шесть лет до

1933 год. у берхарда мешки под глазами и усталость во взгляде. обречённость какая-то, неизбежность. такой же, вроде: плавные движения, ровная осанка, спокойный голос. в глазах шторм. у шпрее глаза голубые, сейчас затянутые какой-то дымкой. остальные разницу видят, чувствуют, шарахаются с опаской от столицы, беспокойно оглядывая. вильгельмина единственная ничего не замечает. или заметила давно, берхард не знает, девушка никогда не была глупой. но всё же с предупреждением поглядывает на остальных, опасно сверкая янтарными глазами. её тоже никогда не понимали. самая приближенная к берлину, старавшаяся незримо отгородить его от остального мира. красивая, элегантная, на вид хрупкая — с самого начала всегда была рыцарем. сейчас кёнигсберг, в прошлом тевтонский орден. сейчас времена неспокойные, все это знают. давят, спрашивают, напряжённо постукивая кончиками пальцев по столу. приходят, либо все сразу, либо по отдельности. ничего узнать толком не могут, да берхард и сам не особо понимает, что твориться будет. он марионетка в руках правительствах, неспособная даже сохранять собственное мнение. из него могут слепить всё, что угодно. насильно или добровольно. единственное решение в этой ситуации — подчиниться, согласиться, смириться, чтобы не стать как поехавший в ссср москва. никто не понимает. да и не хотят особо, всем лишь бы свою шкуру спасти. твангсте единственная. единственная понимает, тоже испытавшая когда-то тяжесть обязанностей столицы. одна лишь успокаивающе кладёт руку на плечо, поглаживая. — ты в порядке? на улице уже темно. берхард оглядывается: на часах почти десять вечера. не заметил, как засиделся за бумагами, вот и день незаметно прошёл. шпрее встаёт, потягиваясь. морщится от боли в пояснице, слишком долго уж сидел. собирает бумаги со стола, перекладывая те в ящик. — да, — устало прикрывает глаза. — ты чего здесь? — берхард выдыхает, направляя взгляд на девушку. вильгельмина не смотрит на него, снимая пальто. мужчина опоминается, трёт глаза, подходя и помогая. вешает пальто в шкаф, краем глаза наблюдая. твангсте с распущенными волосами, в одном из своих деловых костюмов. уставшая, с едва заметными темными кругами под глазами, но всё же здесь, в берлине. — я говорила, что приеду. на прошлой неделе ещё. забыл? — девушка даже не спрашивает по сути, утверждает. берхард неловко тупит взгляд. виновато приобнимает, чувствует на щеке смазанный поцелуй. действительно ведь забыл о приезде кёнигсберг, пока бегал по делам туда сюда. — прости. почему не позвонила, я бы встретил тебя. — девушка отстраняется, улыбается уголками губ, не обижается ведь. берхард от её улыбки млеет, улыбается в ответ, утопая в янтарных глазах. — я бы всё равно не сказала. не маленькая, доберусь. — твангсте уходит в гостиную, усаживаясь на диван. берхард хмурится. упрямая. — как там дела? я слышала, сгорел рейхстаг. у тебя точно всё в порядке? — она смотрит беспокойно, кусает губу, волнуется. шпрее сжимает её руку в своей, улыбается, ласково целуя в лоб. морщится, вспоминая, какие ощущения испытал при возгорании. у вильгельмины есть поводы волноваться: рейхстаг — главное здание в его городе, а значит, какие никакие, но последствия, должны были остаться. у берхарда небольшие ожоги на спине. — всё хорошо. — он шепчет, носом зарываясь в чужие волосы. — сейчас точно. кёнигсберг расслабленно выдыхает, удобнее устраиваясь на чужой груди. прижимается ближе, в кулаках мнёт рубашку, которую берхард за весь день не снимал. мужчина чувствует тёплое дыхание в шею и успокаивается, прикрыв глаза. — берхард, какие у тебя проблемы с правительством? слышала, тут неспокойно. шпрее хмурится, поджав губы. вильгельмина поднимает голову, заглядывает ему в глаза. сама всё понимает — читала, в глазах его видит, просто услышать от него самого хочет. он разговаривать на эту тему не любит. слишком сложно, запутанно, страшно. страшно от людей, которые всё это творят, от самой ситуации, от того, что может быть дальше. последнее, что хочется берхарду, — это расстроить вильгельмину. увидеть потухший янтарный взгляд, наполненный непониманием, досадой, болью. заставить её снова быть сильной, брать на себя слишком многое. — рейхспрезидент опубликовал приказ, отменяющий гражданские права. сегодня. мне никто ничего не сказал. — берлин говорит тихо, но девушка слышит. расширяет глаза в ужасе, стискивая зубы. правители, по большей части, считаться с мнением столицы государства не собирались, потому что для них воплощение города не значило ничего больше, чем территория, которая им подвластна. конечно, в любом случае, столица тоже имела какую никакую власть, но имевшая по своей сути зависимость от людей, управляющих страной, уже не говоря о живущих в городе, эта власть меркла. — национал-социалисты стараются захватить власть в стране, что у них выходит. люди из партии нсдап уже в правительстве. — шпрее продолжает говорить: тихо, ровно, но вильгельмина слышит эти безжизненные нотки, снова. вцепляется в чужую одежду крепче, слыша удивлённый вздох над ухом. она переживает, ей действительно страшно, не столько за себя, страну, сколько за берхарда. твангсте помнит первую мировую, берлин в этой войне помнит. не хочет, чтобы тот снова в этом погряз. унизительный версальский договор, повесивший на их страну кучу обязательств, сделавший их практически беззащитными, уже сломал что-то в нём. что-то, что не поддаётся простому восстановлению, спрятанное где-то в глубине. вильгельмина не хочет узнавать, не хочет разочаровываться, лишь крепче обнимает. берхард не любит давать пустых обещаний. никогда не любил. никогда никому не давал, считая, что это бессмысленно, если он не может дать гарантий их выполнения. но сейчас он скажет. один раз. или два. если потребуется, ради неё. скажет миллион раз, чтобы лишний раз заглянуть в прекрасные глаза, увидеть улыбку, дотронуться. — всё будет хорошо. — берлин врёт. или нет. не знает, просто, как дальше сложится, не уверен. врёт ради спокойствия чужой души и пробирающих до мурашек глаз. вильгельмина верит. доверчиво прижимается, на самом то деле тоже не особо уверенная в чём-то. греет слабую надежду в груди. шесть лет до начала войны.