Ландринка

      Письмо, полученное Машей, содержало в себе приглашение в гости. Катя приглашал Машу к себе домой на майские праздники. Маша обрадовался, но и разволновался. Обмениваться письмами в пространстве всегда гораздо легче, чем встречаться в теле. Маша, как и все его современники, имел при себе постоянно прибор и то и дело входил в пространство, общался там духом. С Катей он познакомился тоже в пространстве. В пространстве Катя, который был младше Маши вдвое, выглядел странно. На нём были огромные чёрные очки. Чёрные волосы падали двумя пасмурными водопадами по бокам его лица. За его спиной был велосипед и вылинявшие красные обои. «Вы очень мило выглядите, и губы такие чувственные. Почему ж Вы не встречаетесь? Я бы с Вами поболтала в кафешке где-нибудь», написал Маша. Катя отвечал с милыми ошибками, стесняясь своей неопытности и гордясь своим чёрным париком. Маша его тут же пожалел, полюбил и согласился встретиться сразу наедине. Первый день мая не желал ещё отпустить обычные весенние невские холода, но кусты и деревья уже зазеленели, они так откровенно выставляли свои пахучие почки, что Маше стало неловко и немножко стыдно разглядывать их в упор. Дождь прошёл, всюду стояли лужи, они плескались под машинами и брызгались. Воздух был заполнен изморосью, действовавшей, как духи: тополями пахло за версту. Ветер, как обычно, нагнал из залива облаков, нагромоздил их причудливо на краю неба и теперь хладнокровно забирался зевакам под одежду. Катя оказался лобастым, белокурым, бойким, худеньким, он чуть прихрамывал, но тараторил без конца, шутил — словом, любил верховодить. Маша сразу же сладко сдался и подчинился своему новому знакомству. На Кате были широкие брюки на ремне и просторная полосатая рубашка с расстёгнутым воротом. Они сели в трамвай, продолжая разговаривать о том, о чём общались в пространстве допреж. Катя провёл Машу в небоскрёб из красного кирпича, они оказались наверху, где от лестницы вёл странный длинный коридор, уставленный дверями с обеих сторон. Они вошли в последнюю, и Маша очутился в однокомнатной квартире, где между кухней и комнатой отсутствовала дверь. Окна были зашторены, обои состарились и в некоторых местах вытерлись до бетона, на стыках потолочных плит чернели трещины. Прямо у стены стоял велосипед. Пахло запустением. Постель с мятым разноцветным одеялом была не заправлена. Сесть было негде: стулья были неисправны и, кроме того, завалены всяческими вещами. Маша снял куртку, осторожно попытался выяснить, куда её можно повесить. Катя беспечно отвечал, что на любой свободный крюк. Однако все крючки были заняты, и как-то бестолково: на одном одна вещь, на другом — несколько, на третьем только целофановый пакет. Маша накинул свою куртку поверх катиной и надел на ноги розовые балетки, принесённые с собой из дому. Ему хотелось ещё снять свитер, но он боялся, что Катя сочтёт это пошлым поводом к объятиям. Маша стоял посреди комнаты и силился сохранять спокойствие и непринуждённость, привыкая к новой обстановке. Катя же, сняв ботинки, обул разлапистые тапки и плавал по дому, его широченная одежда развевалась. Маша пытался сосредоточиться на привычном созерцании и наслаждении, но не мог. Тогда он решил пожертвовать своими чувствами для Кати, поддавшись под его образ жизни. - А ты не будешь переодеваться, что ли? - спрашивал Катя. - Ну, я... - замялся Маша. - Я свитер сейчас сниму только, погоди. Маша торопливо, рассыпая свой иссиня-чёрный хвост на макушке, снял обтягивающий свитер, держа его в руках какое-то время, потом как бы решительно бросил его на стул. На Маше оказалась короткая кремовая майка, не доходившая до живота. Майку перечёркивали узкие розовые подтяжки. Бюстгальтер Маша надевать не стал. Он стеснялся своих облегающих брюк и обдумывал, как бы отвлечь внимание Кати, когда придётся их снять и обнаружить чулки. - Ух ты! - сказал восхищённо Катя на майку. Маша, зная, что у Кати такой одежды нет, не