Сумасброд

«Ого, милый, ты так похож на своего знаменитого дедушку, » — женщина именно с этими словами каждый раз разглаживала складочки на накрахмаленной рубашечке мальчика. Пожалуй, эти же слова он ненавидел больше всего из тех, что произносила мать. Ему достались острые зубы и рубиновые глаза, совсем как у почившего деда. Матушка сравнивала его с маленькой акулой, любознательный ещё-не-Дотторе искренне заинтересовался, чем он ещё мог быть похож на рыбу. И узнал, что практически ничем, энциклопедия в одиночку опровергла все комплименты женщины. Более того, человек совершеннее рыбы, некоторые из них готовы есть даже металл и дерево, а потом вызывать у себя рвоту, потому что не могут это переварить. Тупые рыбы. Он всегда увлекался познанием мира, резал лягушек, разбирал на части ещё живых жуков, читал энциклопедии и труды учёных, когда стал понимать заумный язык диссертаций. И зачем все эти умные обороты, если может выразить все проще? Позже он поймёт, что это лишь фарс, в самом же деле каждый писал одно и то же разным языком. Особенно Дотторе привлекали механизмы, включая механизм работы человеческого тела, самый загадочный и самый логичный аппарат. Ничего лишнего, все продумано до мелочей. Как же так вышло? Главное: как повторить? — Ты знала? — он с характерным треском уложил большой том на стол перед матерью, игнорируя поражённых гостей. — Если человек употребил недостаточно углеводов вечером, он может проснуться в четыре утра, потому что тогда в организме падает сахар и мозг думает, что мы умираем! Присутствующие переглянулись. Ни один ребёнок так не воодушевлялся словом «мозг» или «смерть», как это делал этот с виду невинный зубастый мальчик. — Милый, ты уже получил свой Глаз Бога? — пожилая женщина не обратила внимания на вопиющее отсутствие манер, больно милый акулёнок сверлил их полным надежды на понимание и похвалу взглядом. Но ничего из этого он так и не получил. В будущем вместо них в него полетят дубинки и вилы, на голову посыплются стрелы. А говорят, что любопытство — не порок. Задетый этим вопросом, он закрыл том и взял его под руку, поджимая губы в обиде и отводя алые грустные глаза. «Нет, » — раздаётся досадный ответ, и юноша уходит. Ему уже двенадцать, а этой тупой стекляшки так и нет. Конечно, как и все дети, он по-своему мечтал овладеть каким-нибудь элементом, стать «особенным». Но чем старше он становился, тем чётче понимал, что особенных ненавидят. Фонтейн славится своими изобретениями и нравами Гидро Архонта о справедливости. Но краше всех слухов реалии этого королевства — рюши на платьях, вышивки на корсетах, мужчины одеты с иголочки, приталенные костюмы на каждом, трости, цилиндры, глаженные перчатки, накрахмаленные белые рубашки, тихое шуршание шелка блуз и тепло кашемира. Некогда здесь, как и в Мондштате, были аристократы. Выходцем из этого обедневшего класса был и Дотторе, чей дед стоял весьма близко с Архонтом в ратуше, воин стихии Гидро, мечник, может ли быть что-то лучше, чем быть похожим на героя? Конечно. Карьера врача! Запах хлорки, спирта, формалин, крик студентов, звон медицинской посуды и упавших скальпелей — всё это тут же стало для него родным и любимым, не менее, чем хобби по сбору разных безделушек. Мать, разочарованная в отсутствии Глаза Бога и часто об этом говорившая, предлагала сыну пойти в ювелирные мастера. Тот отказывался. Не одна собака была им зарезана, чтобы получить «практику» и быть лучшим в естественных науках. Профессора требовали именно такого уровня, на какой не решился бы ни один из других студентов. — Трусы, — Дотторе хмыкнул, со звоном оторвав очередную пластину. — Представляешь, меня до сих пор не отпускает обида на чужую тупость. Это так… — он мнёт губы, пытаясь подобрать слово. — … бесполезно? Я мог привести их бездарное королевство на вершину, но они меня изгнали. И все же в Сумеру я поступил… Забавное было время. Ха. Ха-ха… Сверкая в ярком освещении острыми зубами, резав ими сам свет ламп, доктор смеялся, поправляя перчатки на руках, частично запачканные. Белый