Мы встречались?

Вот уже восемь лет кряду он видит эти сны. И нет от них противоядия, все до одного он помнит наизусть. Все в них нереально, абстрактно и доселе никем не видано. Но явно и живо одно – ее глаза. Только по глазам он понимает – перед ним снова она. В подсознании своем, затуманенном сном, он скатывается до банального ее описания. Волосы, губы, ресницы. Вниз. Шея, линия плеч, острые ключицы. Пространство замирает. Обрывается линия сюжета. Эхом звенят голоса. Разочарование, наперебой с очарованием, лезут в мысли при осознании. Действительно она… «Мы встречались?» – спросил бы он, но желания раз за разом закономерно рассыпаются в пыль. Он заведомо знает, что говорить и как себя вести. Рядом с ней хочется играть на пиано и пить что-нибудь крепкое. Это сравнимо с неоправданно глупой, тяжелой зависимостью. Болеть желанием последний раз встретиться глазами. Для чего? Убедиться, что она именно та, которая никогда не шепчет в ответ это заветное слово? «Кажется…» – это слово. Маленькое прозрачное движение губами, и все бы встало на места. Он разочарован. Ее появление – шторм эмоций, жгучая примесь нарастающего чувства дежавю с чем-то восхитительным и неизведанным. Без толку мечась между противоречивыми мыслями, он не понимает себя. Он очарован. Лишь ситуациями, мирами, в которые их нещадно бросает, не ей. Она для него неоспоримо красивое к ним дополнение, никак не главная их часть. Однако, чем дальше года уносят вперед, тем четче он чувствует – все неспроста. У этого должен быть финал. Хороший, плохой, неважно. Когда-нибудь это кончится. Когда-нибудь она перестанет называть себя чужими именами. Эмили Он запомнил ее случайно, но крепко вбил себе в память навеки. Это было сказкой. Призрачной и холодной. Продрогший маленький городок, тяжелое небо и сырой, колючий воздух, и она… Мертвая, ледяная, но с такой теплой искренностью в пустых, поникших глаз. Ее судьба печальна, а редкие слезы – отголоски прошлого. Она желала быть любимой и после несправедливо утраченной жизни, но наткнулась на него. Внезапно, ровно так же, как и он. Их свела случайность, такое называют судьбой. Люди охотно верят, это вообще их любимое слово. «Это судьба!» – восклицает любой, кому счастье свалилось на голову за просто так. Ее же счастье мимолетное, как первый снег в конце промозглого ноября. «Каждый достоин счастливой жизни!» – кричат заголовки статей, пропагандирующих что-то жизнерадостное и этой самой жизнью бурлящее. А что, если по-другому? Что, если каждый достоин счастливой смерти? «Я люблю тебя, Виктор» – четыре слова порождают череду необратимых событий. Да, он Виктор, юный Ван Дорт. Такой же, как и весь тот мир, где они вдвоем оказались. Продрогший робкими чувствами насквозь, мальчишка, на чьем пути встала сама смерть. Ее кукольное личико, как корка тонкого льда, треснувшая где-то сбоку, вот-вот рассыплется окончательно. Холодная, отчаянно нуждающаяся во всепоглощающем тепле любви, она не думает отступать. «Всегда невеста, никогда – жена» – эта фраза сотрясает небольшую церквушку. Он мучительно замирает на вдохе. Нет, Баркис неправ, она была женой. Возможно не совсем такой, какой представляется обычным людям, и не так долго, но и она не человек, она – душа. Соткана из шелковой паутинки надежды и желания быть рядом. Он дал ей почувствовать, каково это, прикасаться к любви. Он, живой, с теплым бьющимся сердцем и литрами крови, дал ей, мертвой снаружи и пылающей нежностью внутри, почувствовать жизнь вновь. Под ледяными пальцами, на губах, шее, ключицах… Действительно она… Нить сюжета с лязгом металлического троса порвалась. Почему? Он долго задавался этим вопросом, перебирая, словно лепестки хрупкого цветка старые воспоминания. Раньше не удавалось… Скованные невидимыми рамками они заведомо знали, как произносить слова, куда смотреть, что делать. Ее ледяные чуткие губы едва ли касались чьих-то с таким трепетом, даже при жизни. Он чувствовал – играет не по правилам. Еще движение, еще хоть один неаккуратный вдох и что-нибудь в этом туманном мире обязательно рухнет. Встретятся ли они вновь? Как ее будут звать потом? Тихая дрожь коснулась губ, и он отстранился. Ее нижняя губа дрожала, а из-под полуприкрытых век им любовались черные очи. Он запомнил этот взгляд. Искренний, благодарный, влюбленный. И тогда понял. Они лишь персонажи… Вольны делать, что пишет история, связаны нитями, как марионетки, по рукам и ногам. Нити могут рваться? Он касался ее, той, кто играл роль, носил имя. Но так и не смог произнести ни слова. Будто не знал, как буквы сливаются воедино, не умел говорить что-то отличное от сценария. Но и она молчала, перебирая костяшками по клавишам пианино. Медленно и грустно, словно за душой ей не хватало места, не умещались все чувства. Их было много, в глазах особенно, в них дрожало любопытство и заинтересованность, а может даже слепой страх перед чем-то непонятным, перед тем, что происходило. Но признавать брешь в отточенной системе собственных сновидений никто не хотел, тем не менее чувствуя, что совершенно точно самовольничают. Они не хозяева этой истории. И никогда ими не станут, тогда почему же его рука тянется к ее шее? Старается запомнить каждый рельеф и впадинку? Почему она продолжает перебирать клавиши, точно отвлекая весь мир от его прикосновений? Между ними тяжелая невольная тишина. Нет, Виктору это несвойственно, не под силу. А значит они действительно сломали какую-то самобытную систему. Она оттесняется от клавиш, как током пораженная. Видно осознание пришло не сразу. Брови растроганно изгибаются. Неужто…узнала?