желал показываться и неловко повернулся боком. Если бы пришлось встречаться с обычным мужчиной, Маша бы повертелся с удовольствием и нахально, но Катю он воспринимал как подругу и совсем не хотел производить впечатление на своё новое знакомство. - Катя, знаешь что? У меня с собой для тебя... Я привезла... Так, на всякий случай... Не подумай, что это я нарочно... Словом, ну, чтобы тебе приодеться. У меня всё стираное, не подумай! - Маша расстегнул сумку и достал оттуда белый облегающий джемпер. У Кати глаза сверкнули растерянно, но и радостно. Он не знал, как вести себя в таком неожиданном случае, но и мгновенно принял этот случай на свой счёт, наслаждаясь и довольно улыбаясь, не думая оставлять своё первенство, которое он непринуждённо установил с Машей. - Давай-ка разденься, красавица моя, - вымучил Маша из себя решительность, растягивая джемпер в руках, как это делают ушлые торговки, заговаривая зубы несмелым покупателям; только Маша смотрел при этом не в глаза собеседнику, а на белизну ткани. Маша ужасно боялся как-нибудь нечаянно соблазнить Катю, который первый раз был на первом свидании. В то же время Маша понимал, что должен будет так или иначе поделиться своим модным опытом. Катя расстегнул свою рубаху. Он как будто освободился от невзрачной обёртки и явился изящной конфеткой, его смуглая кожа против света, бившего сквозь зазор в шторах, заиграла вдруг тягучим и сладким водоворотом. Катя повернулся к окну, наклонился, отыскивая на пряжке язычок, теребя вытершийся ремень. Маша молниеносно и бесшумно стянул с грудей подтяжки и, терпеливо собирая гармошкой ткань, снял свои чёрные парусиновые брюки, отбросил их на стул, создавая из себя независимый вид, будто всё так и было. Маша теперь был в майке и в очень узких и очень обтягивающих голубых шортах. До середины бёдер ему доходили полосатые сиренево-розовые чулки. Катя отвернулся от окна совсем голым и хотел было начать шутить о своей наготе, но увидел модного Машу и невольно ахнул. Маша покраснел и, неловко ступая через квартирную неразбериху, быстро приблизился к Кате, заслоняясь, как щитом, джемпером. - Ай! - восклицал Катя, продираясь поднятыми вверх руками сквозь узость джемпера. - У меня просто судороги бывают иногда. - В руках? - обеспокоенно переспросил Маша, - Давай опускай тогда, можно и снизу рукава натягивать. В какой руке? И он, опустившись на колени, стал растирать ладонями катины руки, стыдясь своих к нему прикосновений и надеясь, что Катя не воспримет это как ловкий повод к телесному сближению. И ещё Маша упорно отводил глаза от катиной напряжённой письки, качавшейся наперевес прямо у него перед лицом. Катя с достоинством выскользнул из рук Маши, соблюдая первенство; он сунул голову в джемпер, барахтался в нём, и Маша не выдержал и посмотрел на письку в светлом пушку. Она была раздута, полуоткрыта и уже влажно блестела в серединке. «Что ж это, он уж возбудился? От меня, что ли?» Катя удовлетворённо оглаживал джемпер, убеждаясь, что тот достигает лишь до его тонкой талии, пружинисто подпрыгивая, открывая маленький ровный неглубокий пупок, стоит только потянуться. - Вот тебе и трусы, ватрушка эдакая, - Маша разжал кулак; на ладони у него распустился чёрный кружевной цветок. Катя явно находил удовольствие в свидании. Щёки его разгорелись. Он вертел с любопытством кружева, всё примеряя их на свою письку и всё не понимая, какой из трёх лепестков куда направить. - Ну, тут видишь как устроено, - пояснял, запинясь, Маша. - Надо отыскать на трусах подкладку; подкладка почти всегда не пришита с одного края. Если нашла такой, то этот край как раз к секелю примеряй. Катя уже и сам разобрался, переступил ногами, втащил на талию тонкие полоски и прикоснулся к ягодицам, которые теперь оказались ещё более голые, чем у Маши. Катя улыбаясь разглядывал свою письку сквозь прозрачные кружева, приговаривая: - Машка, да ты поэт! Край — примеряй! Маша перевёл дух и положил перед Катей