Разбить зеркало — к несчастью

      Из коридора тянуло холодом. Селена проснулась посреди ночи от странного звука.       Лёжа в кровати под алым тяжелым пологом с витиеватым и сложным узором, девушка вслушивалась в тишину, в которую, словно марганцовка в воду, тонкой струёй текла мелодия, окрашивая пугающую и молчаливую тьму приятным голосом. Кто-то тихонько напевал себе под нос, так приятно, что Селена невольно поднялась, чтобы узнать, откуда доносится звук.       Выходить было глупо, но Селена об этом не думала. Она украла Вечный цветок, какой Жозефина хранила, не скрывая, в своих покоях в вазе на окне, словно то было какое-то украшение. Опять загадки, опять Таролог задумал испытать ее. Новый мир — старые лица. Старые… Девушка невольно усмехнулась этой мысли, ведь, увидев Жозефину, эта фраза приобретала самый что ни на есть прямой смысл. Увидев Жозефину в новом мире, Селена потеряла дар речи. А это с учётом, что до этого она видела Лиама, заточенного в картине. Удивить Селену получилось.       Город, в котором живут лишь девушки. Все красивы, как на подбор. Но некоторые со шрамами на лицах. Люси сказала, что родиться мальчиком в Ювенисе — позор. Некоторых убивали при рождении. Как жестоко. Если Жозефина среди них главная, ее ли это приказ? Неясно.       Ступая по холодному полу, Селена заглянула в отдаленное помещение. Оттуда и лилась мелодия.       В комнате стояло лишь зеркало. Приблизившись, девушка ужаснулась. Она увидела…       Жозефина стояла к ней спиной. Она и напевала странную и немного пугающую песенку, держа в руке свечу. Она смотрелась в зеркало…       Селена хотела отпрянуть, когда увидела отражение женщины. Оно было… Ужасно.       Иссушенная старуха смотрела алыми от злобы глазами со стеклянной поверхности на Селену. Ее волосы, длинные и седые, морщинистые руки, испещренные паутинками вен, тонкие бескровные губы… Никогда бы Селена не подумала, что кто-то может выглядеть настолько отталкивающе.       Сама Жозефина в новом мире показалась ей… Красивой. Особенно девушку впечатлила ее прическа. Помня, как женщина выглядела во всех других мирах, ее нынешний образ был самым выигрышным по мнению Селены. Она была красивой… Но что-то было все же не так.       Бесцеремонно разглядывая хозяйку дворца, Селена поняла, что под правым глазом женщины вовсе не фингал, который девушке привиделся в полумраке. То были морщины…       Но как такое возможно? Половина лица Жозефины была молода, а вторая испещрена складками и неровностями. Она была и юной, и старой одновременно.       Селена во время ужина успела рассмотреть, что не только лицо, но и шея, и грудь, и пальцы хозяйки дворца были такими… Половинчатыми. Кожа ее была местами подтянутой, местами дряблой, пальцы на одной руке были гладкими, а ближе к мизинцу стянутыми, сухими. Какой контраст. А Селена уже думала, что удивить ее не выйдет.       Но больше удивило девушку все же то, что она испытала. Собственные чувства и желания поразили ее. Виной ли тому атмосфера, царящая в странном доме, либо же все эти девушки, снующие то тут, то там, шурша юбками… Ей хотелось беззастенчиво пялиться, пожирать Жозефину взглядом. Но не тем взглядом, что обычно отпускают человеку на инвалидной коляске или с родимым пятном на пол-лица. Не сочувствующим или любопытным взглядом теперь хотела Селена прожигать Жозефину. Не ненавистью, как в Тотспеле, не снисхождением, как в Долине. Она хотела любоваться…       Странно, но да. Теперь Селена хотела любоваться той, кого прежде так не любила. Кого обызывала старой каргой… Может, мысли все же материальны?       