Сердечные извинения

      Умирать, оказывается, нифига не прикольно. Жить – тоже прикольно не всегда, потому что нужно разбираться с кучей всякой фиготы. Был бы мёртвым – ну чё, лежи себе. Хотя Бакуго щас и живому приходится в основном лежать.       Деку теперь постоянно плачет. Постоянно – это на уровне «хрена се, откуда в человеческом организме столько воды». Если бы Бакуго знал, что так будет, он не стал бы обзывать Все За Одного мошонкоголовым. Он бы расшаркался с Шигараки максимально аккуратненько и вежливо. Максимально аккуратненько и вежливо прикопал бы его поглубже. Но вот чёт не получилось.       И теперь Бакуго сидит на больничной кровати и трескает больничный омлет. Вилкой, потому что левая рука не особо справляется с палочками. Левой рукой, потому что с правой у него кое-какие траблы. Здорово утешает то, что Шигараки ещё хуже. Ну, так говорят: «Странно, что он вообще живой». Вот и Бакуго капец странно. Изуку, не пояснишь за этот моментик, пжалста?       Изу... Мидория щас занят немного другим. Он не плачет, но от этого не легче. Кацуки почти физически чувствует на себе его умилённый восторженный взгляд. Будто он не просто хавает, а, там, делает свои первые шаги. Будто он превратился в самого красивого человека на планете. Будто он чудесным образом избежал смер... Кхе-кхе.        – Ты чё? – мрачно огрызается Кацуки, но это, походу, вызывает у задрота только большую радость. Ха, радость – слабо сказано. Да Бакуго почти слышит, как Деку внутренне орёт: «А-а-а-а, Каччан, Каччан, это мой Каччан, живой, настоящий, божечки-кошечки, мать моя Всемогущий». Так что он почти уважает Мидорию, когда тот вместо всего этого выдавливает только:        – Н-ничего.       И улыбается так кривенько. И начинает часто-часто моргать глазами. И нос у него морщится. Да ну ё-ё-ё-ё....       Надо как-то разрядить обстановку. Как-то по нормальному, а не как тогда, когда он ток очухался, поглядел на зарёванного Деку и очень по-умному решил пошутить: «Слышь, судя по тому, как ты рыдаешь, ты не оч-то рад, что я жив». Изуку вцепился в его руку (в ту, что поздоровее, спасибочки), будто клешнями, нахрен, и не отпускал два часа. И не плакал – захлёбывался просто, и всё повторял: «Каччан, Каччан».       Бакуго бы это в кошмарах снилось, если бы он нормально спал.       Так что он не повторяет своих ошибок. Просто накалывает на вилку кусок омлета и суёт под нос Мидории.       – Жри. Не плачь.       – У-угу, – старательно кивает Изуку, и принимается так тщательно жевать, будто на кону спасение мира. Очередное.       А когда они доедают сраный омлет, они не разговаривают. Ну ещё молчат немного. И сидят в тишине. И не нарушают безмолвие. Только иногда тяжело вздыхают. Бакуго старательно не смотрит на Изуку, максимум косится. И всё равно знает, что у того глаза на мокром месте.       Заберите ребёнка в его палату, пожалуйста, ему вредно столько на Бакуго смотреть. Ему вредно каждый день прискакивать сюда на костылях и сидеть тут по чёрт знает сколько часов. Ему вредно... Он хоть сам-то пообедал?       Несмотря на всё это, на самом деле Бакуго не хочет, чтобы Изуку уходил. Наверное.       Но его вскорости всё-таки выпроваживают. Бакуго остаётся один. У него тут есть пара увлекательных дел – чуть более увлекательных, чем молчание наедине с задротом. Например, смотреть в потолок. Ещё можно сдерживать внутреннее желание начать орать и не останавливаться десять часов.       Потому что. Всё. Не так.       Всё, блин, должно быть по-другому, они же победили, надрали зад всем плохим парням, эй, разве это не правда? Почему они не могут хоть немного порадоваться? Ну, знаете, без слёз радости и желательно со смехом. С хрена ли Изуку ревёт? Он должен с сияющими глазами расписать, какой Каччан офигенный и как прекрасно сражался. Во всех подробностях рассказать, как сам победил Шигараки, раз уж Кацуки этот момент пропустил. Осторожненько (но тоже восторженно), описать как Кацуки лечили и чё там ему напихали в сердце, чтоб он не откинулся к хренам. Ну и, так уж и быть, в конце разрешается упомянуть, как они все по нему скучали, пока он валялся тушкой.       А что ему клятый Деку устроил на самом деле, а?       