спать хочется

чонгук потирает между собой сухие ладони и зябко ёжится, передёргивая плечами от подувшего в небольшое окно с неприкрытыми ставнями ветра. глаза болят от тусклого рыжего света замасленной свечи, тенями скачущего по каменным стенам маленькой кельи, и слипаются нещадно от усталости и долгой бессонницы, что мучает юношу уже несколько дней. стойкое и неприятное ощущение, кажущееся ему зудом под кожей, будто что-то неумолимо грядёт не отпускает измотанного чонгука. он приваливается спиной к шершавому камню, холодному, влажному, в земельном налёте, и подтягивает под себя замёрзшие ступни, с тоской поглядывая воспалёнными глазами на светлеющее марево за окном, туда, откуда в скором времени покажется солнце. чонгук сонно моргает, проваливаясь в лёгкую дрёму, и склоняет уставшую голову к плечу, чувствуя, как от гудящих висков, по шее, плечам и спине протягивается слабость. сквозь полуопущенные веки он видит, как тени на противоположной стене снова приходят в движение и ползут в самый тёмный неосвещённый угол, в сторону висящих икон, заставляя юношу резко вскинуться на месте и часто-часто задышать. чонгук вглядывается в искажённые образы и трёт кончиками пальцев покрасневшие глаза. скоро рассвет.

***

когда чонгук входит в преддверие храма, то сам того не замечая, притормаживает, пропуская перед собой других монахов, так же пришедших на утреннюю службу. на него веет привычным уже, застарелым, холодным запахом курений и восковых свечей, ладана и благовоний. внизу как всегда сумрачно, но солнечные лучи врываются наискось через ряд оконных отверстий в южной стене храма, заливая просторное помещение мягким светом. юноша стоит немного пошатываясь от усталости, а потом вдруг и вовсе замирает, как изваяние, когда чувствует на своём плече чью-то тёплую ладонь и то, как этот кто-то осторожно тянет его внутрь, усаживая на деревянную грубую скамью поодаль от помоста, где начинает читать свои приветственные молитвы аббат. отзвук его глухого, но раскатистого голоса странно разносится по всему помещению, как лёгкое дыхание или шёпот, в который чонгук, к своему ужасу понимает, что не вслушивается. юноша пробует следить за словами аббата, читать про себя молитвы, но так и не может сосредоточиться, рассеянно вслушиваясь в монотонный глухой голос, сбиваясь в собственных мыслях и бездумно пялясь по сторонам, будто впервые здесь находится. он поднимает осоловелый и заторможенный взгляд на христа, высоко вознесённого на кресте, и приоткрывает рот, разглядывая раскинутые в стороны худые руки, с пробитыми ладонями и ступнями и поникшую, обрызганную кровью голову в терновом венце. чонгук не помнит, как обнаруживает себя стоящим на коленях и с ладонями прижатыми друг к другу. из-за ледяного холода, идущего от каменного пола, его ноги сводит до самых бёдер и ноют нещадно колени. перед глазами кружится, но юноша силой заставляет себя посмотреть на тучную фигуру настоятеля, заканчивающего службу. — ты так плох в последнее время. что с тобой происходит? чонгук сонно виснет на юнги и зевает, утыкаясь лицом в его угловатое мальчишеское плечо. они самые юные в монастыре и живут в нём почти с пелёнок. держатся друг за друга, помогают старшим братьям и стараются не путаться так сильно у них под ногами, пока аббат не решит, чем они, пока ещё послушники, будут заниматься в монастыре в дальнейшем. — спать очень хочется. — так чего ж не поспишь? чонгук устало плетётся вниз по ступенькам, по-прежнему не выпуская из ладони чужой руки, а на тихий гомон, доносящийся из столовой, болезненно морщится, не замечая взволнованного взгляда друга. — не спится, — юноша всё-таки слабо улыбается и похлопывает нахмурившегося юнги по спине. — после завтрака схожу к брату вильгельму, попрошу дать мне какую-нибудь успокаивающую настойку на травах. вдвоём они выходят во двор, где вдоль высокого каменного забора