В доме Жозефины царила та атмосфера, какую Селена назвала «Несбывшиеся влажные фантазии женщины за сорок пять». Словно хозяйка хотела построить вокруг себя искусственный мир, искусственную жизнь, какой добиться не смогла. Все эти девицы, что жили в этом доме и увивались за своей госпожой… Смотрелись так дешево, так до омерзения вульгарно и пошло пафосно, что от их пёстрости рябило в глазах, а от приторной сладости аромата духов повышался сахар в крови. Так и до диабета недалеко. Селену передёргивало при мысли о том, что ей приходилось жить в такой обстановке. Нет, любое жилье лучше, чем оставаться на улице — все же это крыша над головой, за какую стоило быть благодарной, однако девушку не покидало ощущение, что теперь она живёт в чьём-то бельевом шкафу. Даже не в чьём-то — в совершенно конкретном, в шкафу Жозефины, надушенном, вычурно украшенном, с тяжёлыми дверцами, какие не давали Селене хоть немного вдохнуть свежего воздуха. Если в шкафах и хранят скелеты, то скелеты Жозефины уже давно пропитались запахом ароматических свечей, масел и благовоний. Селене даже стало их жалко — так и задохнуться можно. Жить в таком шкафу нельзя. Никому. Самой Жозефине особенно.       Смотря ей в спину, на прямые и гладкие длинные волосы, Селена задумалась. Ей хотелось провести по ним ладонью. Намотать на пальцы, расчесать. Они были красивы. Не сравнить с теми, что отражались в зеркале. — Что ты видишь там, Лилит? — вдруг спросила Жозефина, даже не обернувшись.       Селена вздрогнула. Она хотела скрыться, убежать, ведь ее поймали с поличным, но это было бы крайне глупо. Скрываться от Жозефины в её же доме? Нет, стоит поговорить с ней. Может, удастся узнать, что за чертовщина творится в этом странном городе. Возможно, Таролог желает именно этого.       Постаравшись состроить самое безразличное выражение лица, Селена бесстрастно подошла и встала Жозефине за спину. Та продолжила смотреть в зеркало, держа у груди свечу. — Итак? — спросила Жозефина. Селена заметила, что старуха в зеркале за ней не повторила. Ее иссушенные губы были плотно сжаты. Она продолжала смотреть, буравя ненавидящим взглядом то ли Жозефину, то ли теперь уже Селену.       Девушка замялась. Когда-то она бы без зазрения совести в красках описала бы «красавицу» за стеклом, но теперь язык как отнялся. Стоя рядом с Жозефиной, Лилит желала вновь рассмотреть ее, полюбоваться. Взгляд так и приковывали ее волосы, ее осанка, прямая спина и острые плечи, скрытые тяжёлым плащом, который Жозефине невероятно шел. Она казалась той антагонисткой из диснеевских мультфильмов, которой хочется сопереживать сильнее, чем главным героям. И отчего так? Жозефина здесь, в этом мире, кажется, была ведьмой, злодейкой, — ненавидит животных, пыталась отправить волков Мэри — а Селену к ней тянуло. Новое лицо женщины, новые черты и образ. Завораживали. И этот ее дом-дворец, красные балдахины и ковры-пылесборники, эти полуголые девицы — Селене хотелось спасти Жозефину от всего того, чем она окружила себя. Ей определенно нельзя жить в этом шкафу. Ведь она не такая… Девушке вдруг стало её жаль. Несостоявшаяся женщина создала вокруг себя искусственный мир, которым пытается заменить желаемую жизнь. Имитация. Фальшь. Подделка. Все было искусственным и ненастоящим. А Жозефина хотела верить в то, что картонные стены — бетонные. Да ладно стены — она хотела сымитировать любовь. Вот, что страшно. — А что видите вы? — спросила Селена, шагнув ещё ближе. Старуха из отражения недовольно покосилась на нее, обдав колючим злым взглядом.       