позволяет видеть процесс работы, будь то кровь или машинное масло. Целая картина может возникнуть на этом небольшом полотне, которое вскоре выбросят. — Я совсем сошёл с ума с этими экспериментами, в академии впервые сам, без контроля, резал человека… Это чувство сначала опьяняло, мне стало намного проще отвечать на семинарах по анатомии, но то было удачным совпадением. Меня просто закрыли в морге на ночь какие-то простейшие, которых сам не замечаешь, как случайно… топчешь, — последнее слово получилось особенно громким из-за проделанного усилия по открытию крышки. — Ничего, все они когда-нибудь пройдут через меня и мой скальпель. Поэтому я и спокоен. Доктор замолчал, задумчиво осматривая содержимое. Железо, медь, частички золота. Странное сочетание с белёсыми ветками. Как же всё это интересно, неудивительно, что боги испугались последствий. Замычав, мужчина взялся за плоскогубцы и принялся отгибать края прутиков около одной из деталей, интересовавших его больше всего. — Мне придётся украсть твое сердце… О, это напоминает мне одну историю, — он не спрашивает, против ли его собеседник послушать. Конечно нет, у него есть другие дела или выбор? — Тогда я уже заработал определённую славу одного из самых странных и способных студентов, никто не хотел работать со мной в паре, но все хотели быть как я… — он гордо рассмеялся, скалясь по привычке обретенного образа. — Дурак же я был, искав признание в глазах стада обыкновенных животных, поклоняющихся своим пастухам из Селестии… — помотал головой, облизывая губы в нетерпении изъять деталь для изучения, та всё не поддавалась. — Так о чем я? Ах, да. Заработав романтичное звание экстравагантного фонтейновского пижона в белом халате, он, кстати, мне очень шёл, я повстречал девушку. Она была чуть младше, но меня это не смутило. Пара курсов, может… три? Да плевать, — лицо доктора сморщилось. — Смущало, знаешь, знакомое из сексологии желание залезть рукой в брюки при виде её приоткрытых губ. Или обтягивающего платья на вечерах… Здесь, в Снежной, мне страшно не приткнуть по глупости себя к какой-нибудь женщине, а оставить свой же член на улице в сугробе, — тошнотворно долго издав звук абсолютного презрения к местным морозам, Дотторе изменил плоскогубцы на щипцы. — Онанизм хуже алкоголя, — он задумчиво тянул гласные, оглядывая изъятую деталь. — О той ведьме. Я пытался за ней волочиться, но она решительно отказывала мне в знаках внимания, не давала даже ручку. Не по нраву я ей, что ли? Всегда опрятен, симпатичен и обворожительно острозуб. Да… — последовал вздох разочарования. Деталь, кажется, еле жива. Придурки солдаты поплатятся. — Меня это обижало, по молодости я был вспыльчив и горяч, оттого и желание коснуться чего-то кроме её локтя меня отягощало… В общем, не успел. Моя громкая слава об инновациях догнала меня. Когда ядро оказалось на специальной методической нашивке на столе, мужчина принялся аккуратно, небольшими щипцами и отвёрткой, ковырять его. — Признаюсь, пару раз я все же грезил о тепле тела пурпурной ведьмы. Как она меня обнимает, страстно шепчет… Да пусть хоть по имени бы позвала, мне было плевать, лишь бы получить то, что хочется, — говорил он крайне спокойно, увлекаясь процессом деликатного осмотра нежной детали. Лишь бы не сломать. — Эх… Я был весьма пылким и словоохотным в её присутствии. До тошноты… Да, я презирал себя за иррациональную слабость к женщине. Гормоны, молодость, всё это бродило и бурлило. В общем, совершенно базовый набор для студента без личной жизни. И что я получил? Унижение и изгнание, такое чувство, будто это входит в традицию… — последовал короткий смешок. Обворожительно улыбнувшись Стражу Руин, своему верному слушателю, мужчина подмигнул лежавшему неподалёку трупу, примеряя к нему ядро Хаоса. Больше человеческого сердца, но должно влезть. — А что рассказать тебе? — посмеиваясь, Дотторе плотоядно сверлил глазами пилу, которой придётся пилить грудную клетку. — Ночь только начинается, а я ещё даже не поведал и одной пятой из припасенных историй.