располагается яблоневый сад, где на деревьях ещё висят редкие зелёные и красные плоды, а на ветках качаются пожелтевшие листья. два монаха в тёмно-коричневых рясах, что не заняты на полевых работах, сгребают в саду увядшие стебли бобов. сквозь высокие хвойные деревья и открытые кованные ворота просачиваются тёплые солнечные лучи. чонгук ёжится от них и потягивается, чувствуя сковывающую по рукам и ногам сонливую усталость во всём теле. голова гудит, а на виски давит с такой силой, что юноша не понимает, как держится в таком состоянии уже несколько дней. он видит, как юнги порывается ему что-то сказать, но лишь недовольно поджимает губы и отворачивается. чонгук останавливает его, мягко удерживая за запястье, и потупившись смотрит в сторону. — хочу прогуляться немного, а ты пока можешь пойти поесть. мне не нравится, что из-за меня ты пропускаешь завтрак. — как и ты, чонгук. сколько завтраков успел пропустить ты? юноша не отвечает, слыша раздражённость в чужом голосе, и только ладонью взмахивает на прощанье, направляясь к призывно распахнутым воротам. он не любит спорить с юнги, особенно в последнее время, прекрасно понимая, что единственный друг волнуется о нём, и когда прикрывает заклевавшего носом чонгука прямо во время службы, и, когда берёт для него с кухни еду, потому что сам он бывает не в состоянии дойти даже до столовой. к брату вильгельму он всё-таки заходит. старые водянисто-голубые глаза слегка щурятся, а множество мелких морщинок разбегаются лучами от них, когда монах узнаёт того, кто к нему пришёл и улыбается по-доброму тонкими сухими губами. чонгук часто бывает у старика, каждый раз принося с собой после прогулок по лесу всякое полезное разнотравье, и в глубине души очень надеется, что настоятель разрешит ему в дальнейшем помогать вильгельму, а после и самому готовить целебные отвары, примочки и мази для братьев. неприятная горечь оседает на языке, когда юноша залпом выпивает бурую пахучую жидкость. вязкая и густая, она ощущается во рту, как если бы чонгук попробовал льняное масло, которое юнги любит принимать натощак. он морщится и, кривя рот, сквозь кашель благодарит старика за отвар. тот отмахивается, продолжая копошиться в принесённых травах, а потом и вовсе поворачивается спиной к мальчишке, начиная аккуратно перебирать каждую травинку и складывать в небольшую посудину. этой ночью чонгук особенно долго ворочается в постели, сбивая простыни под собой в один большой ком, и впервые плачет навзрыд под раскаты грома от усталости и изнеможения. он поднимается на ноги, что, подгибаясь, почти не держат своего хозяина, и подходит к окну, раскрывая настежь деревянные ставни. ветер с дождём тут же хлещет его по мокрому и порозовевшему от слёз лицу, остужая жар и холодя горячие и пульсирующие от боли виски. чонгук полностью высовывает из окна голову, давая волосам на голове намокнуть и прилипнуть ко лбу и щекам, и выдыхает со свистом, пытаясь успокоить разогнавшееся непонятно отчего сердце. оно бьётся нещадно о рёбра, грозясь сломать хрупкую грудную клетку, и чонгук, стуча зубами, неловко отступает назад, чувствуя как под босыми ногами собираются небольшие лужицы. он обхватывает себя ладонями и уже хочет закрыть окно, как с дороги до него вдруг доносятся звуки быстрой и хлёсткой конской поступи и грубых мужских голосов, пытающихся перекричать друг друга сквозь гул и ливень, обрушивающийся на землю сплошной серой стеной. юноша оторопело хлопает ресницами, смаргивая с них крупные капли воды, и вздрагивает всем телом, приоткрывая рот, когда слышит, как в дверь в воротах начинают с силой тарабанить. почти все монахи, кроме совсем уже дряхлых стариков, выходят во двор. воздух сырой и затхлый забивается в ноздри, а холодный дождь пробирает до самых костей. чонгук плотно натягивает капюшон на мокрую голову и, обеими руками придерживая на себе плащ, быстро идёт вперёд. он