Селена проигнорировала этот взгляд, пусть внутри и стало не по себе. Жутковато. — Отвечать вопросом на вопрос невежливо, — сказала Жозефина, вновь не оборачиваясь. Девушке захотелось закатить глаза. Она была уверена, что в каждом из миров, включая реальность, Жозефина сказала бы ей тоже самое. Однако теперь чопорность этой женщины не отталкивала, не сводила челюсть от неприязни. Манила. Словно Селена смогла разглядеть в ней что-то новое. Ее новую привлекательную черту, внутреннюю красоту. — Она отвратительна, верно? Ведьма, старая карга? — начала Жозефина, поворачиваясь. В темноте её лицо казалось ещё более несимметричным. Свет от огня стекал по ее щекам, освещая неровности кожи с одной стороны и ее блеск с другой. Словно шелк, он струился, выделяя складками и заломами — мягкими тенями — морщины под одним глазом и подчёркивая ровность и гладкость века и длину ресниц на втором. Губы Жозефины были плотно сжаты, как и у ее отражения, однако одна из сторона была розовой, как у девушки — как у самой Селены, а вторую словно выжгла пустыня, иссушила, обезвожила — губы ведьмы Нут. В волосах у лица было несколько блестящих паутинкой прядей, что отражали свет свечи. Лилит не знала что сказать. Она поняла, что вновь желает бесстыдно порассматривать, полюбоваться ей. Такая Жозефина ей нравилась.       Ее слова заставили Селену устыдиться. Она так часто проклинала и обзывала Жозефину, и вот теперь она та, кем девушка ее называла. Ведьма, старая карга в отражении. Но Селене теперь не хотелось верить своим же словам. Ведь она не такая. Это все этот проклятый шкаф. Жозефина пропиталась своими же фантазиями, несбывшимися мечтами, настолько сильно они въелись в её кожу, волосы, разум, что она уже и сама верит им. Верит их мягкой и убаюкивающей лжи. — Я знаю, что ты видишь в этом зеркале, Лилит. Все видят — одна лишь я смотрюсь на себя и вижу то, что желаю, но никогда не получу, — сказала Жозефина, беря свечу в другую руку. — Подойди сюда.       Женщина положила ладонь девушке на плечо, подводя ее к зеркалу. Селена не противилась. Она чувствовала ее пальцы, их нажим, их прикосновения. Мимолётное, но заставляющее смутиться.       Встав рядом с Жозефиной, Селена увидела свое отражение. Обычное, не искаженное. А рядом ее — иссущенную старуху со злыми глазами. Отражение зашевелилось. Старуха положила ладонь на плечо Лилит, сжала на нем тонкие костистые пальцы, вцепилась ногтями. Выглядело больно. Селена невольно коснулась своего плеча. Посмотрела на Жозефину. Та лишь усмехнулась, но ничего не сказала. Вперившись взглядом в зеркальную поверхность, Селена вдруг увидела, что у ее отражения идёт кровь. Под пальцами старухи алым пятном багровела страшная, сочащаяся рана. Она сама — Селена в зеркале — бледнела, а старуха преображалась. Она вдруг улыбнулась, обнажив блестящие и целые зубы, совсем не такие, какие можно было ожидать увидеть. Крови становилось больше. Селена в отражении закрыла глаза, ее кожа словно натягивалась, облепливала череп: вваливались глаза, чернели тенями скулы. А старуха становилась моложе. Ее лицо разглаживалось, морщины пропадали, щеки розовели. Когда в крови было уже все платье отражения девушки, старуха превратилась в ту Жозефину, что Селена когда-то увидела в воспоминаниях Лилит. Молодая двадцатилетняя девушка. Может, чуть постарше. А сама Селена… Девушка ужаснулись, взглянув на свое лицо в зеркале. Теперь старухой была она… Волосы поседели, истончились. Фигура похудела и сгорбилась. — Смотри на нее, смотри, — сказала Жозефина, сделав шаг назад. Она вдруг встала девушке за спину, положила руки ей на плечи. Селена вздрогнула, когда женщина прижалась к ней грудью и зашептала на ухо: — Ты отдашь свои двадцать семь лет этой старухе, милая. Свои молодые и прекрасные двадцать семь лет этому чудовищу в обмен на ее старость.       