юбку, равнодушно проговорив: - Ну, с юбкой и дошкольница справится. Голубоглазый Катя со светлорусыми завитками, нежно спускавшимися по шее, обтянутый по грудям и остреньким плечикам ослепительно-белым джемпером, в дисциплинирующей чёрной юбке до колен, был чудо как хорош и смахивал на карандаш на утреннике. Маша скромно любовался своим подарком. Вдруг Катя подпрыгнул и скрылся за завалами вещей, двигая ящиками в углу комнаты. Когда он распрямился и приблизился, Маша узнал зловещий чёрный лохматый парик. - Нравится тебе парик? - только и нашёлся смиренно спросить Маша, силясь скрыть огорчение. - А то! - важно заявил Катя, разводя тонкими пальцами его надвое на лбу. - Чего дальше? - Ну... - замялся Маша, - можно чаю попить. - Погнали! - согласился Катя. Он двинулся было в кухню привычным размашистым шагом, но юбка его сдержала. Катя хмыкнул, сдвинул свои большие тапки вместе и вдруг непринуждённо пошёл, деловито ставя ноги по линии, коротко и жгуче качая бёдрами. Маша только рот открыл, подумав, что это, наверное, природное. Катя изогнулся, зажигая огонь под чайником. Маша заметил, что на кухне шторы не закрыты, и сказал: - А у тебя случайно мужики из каких-нибудь окон напротив не пялятся в твою кухню? Катя потянулся было к шторам, но Маша поспешно объяснился в том роде, что ведь здесь ничего такого особенного не происходит, а просто две девушки общаются, и подумал при этом: «Зачем я сказал, что ничего особенного! А что особенного должно происходить? Клуша!» У Кати радостно сверкнули глаза. Он убрал со стола пустую бутылку из-под пива, сел на табурет и, закинув ногу за ногу, качал тапком. Маша выдвинул табурет и опустился на него левым коленом, потом подвернул ногу и сел ягодицами на пятку. Не поднимая глаз, но чувствуя, что Катя с ожиданием смотрит на него, он произнёс, сделав протяжную интонацию на слове «девочки»: - Я иногда хожу с девочками в клуб, такой, знаешь, закрытый; мы там играем в разные игры, бывает довольно весело. Сначала все переодеваются, прихорашиваются, на это уходит часа два. Катя сразу перебил его, переспросив про макияж. Маша вздохнув сходил в прихожую к своей сумке и вернулся с флаконом. - Ты уж извини, подруга, но у меня с собой из косметики только помада. У тебя есть зеркало? Пошли накрасимся. Катя нетерпеливо вскочил и провёл Машу в ванную, где было пусто и лежал на раковине под зеркалом только громадный кусок хозяйственного мыла. - Вообще-то это не совсем так уж и помада, - говорил Маша, глядя в зеркало на себя и на Катю. - Это называется блеск для губ. Тут даже есть внутри специальная щёточка, чтобы краситься. Устроено примерно как и тушь для ресниц, это-то ты уж наверняка могла видеть. Как в фильме «Вариант «Омега». Он такой ходит с тросточкой, а в случае опасности вытягивает рукоятку, и получается кинжал. Тоже из наших, наверное, был. Катя засмеялся. Маша быстро обвёл себе губы по краям, затем ловко закрасил их, а в довершение сомкнул их и плямкнул, раскрывая. Губы засветились и сладко засверкали. Катя с горящими глазами запрыгал, забыв всю свою гордость: - Тоже, тоже хочу! Накрась меня, Машенька! - Вот ещё! Ты что, маленькая? На вот, пробуй сама, - Маша протянул Кате флакон. Катя дрожащими пальцами зачарованно водил у своего лица, боясь кисточкой пересечь границу губ. Маша смилостивился и, сев на край холодной ванны, нежно потянул Катю за локоть: - Ну хорошо, давай я. Он привлёк Катю, прижал его своими расставленными ногами, но катино лицо оказалось теперь слишком высоко. «Вот я дура набитая», подумал огорчённо Маша, «Никого научить ничему не могу.» Катя восторженно скользнул на пол, встал на колени, запрокинув лицо, доверчиво глядя Маша в глаза: - Тебе так удобнее будет меня красить. Маша покраснел, посмотрел на свои шорты, но скрестил лодыжки на талии Кати, чтобы не свалиться в ванну, и стал медленно водить кисточкой по его губам, объясняя. - Ой, Маш, щекотно! - вырвался вдруг Катя, смеясь. Маша тогда стал