Когда у Кацуки наконец нашлись силы довольно бодренько сказать: «Ну, рассказывай, как вы там без меня забороли Шигараки», это чёртов, хренов, сраный, распроклятый только и буркнул в ответ: «Забороли». И всё!       А как же задротское бормотание о том, какие приёмы он использовал, чё там по его бесчисленным причудам (наверн уже больше, чем у Шигараки рук, честное слово), и в конце обязательно длинную сбивчивую телегу о том, что Шигараки жив, потому что он его мутузил-мутузил, а потом вспомнил, что людей убивать нехорошо? Нехорошо – это Бакуго лишать всего этого. Он, может, тоже скучал, и только попробуйте сказать, что нельзя соскучиться, пока валяешься в несознанке!       Всё не так. Не должен Изуку быть таким.       Но он вот щас такой. И это из-за Бакуго.       Потому что он, как вообще-то обычно делает чёртов задрот, нанёс себе больше повреждений, чем врагу, чуть не ухайдокал руку(и сердце, ага), да и целиком чуть не ухайдокался. Чувство вины, это тоже, кстати, довольно по-задротски. Нахрена сопли распускать, они же победили. А победителей не судят. Категорически.       Бакуго Кацуки с удивлением понимает, что он тоже не должен таким быть. Но с этим-то всё понятно – на него просто Изуку плохо повлиял. И когда только успел, вот в чём вопрос.       Так-то, наверное, надо было припереть задрота к стенке и всё вытрясти. И в процессе утонуть в слезах, ага. Нет уж, всё не так – значит, всё не так. Так что о битве с Шигараки Бакуго вызнаёт окольными путями.       Каминари ему расписывает офигительную историю – как Деку, с криками «ЗА КАЧЧАНА И ДВОР» долго бил Шигараки по лицу, а когда ручки-ножки стали подводить, попытался его зубами разорвать на мелкие кусочки. Потом опомнился и оставил кусочки побольше.       К сожалению, Бакуго прекрасно знает, что Каминари там не было. Но почему-то не высказывается на тему того, какое он невозможное трепло. Видимо, чисто ради искусства.        Из очевидцев есть Большая Тройка, и они, в принципе, не против всё рассказать. Только делают это на три голоса – бодрый трёп Мирио, одновременно с ним говорит Неджире и изредка поддакивает Амаджики. Так что Бакуго не уверен, насколько вообще понял, что там происходило. Версия Каминари хотя бы была такая, ну. Чётенькая.       Пока он сидит со сложным лицом и пытается подгрузить информацию, Мирио вдруг с какого-то хрена сгибается в поклоне и выпаливает:        – Прошу нас извинить!        – Какого... – начинает Бакуго, вообще переставший что-либо понимать.        – Я считаю, что мы, как твои сэмпаи, серьёзно тебя подвели! – на полном серьёзе заявляет Мирио.       Сэмпаи, блин, выискались. Будто Бакуго так уж их хорошо знает. Да он даже по их лицам щас ничего понять не может. Да он даже не придумал им дурацкие прозвища!       Но они сражались вместе. И, если по правде, нифига они Бакуго не подводили. Скорее уж он...       – Ну вы тогда тоже извините, – бурчит Бакуго, не смотря им в глаза. И потом пытается забыть этот случай к хренам.       А не получается. Наоборот, всплывают мысли о том, перед кем бы ещё он должен извиниться, но Бакуго старательно их гонит.  Это, блин, Изуку вечно извиняется перед кем ни попадя непонятно за что! Бакуго же хочет оставить всё извинения при себе. Но не то чтобы ему дают.       Вырывается. Вырывается, чёрт возьми. Когда старая карга чуть не отвешивает ему подзатыльник, и вообще твёрдо намерена его прибить, раз уж не умер, Бакуго орёт на неё. Но почему-то не матом, а «НУ УЖ, БЛИН, ИЗВИНИ ПОЖАЛУЙСТА, НАХРЕН». И она принимается плакать, да что за фигня, этот мир вообще с ума сошёл? А папа стоит рядом, гладит её по спине и вообще имеет вид «Я-бы-тоже-закатил-истерику-но-в-этой-палате-нужен-кто-то-спокойный-и-здоровый». Трогательная, блин, семейная сцена.       Потом ещё Киришима, чёртов Киришима. Слегка приобнимает его, бережно-бережно, будто он  граната без чеки, и говорит с улыбкой:        – Ну и заставил же ты нас поволноваться, бро.       И это такая улыбка... Такая как и была улыбка. Хоть кто-то не изменился. Или очень хорошо делает вид.        – Ну сорян, – грубовато бросает Бакуго, но Киришима всё равно улыбается. Киришима понимает.       