Селену начало знобить. Она видела в отражении лишь ее: красивую Жозефину, на свое тело она и не взглянула. Девушка слушала ее голос, чувствовала ее руки и… Ей было совсем не страшно. Ей было… Пленительно. Хотелось слушать, что бы женщина ей не говорила, содрогаться от её прикосновений. Жозефина в этом мире однозначно ведьма. Околдовала, приворожила… Не хотелось верить в то, что колдунья была злой. Может, просто запутавшейся? Одурманенной приторным запахом из шкафа, в который она намеревалась сложить очередные кости.       Женщина уткнулась лицом Селене в макушку. Вдохнула запах её волос. Девушку бросило в жар. Когда-то Жозефина мыла ей голову в ванной. Когда-то на нижней палубе наспех восстановленного корабля делала ей прическу. Сейчас она прижимается к её волосам лицом, словно желая в них раствориться. Вселиться в тело Селены. Стать ей. — Мне жаль, девочка моя. Ты мне понравилась, — шептала Жозефина, наклоняясь к шее Селены.       Она обвила шею девушки руками, обплела пальцами. А Селена не могла и двинуться. Не находила сил. Ей было так странно хорошо от прикосновений женщины.       Вдруг Селене захотелось дотронуться до Жозефины. Переплести вместе пальцы, сжать в своих руках её ладони.       Лилит протянула руку к своему горлу. Коснулась пальцев Жозефины своими.       Женщина помедлила. Раньше такого не было… Обычно ее несчастные жертвы не приходили сами. Обычно они кричали, рыдали, сыпали проклятиями. И справедливо. Жозефина сама проклинала себя, проклинала того монстра, что она породила в своей душе. Она знала, кем была на самом деле. В своем отражении она видела свою главную мечту, на которую каждый вечер приходила полюбоваться. Хоть где-то она хотела видеть себя счастливой. Стоило другим взглянуть на Жозефину через зеркало, становилось понятно, какова ее настоящая сущность. Ей рассказали… Поэтому везде, во всех комнатах она велела завесить зеркала. Все, кроме этого, в какое она приходила посмотреться, чтобы испытать мизерную радость от очередной иллюзии. Она хотела, она стремилась к тому, что видела в зеркале. Жозефина хотела быть юной и счастливой как там, в стеклянной поверхности. Этот образ пьянил ее. Видеть свое счастье глазами, пожирать его взглядом — вот была ее единственная радость. В зеркале она видела себя любимой и нужной. Хотя на самом деле нужной она не была. А любимой тем более. Жозефина жила лишь приезжими, по случайности попавшими в их город. Терпела их изучающие взгляды, скользящие по ней так, словно она была выставочным экспонатом или поделкой на ярмарке. Неудачной поделкой. То не были взгляды восхищения или влюбленности. На нее не смотрели как на женщину, не любовались — изучали, с любопытством рассматривали из праздного интереса. А виной тому известная причина, о какой все знали, но молчали. И Жозефина знала. Она видела, как ускользает ее красота, достающаяся ей ценой чьей-то жизни. И как не старалась она ее сохранить, фальшь была заметна. Краска сползала, оголяя потрескавшейся стены. Но отваливалась она неравномерно. Это и привлекало всеобщие взгляды. Необычно было смотреть на человека, являющегося наполовину старухой, наполовину молодой женщиной. Старающейся обмануться. Дожить жизнь так, как бы ей хотелось, как она мечтала. Не получалось. Было слишком поздно что-то менять. Жозефина боялась перемен. Ее не любили. А она хотела любви. И не знала, как ее получить. Поэтому возглавила город. Понадеялась, что ее станут хотя бы уважать. Хотела стать кем-то важным, кем-то значимым. И это у нее не вышло. Жозефину боялись. Она пугала всех девушек. А в городе проживали исключительно девушки. Красивые и юные девушки. Среди которых Жозефина была неестественным и неприятным пятном. Она окружила себя девицами, которые продавали ей свои тела за скромную плату. Деньги решают многое. За них можно попытаться купить любовь. И Жозефина пыталась. Тщетно пыталась подкупить их, чтобы получить немного любви в ответ. Они лгали ей, лицемерили, выполняя каждый ее приказ. Та фальшь, какой Жозефина старалась закрыть дыру в душе. Старалась в нее верить. Чтобы не сойти с ума окончательно. Она ее просила, она ее поощряла. Желала этой лжи. Все лучше безразличия. И одиночества.       