сильнее нажимать и удивлялся, как красиво получается с катиными губами. Какое-то приятное чувство возникло в нём, какая-то сопричастность, сочувствие, - то, чего он всю жизнь искал достичь и постоянно старался отгадать в людях, понять людей и их чувства, - а теперь получал безо всяких усилий, да ещё и с приятностию. - Теперь сомкни-разомкни, - сказал Маша, - Это наше основное действие, если хочешь знать. Чайник засвистел, и возбуждённые подруги вернулись на кухню. - Все мы учились понемногу Чему-нибудь и как-нибудь, - болтал Маша. Катя поставил на стол заварочный чайник и сказал, что надо подождать три минуты, пока чай заварится. Маша смотрел на сияющие, блестящие губы, которые это произносили, и у него закружилась голова. Не столько смысл сказанного был, казалось, важен, сколько сверкающие губы; как будто с такими губами надо было теперь говорить что-то важное и замечательное, праздничное и радостное. «А ведь Катя тоже теперь не на мои слова внимание обращает, а на мои сияющие губы», понял Маша, прочитав чувства Кати по его голубым глазам. Обе как будто смотрелись в зеркало, и одновременно засмеялись. Тёмная, совсем чёрная струя пахучего чая аккуратно ударила в чашки: Катя, словно официантка, споро всё устроил. Маша держал чашку блестя прозрачным лаком на ногтях и отпивал маленькими глотками, осторожно кладя фарфор поглубже на нижнюю губу, чтобы не вытереть блеск с губ. Катя стал делать так же. Маша узнал, что заваривать чай Катя научился у отца. - А где он сейчас? - В больнице. - Серьёзное что-то? - Да у него болезнь кожи, его кладут раз в год в больницу. Маша хотел сказать, что Кате без него, наверное, грустно, но побоялся взять неверный тон и обидеть, и сказал: - То-то ты одна отрываешься. Он ещё хотел спросить про мать, но Катя уже засмеялся и рассказывал про весёлые пирушки и про свою работу на заводе. - Ой, ты наверное работаешь с брутальными мужиками! - сказал Маша, который и сам с удовольствием вращался в мужском коллективе. - А то! - Катя хотел поддержать беседу о мужчинах, но видно было, что ему это впервой и он не знал, как девушки обсуждают парней. - Что, может, выпьем, подруга? - Ну уж нет. Мы с тобой будем приличные девушки или неприличные? Маша хотел рассердиться на Катю и не мог, посмотрел ему в его сияющие глаза и почувствовал, что готов сдаться, готов отодвинуть все приличия ради праздника, дня рождения новой девушки, готов напиться. Катя не отвечал, нарочно ожидая, что Маша сам скажет и сам покажет, как надо себя вести. Маша ущипнул себя за ягодицу, отвёл глаза и промямлил: - А у тебя есть музыка? Катя напустил на себя таинственный вид, встал и пошёл в комнату, обернулся и поманил Машу. У Маши сладко потянуло в животе и забилось сердце. Катя включил настольный прибор. Изогнувшись над столом, он стоя быстро нажимал на кнопки, пока комната не заполнилась проникновенным голосом женственного корейца. Маша поспешно поднял руки к лицу, повёл бёдрами из стороны в сторону в такт песне. Он смотрел на обои, чтобы не смущать Катю своим взглядом. Но Катя вдруг приблизился и обнял его за талию. Маша перевёл дух и положил свои ладони на катины белые плечи. Девушки стали кружиться по комнате, обходя стулья и коробки. Вблизи оказалось, что Катя немного ниже Маши. В то время как Маша старался прокладывать безопасный маршрут, Катя беспечно прильнул своим лбом к машиному печу и его парик набился Маше в нос, мешая дышать. Вдруг Маша замер, почувствовав катину руку уже у себя на полуголых ягодицах. «Наверное, в эту ловушку хулиганок попадали все отличницы, которых совет школьной дружины посылал к хулиганкам домой помогать им делать уроки», подумал Маша с дрожью, «И что теперь делать? Как продолжать воспитание? Сделать вид, будто я не заметил?» Маша осторожно придерживал за плечи Катю, который висел на нём, зацепившись своей головой. Маша как бы чувствовал ответственность на себе, как будто Катя доверился ему, чтобы не упасть. Скованный