В общем, Бакуго уже сам не знает, чего от себя ожидать. Может, из-за того, что ему кусок сердца заменили, он становится совершенно новой личностью? Может, когда он наконец выйдет из чёртовой больницы, он вообще прекратит ругаться, начнёт разговаривать исключительно шёпотом и устроится работать в детсад? Хотя вокруг и так то ли детский сад, то ли цирк.       В больнице, кстати, только они с Деку остались. Все уже подлечились, ну все, а они, блин, как два лузера. Причём Кацуки даже более лузерский лузер. Этот-то хоть по коридорам шкандыбает, а Кацуки надо постараться, чтоб с кровати слезть. Чёртова кровегонялка ещё не научилась нормально работать.       Может, перед Деку... Изуку, тоже извиниться, пока они не выписались? За то, что в мире всё теперь не так, и с ним всё не так. Ну, насчёт мира Кацуки не уверен, а вот что Изуку такой – это точно он виноват. Потому что Изуку постоянно смотрит на него так, что сердце разрывается. А ему это вредно, оно уже и так того. Разрывалось.       Но есть один нюанс. Напомните, что вы там вякали, господин Шигараки? Что Бакуго никогда не превзойдёт Изуку? Ну, в том что касается чувства вины и извинений – точно не превзойдёт.       В тот омлетный день Изуку припирается ещё раз, когда уже вечереет. В палате выключен свет, потому что Кацуки вообще-то собирался спать. Да, так рано. Есть у него, понимаете ли, иллюзия, что, если попытаться лечь пораньше, может, он наконец поспит нормально. Но он походу наспался за то время, что лежал в отключке, так что вот уже который день у него хреново получается.       В полумраке лица толком не разглядеть. Только глаза Изуку блестят. Кацуки наверняка знает, что они покраснели. Ещё он точно знает, что Изуку собирается ему сказать. И поэтому чувствует себя так, будто сейчас ухнет в глубокую тёмную пропасть.       Будто опять надо погибать в битве с Шигараки.       Вау, оказывается, принимать извинения – ещё хуже, чем извиняться самому.       Может, перебить его? Нахрен послать. Спросить «А ты правда укусил Шигараки, или Денки как всегда свистит?». Сказать «Я тебя люблю», чтоб он офигел и не выфигел, и не смел перед ним извиняться?       Ещё можно извиниться первым, но это прямо такой себе вариант.       Бакуго серьёзно раздумывает. Изуку почему-то тоже. А обычно такой скорый на извинения и подобную фигню. Ему тоже страшно, да?       Потому что это больно, это будет очень больно. А у Бакуго, блин, сердце. И не у него одного.        – Я... Мне... – тихо начинает задрот. – Мне нужно тебе кое-что сказать.       И теперь перебивать его уже поздно. А ещё, Бакуго сам офигел и не выфигел. Потому что кое-что глобально, вселенски не так! В этой фразе явно не хватает проглоченного «Каччан»!       Бакуго лихорадочно пытается вспомнить, когда Деку последний раз его так называл. Память упорно откатывается аж до случая с безудержными рыданиями. Чё-ёрт, неужели настолько всё плохо?       Не то чтобы он сам его называл Изуку... Но это чисто потому, что хрен знает, как он отреагирует. Возьмёт ещё и помрёт от счастья, а такого нам не надо.       Но не только несказанное «Каччан» повисает в воздухе. Изуку явно пытается извиниться не говоря «извини».        – Я... Я должен был быть рядом, – продолжает он, запинаясь, – Да в конце-то концов, это была финальная битва, а я умудрился опоздать, ну что за глупость, болтался над океаном, как...       Больно ли это? Ну, немного. Во-первых, в темноте плохо видно, насколько жалкий вид напустил на себя сраный Деку, а во-вторых, Бакуго просто слишком рад. Вернулось чёртово задротское бормотание!       Бакуго, наверное, на него сейчас пялится такими же тупорылыми умилёнными глазами, какими Изуку на него пялился утром. Чёрт, он правда скучал. И как же хорошо, что свет выключен!        – Если бы я был рядом, – Изуку говорит всё быстрее, почти задыхается, – если бы я был рядом, с тобой такого бы не случилось. Не было бы таких серьёзных травм, они же и правда серьёзные, ох, если у тебя будут проблемы с геройской карьерой, это будет моя вина. Да какая там геройская карьера, тебе бы сначала на ноги встать нормально!       «А если бы я был рядом» – думает Бакуго, - «я бы тоже позаботился, чтоб ты был поцелее. И  тебе не пришлось бы чувствовать это чувство вины дурацкое едучее. И извиняться бы передо мной, идиотом, не пришлось. Но не-ет, надо же было вырубиться, как полному дураку».       Вот реально, почему всё так? Разве они не должны были сражаться с Шигараки плечом к плечу или там спина к спине? Разве они не должны были его вдвоём вынести и ещё попереругиваться в процессе, как в какой-нибудь тупорылой сёнен-манге, которой в этой больнице почему-то дофига? И если уж умирать (даже временно) - то на руках друг у друга.       Сраные злодеи, сраные битвы со злодеями и сраная Тога Химико. Она, кста, тоже живая, чё-то не постаралась Круглолицая. Ну ничего, и живым бывает тяжело. Страдают иногда на полную катушку – вот как они с Изуку.       – Я... Я должен был защитить тебя, Каччан, – срывающимся голосом заканчивает Изуку. – А вместо этого чуть не потерял.       Как же удивителен человеческий организм – по всякой фигне Деку плачет, а сейчас нет, походу. Бакуго тоже не плачет. У него организм ещё более удивительный – он научился потеть глазами.       Зато – зато Каччан. В груди расплывается тепло. Нравится, видимо, это тупорылое обращение его тупорылому искалеченному сердцу.       – Слышь, Изуку, – выдавливает он хрипло. – Я за такие инсинуации обычно по морде бью.       – И-извини, – еле слышно шепчет Мидория. А Кацуки наоборот повышает голос:       – Защитник, блин, выискался! Ну кароч, у меня с правой рукой сам знаешь что, а удар левой плохо поставлен, так что ты подойди поближе – я тебя за нос укушу.       Наконец-то цель достигнута. Изуку офигевает. А потом немного нервно принимается хихикать.       Хихикает он. Смешно ему. Повторяем для тупых – у Кацуки. Траблы. С сердцем.       – Хорошо, – отвечает Изуку и правда подходит ближе к кровати. Наклоняется, но, вместо того, чтобы вежливо подождать, пока его укусят за нос, шепчет Кацуки почти что в губы:       – Каччан, а ты правда на меня не злишься?       – Правда, – фыркает Кацуки, и волосы Изуку разлетаются от его дыхания. Етить, он слишком близко, этот задрот вообще слышал о личном пространстве? Глаза ещё эти его огроменные. Зачарованный ими, Кацуки спрашивает, пока Изуку не решил отойти:       – А ты на меня?        – Не-ет, – тянет Изуку, – Ну разве что немного.       Ничего себе заявочки, а за что? Вот теперь и Бакуго уже готов разозлиться. Ну, был бы – если бы Изуку не был так близко. Изуку и его смеющиеся глаза.       – Ну извини тогда, – пыхтит Бакуго, и подаётся вперёд, чтобы тяпнуть тупого Мидорию за нос. А получается... А получается как в дурацких мангах немного другого характера.       Изуку отшатывается – но что-то далеко не сразу. Бакуго и без света, и без звука и вообще безо всего отлично знает, что задрот покраснел до ушей.       Слава небесам, он не пищит какую-нибудь фигню в духе: «О нет, это был мой первый поцелуй». Просто собирается и со всей доступной ему скоростью валит из палаты.       – С-спокойной ночи, Каччан, – выдавливает он на пороге, после чего магически испаряется.       Кацуки со стоном откидывается на подушку. С одним разобрались, теперь, блин, с другой фигней разбираться! Закрадывается крамольная мысль – а может, лучше, всё-таки, того? Полежать красивенько в белых лилиях (да почему в лилиях, и почему в белых?), а Изуку пусть как-нибудь сам.       Ага, сам. Да он даже речь нормальную произнести не сможет если что. И утопит в слезах пол-Японии.       Так что Бакуго с громким фырканьем отгоняет эти тупые мысли и просто, ну. Отдыхает.       Когда лежишь вот так – в темноте, в тишине, в одиночестве – можно услышать стук собственного сердца. Оно не просто стучит, оно бухает – громкое, жадное. И плевать, что всё битое-перебитое, склеенное изолентой.       Кацуки глубоко вздыхает. Нет, ну как же хорошо, что он выкарабкался. Как же всё-таки хорошо быть живым.       А разобраться он разберётся. Возможно, ему понадобится время, много тупых шуток, и терпение, которого всегда категорически не хватает, но в конце концов разберётся он обязательно.       Может, всё уже не так как было. Но всё будет хорошо.       Главное, что сердце стучит.