Порой женщине не хотелось продолжить. Видя, что счастья добиться не получается, она хотела опустить руки. Перестать губить людей из своей прихоти не стареть. Тогда ее отражение менялось. Из молодого и обаятельного превращалось в уродливое и пугающее. В чудовище. Какой Жозефина и чувствовала себя в душе. Развратным, порочным и испорченным чудовищем, которое требовало подпитать его самолюбие новой порцией красоты. Такой эфемерной красоты, которая никак не хотела держаться на лице Жозефины больше месяца или двух. Она отчаянно не хотела стареть. Отчаянно хотела оставаться привлекательной. Хоть для кого нибудь… Хотя бы внешностью, последним, что у неё осталось, она хотела привлечь к себе внимание. Она не умела по-другому. Не знала, как нравиться кому-то просто так. Те девушки не старались увидеть в ней внутреннюю красоту, ведь Жозефина платила им за физические удовольствия, какими пыталась заглушить тишину в душе. Они работали на нее, имитируя преданность ради своей выгоды, ублажая свою госпожу ложью. А Жозефина разочаровалась в себе. Не верила, что может привлечь чье-то внимание, полюбиться кому-то чем-то кроме глубокого декольте и дорогих украшений. Она хотела любви, хотела дарить ее, но не знала как. Не умела, и некому было дать ей совет.       Потому прикосновение Лилит показалось женщине таким странным. Оно было… Изучающим? Желающим потрогать, ощупать сползающую краску? Что ж, потрогай, Лилит. Погладь чудовище, прежде чем оно съест тебя, глупая двадцатисемилетняя девочка.       Взяв руки Жозефины в свои, Селена развернулась. Свеча стояла на полу, — девушка и не заметила, когда хозяйка дворца наклонилась, чтобы поставить ее — освещая пустое помещение теплым пламенем. Лишь они вдвоем и чудовище в зеркале. Какая романтика.       Рассматривая руки Жозефины, Селена не хотела с отвращением отпрянуть. Она хотела лишь разглядывать. Зачарованно, дивясь такому контрасту. — Смотри на меня, девочка, смотри, — грустно сказала Жозефина, не вырывая руки. — Смотри на чудовище, по крайней мере тебе не страшно.       Ведь сама Жозефина боялась взглянуть на себя настоящую. На ту сморщенную злую старую ведьму, какую она упорно не хотела замечать в себе. В своей душе. Не только внешностью Жозефина была такой. Внутри тоже. И она это знала. Но не хотела признавать. Потому она цеплялась за последние ниточки, чтобы хоть как-то вытянуть себя из этой тьмы. Чтобы нравиться хотя бы внешне. Ведь в душе она черна и порочна. Если способ стать молодой она нашла, то как отбелить душу Жозефина не знала. Поэтому старуха в зеркале тайно торжествовала, услужливо показывая женщине желаемое, но недостижимое. И чем дольше Жозефина смотрела, тем сильнее хотела. И тем большее для этого делала.       Селена покачала головой, проводя пальцами по тыльной стороне ладони Жозефины. По тонкой паутинке голубых вен, что просвечивали через прозрачную кожу. — И как вы так живёте, — сказала Селена скорее в пустоту, чем обращаясь к хозяйке дворца.       