видит, как аббат и ещё несколько монахов открывают ворота, а вскоре слышит шлёпанье копыт по размякшей дороге. всадников около десятка и лица их, скрытые тёмными капюшонами кажутся чонгуку дырами и провалами, затягивающими глубоко внутрь. чёрные разорванные тучи несутся по горным хребтам, и всадники сливаются с ними вместе с лошадьми, до тех пор, пока один из них не скидывает с себя промокшую насквозь ткань. чонгук даже собственный капюшон немного приподнимает от любопытства и чтобы лучше видеть, пальцами убирает прилипшие ко лбу и лезущие в глаза длинные тёмные прядки. он так и зависает с приоткрытым ртом на чужом смуглом лице, с острыми скулами и яркими выделяющимися малиновыми губами. всадник ловко спешивается с лошади и хлопает её по крепкому бедру, в то время как их настоятель оказывается рядом с мужчиной и о чём-то спрашивает. вьющиеся угольно-чёрные волосы незнакомца быстро намокают и тяжелеют из-за непрекращающегося дождя, и небрежным движением он зачёсывает их назад, открывая вид на высокий широкий лоб и густые хмурые брови. чонгук вдруг понимает, что завороженно пялится на мужчину, не в силах перевести благоговейный взгляд, и выглядит при этом наверняка очень глупо. как потерявшийся среди взрослых ребёнок, с широко распахнутыми глазами и по-детски нелепым выражением лица. он даже рот закрывает спустя несколько минут, когда все остальные всадники спрыгивают со своих лошадей, а аббат рукой указывает на их монастырь. монахи и неожиданные для столь позднего часа гости нестройным шагом постепенно начинают стекаться внутрь, и, прежде чем самому войти в тёплое помещение, юноша оборачивается назад и позорно оступается, когда натыкается на чужой пристальный взгляд, пробирающий своей силой и проницательностью до самых костей. над лёгкими что-то опасно проседает, образуя пустоту, и чонгук неосознанно прикладывает подрагивающую ладонь к грудной клетке, в которой загнанно бьётся сердце. он видит, как чужие пухлые губы едва уловимо искривляются в понимающей ухмылке, как начинают блестеть выразительные глаза, и что незнакомец будто бы совершенно не слушает их аббата, продолжая буравить его своим непонятным тёмным взглядом. юноша потеряно смотрит в ответ, чувствуя, что вот-вот осядет коленями прямо на землю, но вот мужчина всё-таки отвлекается и что-то быстро отвечает настоятелю, а чонгук моргает, словно избавляясь от наваждения, и сбрасывает с собственного ослабленного тела вязкое оцепенение, тут же торопливо юркая внутрь спального корпуса следом за братьями. его всего трясёт и юноша, сжимая в кулаки холодные ладони, судорожно вертит головой по сторонам в надежде отыскать юнги, но потом бросает это дело. по мере приближения к собственной маленькой келье, чонгуком медленно овладевает беспричинный страх, и снова появляется неприятное предчувствие, природу которого он вот уже несколько долгих бессонных ночей не в силах разобрать. также юноша не в силах унять предательскую дрожь на кончиках подрагивающих пальцев и дикие толчки сердца, пробивающие хрупкую грудную клетку при каждом гулком ударе. он вспоминает черноволосого мужчину, его острый изучающий взгляд и прикладывает худую ладонь к животу, пришибленно замирая на месте в полной растерянности и смятении. внезапно возникшее напряжение после их гляделок, что сжимает мышцы бёдер и паха — пугает. он впервые за долгое время чувствует, как сковывающая по рукам и ногам усталость покидает измученное и продрогшее от ледяного дождя тело, уступая место лёгкой будоражащей дрожи, тягучему волнению, оседающему внизу живота странной непривычной тяжестью и лихорадочно пылающим щекам. чонгук встряхивает головой, отчего мокрые волосы прилипают к горящему лицу, и сам уже не замечает, как еле добравшись до ниши, где располагается его скудная кровать, он, не раздеваясь, заворачивается в тонкое одеяло и проваливается в глубочайший сон.