этой ответственностью, Маша не имел возможности противодействовать катиным пальцам, которые бесстыдно гладили полуголые ягодицы. Унижение было столь острым и столь неожиданным, что Маша сильно возбудился. Катя заметил это и стал, не отпуская рук, прижимать Машу к себе. Музыка играла, их письки тёрлись. Маша изнемогал. Маша заметил, что песни стали повторяться. «Это значит, что мы уже по второму кругу пошли», думал устало Маша, «Откуда Катя знает, как надо меня мучить? Как он догадался?» Возбуждение у Маши то нарастало, то спадало, но никак не пропадало полностью, находясь под управлением катиных пальцев, скользивших между ягодицами то нежно, то требовательно, то ласково, то грубо. Между ног у Маши всё горело, он, кажется, начинал подтекать в обоих направлениях. Катя наконец поднял голову с машиного плеча. У него было такое чистое лицо, такие сияющие глаза, что Маша оторопел. Катя блеснул губами: - Ну что, ты дашь мне? Маша ошеломлённо кивнул, но тут же приподнял локоть, придерживая парик, и когда Катя повернулся, чтобы вести Машу к кровати, парик покосился и медленно упал на пол. Катя укоризненно посмотрел на Машу, а Маша, вздохнув от долго сдерживаемого желания, осторожно запустил руку в катины светлорусые кудряшки, почесал длинными ногтями катину шею. Катя, как бы горядсь своей победой, толкнул Машу, заставив влезть коленями на край кровати, потом нагнул его, чтобы Маша упёрся руками в одеяло, и проворно стянул ему книзу шорты вместе с трусами. Катя нетерпеливо задрал свою юбку и вставил обжигающую письку в Машу, цепко ухватил его за талию и притянул к себе. Ягодицы у Маши пошли мурашками, мурашки разбежались по бёдрам, по спине и рукам. «Странно, что с мужиками я так сильно не возбуждался никогда», подумал Маша, ощущая приближение совершенного счастья. Катя ебал его, как подросток, бешено и нервно, стыдясь своей неопытности и прилагая все усилия, чтобы быстрее всё познать, всем овладеть, всего добиться и победить. Из глаз у Маши текли слёзы от сладкой боли, а из невероятно разбухшей письки тянулась тягучая прозрачная струна. Маша плакал от своего полного унижения: Катя сильно возбудил его, и ничто теперь не могло помочь Маше уклониться, укрыться, отступить, - но наоборот, Маша сам подмахивал изо всех сил, сам сжимал что есть сил своё стыдливое отверстие, сам отклонялся назад к Кате. Катя горделиво хлопнул ладонью по машиной ягодице, вынул письку и сказал, переводя дыхание: - Манька, поворачивайся давай. В рот бери теперь. Маша с очумелой головой стал прыгать по кровати, готовый на что угодно, лишь бы вновь соединиться и больше не рассоединяться. Катя снисходительно усмехнулся и нажал ему на плечи, усаживая перед собой, и Маша принял в рот ходившую ходуном катину письку. На вкус он сразу разобрал свои соки, которые были ему уже известны по предыдущим свиданиям с мужчинами. Но, гоняя языком вокруг катиной залупы, Маша чувствовал катин сок тоже, и он всё не кончался, всё вытекал понемногу, составляя собой, вероятно, особенность Кати течь постоянно и ровно, однажды зажегшись. «Сосательная конфетка какая», подумал Маша, дотянувшись до своих трусов, чтобы их совсем снять и освободить ноги, расставить их перед Катей, - и более уже его мысли не облекались в слова, но лишь в чувства. Катя со стоном еле успел выхватить свою письку из машиного горла. Он походил по комнате, придерживая юбку, боясь прикоснуться к конечно вытягивавшейся письке, совладал с собой, победно улыбнулся, избавился от юбки, вернулся и улёгся на Машу, бесстыдно раскинувшего свои ноги перед ним на кровати, уверенно заправил. Маша, пошедший по второму кругу ебли, уже ничего не соображал своего, но только думал, как половчее угодить Кате, который часто дышал, и руки его, упираясь, дрожали. Катя вновь вошёл сзади, пальцами очень больно защемил кожу у Маши на талии и принялся его, переставшего вилять, расстреливать прицельными ударами. Они обе кончили и улеглись рядом на влажном