конец комнаты и вернулась к работе. Хякуноске провёл рукой по своим волосам и остался неподвижно сидеть на месте.
Несколько минут прошли в тишине. Рена вышила цветок и сказала:
— Моя мама была из Российской Империи. Они с отцом познакомились во Владивостоке. Они оба умерли в начале войны от оспы. Потом мы с дедушкой долго искали моего родственника, перебрались на Карафуто, а оказалось, что он погиб на войне…
— Я потерял на войне брата, — ответил Огата. Рена замолкла, ощутив, как её сердце снова охватила жалость. Мисаки мысленно пожелала, чтобы Огата Хякуноске ушёл, чтобы она не наговорила лишних слов сочувствия, чтобы не услышать от него ничего более, чтобы он не жалел её. Поскорее бы он уехал, пусть будет больше не о ком так заботиться. Как хорошо остаться в своей вечной грусти и больше никогда не видеть того, кто не считает её айноко.
Тонкие пальцы вновь сжали иглу, и на кимоно расцвёл ещё один цветок.
***
Рена отворила дверь на стук. На пороге её комнаты в неясном полумраке стоял Хякуноске.
— Огата-сан! — выпалила Мисаки с напускным удивлением и робко прикоснулась пальцами к его руке. Огата привлёк к себе её хрупкую фигуру и обнял обеими руками. В глазах Рены всплыли тёмные пятна, когда она ответно прижалась к губам Огаты.
— Оставайтесь со мной, пожалуйста, не уезжайте, — проговорила Мисаки, прильнув к груди Хякуноске. Он промолчал, и между ними будто скользнул холод. Рена чувствовала прерывистое дыхание Огаты на своих волосах и осторожно гладила его по плечу. Она была рада сидеть так целые часы в душном мареве и слушать громкие биения его сердца.
***
— Огата-сан?
В тщетных попытках найти Хякуноске Рена спустилась вниз. На столе у окна лежала рыба. Несколько толстых белоглазых рыбин трески серебрились своей чешуёй, отражая солнечные лучи. Рядом сидел довольный Мисаки.
— Смотри, сколько рыбы наловил для нас, — осклабился старик. — Побольше бы таких гостей!
Вечера снова потянулись один за другим, однообразные и похожие, и в них дедушка Мисаки всегда пил чай, а Рена вышивала очередное кимоно.