Девушке захотелось ее пожалеть. Просто по-человечески помолчать рядом с ней. Ей казалось, она нашла в шкафу двойное дно. За запахом масел и свечей, за вычурными узорами, кружевами и дорогими тканями скрывалась бездна. Только отодвинь стенку шкафа — увидишь пустоту, пахнущую холодом и солью чьих-то слез Даже не чьих-то — совершенно конкретных. Стенки шкафа сразу станут шаткими, ткани выцветут и на деле окажутся не такими и дорогими. Лишь пустота будет такой же. Одна лишь она тут не фальшивая. — О, как я живу? — усмехнулась Жозефина, высвободив свою руку из пальцев девушки. Она неожиданно шагнула и оказалась к Селене слишком уж близко. Ее губы изогнулись в печальной и пугающей улыбке. Пугающей своей обреченностью. Словно Жозефина смеялась над собой, ведь это единственное, что ей ещё оставалось. Словно это была ее защита от реальности. Не только самообман, но и самоирония. — Да я и не живу, дорогая. Я существую. Изо дня в день я просто есть. Есть в этом мире, периодически вынужденная обновлять краску. А вокруг меня они — эти юные красавицы, среди которых я — чудовище. И внутри, и снаружи.       После этих слов Жозефина положила свои руки Селене на плечи. Девушка смотрела на нее, завороженная, и с каждым мигом, всматриваясь в лицо Жозефины, видела в нем такую обреченность, что сама же удивлялась, как не замечала ее раньше. Раньше… Раньше девушка видела в Жозефине исключительно врага, даже не стараясь посмотреть на нее под другим углом. Селена и не думала о том, что для этой женщины вообще существуют разные углы. А они ведь существуют. И, кажется, только что Лилит открыла для себя совершенно новый угол. Сто градусов отчаяния: сорок пять одиночества, тридцать — разочарования и непринятия себя же, ещё пятнадцать — саморазрушения и самообмана. Не хватает ещё десяти до тупого угла несостоявшейся жизни недолюбленной женщины. Жозефина всеми силами старалась избавиться от этих десяти градусов. А старуха в отражении их так желала.       Когда Жозефина угрожающе приблизилась к лицу Селены, девушка захотела подтянуться к ней в ответ. Припасть губами к её губам — наполовину иссохшим, порезанным и стянутым морщинами, наполовину — розовым и мягким. И Селена бы целовала обе эти такие контрастные половины с одинаковым жаром. Не выделяя и не обделяя ни одну из ее сторон, ее — этой ведьмы, чье истинное отражение было где-то на пересечении красавицы и чудовища в ее лице и теле.       Жозефина вдруг провела ладонью по щеке Селены, коснулась пальцами подбородка. — Красавица, — говорила она в каком-то заворожении, словно в трансе, касаясь лица девушки. — Прекрасная… Никогда, верно, не обделенная любовью и вниманием. Как мне стать такой, как ты?       Селена подумала, что, знай Жозефина, какой девушка была в настоящем и через что приходится ей проходить теперь, она никогда не пожелала бы подобного. Нет, Селена — не та, с кого стоит брать пример.       Лилит не было противно от прикосновений женщины. Она не понимала, что с ней происходило, но она словно расслаблялась, чувствуя такие мягкие, но в то же время жёсткие и ссущенные руки на своих щеках.       Краем глаза девушка заметила, как переменилась старуха в зеркале. Она одобрительно кивала головой и злорадно ухмылялась. Ей явно нравилось то, что она видела. Похоже, и правда видела. Только не через стекло, а, почему-то Селене показалось, что оно так и было, через глаза самой Жозефины. Эта старуха жила в ней, была ей. Девушка понадеялась, что это лишь одна из частей Жозефины, что не вся она внутри — иссушенная мерзкая старушонка. Селена искренне пожелала о том, чтобы эту гниль, эту гадость можно было удалить, вырезать, словно аппендикс. Избавить от нее Жозефину. Чтобы та перестала мучаться, перестала страдать.       