одеяле, глубоко дыша и глядя в потолок. Маша отрешённо размышлял, что Катя — гений и далеко пойдёт. Он не будет стоять перед простыми. Скорее всего, это их первое и последнее свидание в калашном ряду, в который более Маше сунуться не удастся. Маше стало ужасно жаль, что рождение новой звезды, при котором он присутствовал, сразу отдалило его от неё, положило между ними далёкий космос, и ему теперь останется только любоваться на неё долгими вечерами, рассматривая в пространстве её несомненно ослепительные всё новые и новые изображения. «Но почему я? Почему Катя выбрал меня, а не кого-то более ловкого, более развратного, более перспективного? Я же совершенная дура, я ничего не умею и связей не имею в этих всех кругах. Я как наседка только квохчу со своей жалостливостию.» И вдруг Маша понял, что Кате и нужна была такая вот мамаша, чтобы родиться в эту новую жизнь. Катя давно осознавал, что его роль в мужской компании отнюдь не ограничивается всеобщей любовью, но он не знал, как себя найти в этом пацанском уложении, как соблюсти эти мужские правила общежития, как явить себя девкой. Катя, несмотря что шпана, окажется лучшей ученицей, потому что всё, что Маша показал сегодня, Катя впитал и присвоил и уяснил. Катя увидел, как надо себя вести, когда тебя ебёт мужчина. Вот что такое их сегодняшнее свидание. - А мама твоя где же? - сказал Маша. - Умерла, давно уже. Маша замер. Его как будто поразило молнией. В ушах у него зазвенело. Застарелый запах табака, всё время витавший в комнате, остро ударил в нос. Он понял, что нельзя сейчас распускать нюни, нельзя жалеть Катю, никак нельзя. Потом лучше поплакать, наедине, а при Кате нельзя. Он собрал все свои силы и проговорил: - Ну вот, одни умирают, другие рождаются. Потом он завёл разговор о ремонте. Катя сказал, что квартира ему нравится и так. Маша же фантазировал, как он закажет новые обои, купит шпатлёвку и краску и станет приходить к Кате после работы, находя счастье в служении, преображении. Маша повернулся, потянулся и поцеловал Катю в щёку. Катя смутился, но не подал виду, встал и начал надевать свои брюки. Маша закрыл глаза. Катя ходил по кухне, шумел разными вещами, потом крикнул: - Машка, мне на работу скоро собираться. Если хочешь, можем ещё чаю выпить. - Спасибо, да я уже пойду, - пробормотал Маша. Его удивило, как быстро отдалился Катя. Только что он был в нём, и вот уже расхаживает, занимается своими делами, показывает всем своим видом, что ничем не обязан Маше. «Ну а как он должен себя вести? Быть у меня под крылышком, что ли? Конечно, ничем не обязан. Да так и лучше, и легче жить. Надо ему одеяло и простыню присмотреть новые, скажу, что подарок», думал Маша, одеваясь и прощаясь. Маша выскочил за дверь и пошёл лестницей, на следующем этаже склонился, держась за перила, встал коленями на ступеньки и разрыдался. - Отец небесный, прости меня ради Иисуса, я грешник. Не хотел никого рожать, а родил. Без моего желания заставили меня родить. Ах если б я мог по своему желанию! Ну что это такое: я же в ад её родила! Помилуй меня грешную. Боже мой! Боже мой! Боже мой, - причитал тихо Маша. Он повернул голову и столкнулся нос с носом с овчаркой, которая сразу стала его обнюхивать и лизнула в красное лицо. Овчарку держала за повод девочка-подросток в военных штанах. Маша стремительно встал, желая пропустить их, но лестница был слишком узка, и он снова присел, прижавшись к прутьям. Девочка строго прошла и на площадке сказала: - Ступайте и не грешите. Маша постоял и уныло поплёлся на улицу. - Mutter Courage, - выругался Маша, чтобы сдержать слёзы. Навстречу Маше шла троица. Девицы шли и ржали, тряся гривами. Коренная глядела круглыми глазами вперёд, а пристяжным ветер развевал гривы, и они склоняли головы в противоположные стороны, трясли головами, ржали, осматривали окрестности, нет ли жеребцов, которые вскочат от их ржания, а сами косили на коренную и всё шли и шли тройкой посередине тротуара.