Женщина наклонилась ниже, почти к самому лицу Селены. Девушка пристальнее вгляделась в её черты. Она вдруг поняла, что женщина и улыбнуться-то толком не может — ее улыбку перекосит от старости и молодости одновременно. Несчастная, до чего же ты довела себя. «Сама виновата», — сказала бы Селена раньше. В этом действительно была толика правды, отрицать бессмысленно, однако теперь девушка считала, что каждый заслуживает второго шанса. И она готова рассмотреть красавицу в чудовище. — Все они, — продолжала хозяйка дворца, нависая над своей неожиданной ночной гостьей, — все мои служанки… Думаешь, они любят меня? — предпоследнее слово она еле выдавила из себя. Жозефина улыбнулась, когда Селена постаралась покачать головой в знак отрицания. — Ты права, дорогая. Они просто знают меня. Изучили как карту, запомнили все, чему пришлось их обучить. Бедняжки. Голубая пыльца на некоторых плохо влияет. «Голубая пыльца? Та, что была в борделе Мэри? — пронеслось в голове Селены. — Так, значит, она заставляет своих служанок «работать» на нее?».       Девушка ужаснулись. Вглядываясь в глаза Жозефины, она старалась рассмотреть в них хоть призрачную надежду, хоть маленькую искорку, какую можно было бы разжечь. Ну пожалуйста. Ведь на самом деле она не такая.       Пересилив то приятное оцепенение, тот странный транс, в какой она невольно впала, Селена коснулась руки женщины, сжала ее пальцы. Жозефина вновь оторопела. Застыв, она не понимала, чего эта девочка хочет. Это очередная хитрость, уловка, чтобы сбежать? — Несчастная… — неожиданно даже для себя вдруг проронила Селена, кладя вторую руку Жозефине на затылок. Последняя заметно растерялась. По ее лицу прошлась тень непонимания, неверия в то, что она услышала. О чем говорит эта девочка, кого так называет? Ведь не её же, не Жозефину?       Вдруг Селена подалась вперёд, накрывая губы женщины своими. Как ей и хотелось. Она сжала пальцы, впилась ими в волосы Жозефины.       Бедная, недолюбленная душа. До чего же ты довела себя, во что превратила? Селена знала, каково это. До встречи с Деймоном ей казалось, она не заслуживает любви, даже доброго взгляда не достойна. Оттого и очерствела, оттого и цеплялась за Деймона так отчаянно. Словно утопающая. Боялась погибнуть в своих же слезах, в своем же одиночестве, которое себе же и придумала. Как и Жозефина в этом мире. Похоже, как и Жозефина в настоящем.       Девушка обвила второй рукой Жозефину за талию, вжимаясь в её губы лишь крепче, лишь горячее припадая к ним.       Селена не видела, как паниковала старуха в зеркале, как она беззвучно била кулаками по стеклу со своей стороны, словно требуя выпустить. Она тянула себя за волосы, сгибалась пополам, словно ее жгло изнутри невероятной болью. Так паниковала Жозефина, когда в её губы врезались поцелуем. Она не верила. Уже не верила в то, что это было чем-то искренним. Но ей хотелось.       Поначалу она старалась оттолкнуть от себя гостью, но быстро сдалась, стоило Селене углубить поцелуй. Щеки горели жаром, сердце больно билось о ребра. От прикосновений девушки кружилась голова. Никто так не касался Жозефины. Никогда так охотно, добровольно… По-настоящему. Словно странница, пришедшая со своими друзьями в её город, правда хотела так к ней притрагиваться. Так скользить руками по талии, так гладить ее по волосам. Словно она, Жозефина, правда кому-то понадобилась, кому-то понравилась. Такая чудовищная… Женщине казалось, это очередная ложь. Очередная приятная ложь…       Сердце билось так часто, словно грозясь вот-вот не выдержать и остановиться. Жозефина презирала ложь. Презирала она и себя за то, что ее поощряла. И уже не могла без нее жить. Ведь безо лжи в её жизни останется лишь пустота. Та самая, какую Селена нашла за тонкой стенкой вычурного бельевого шкафа. — Хватит! Чего ты хочешь от меня?! — вскрикнула женщина, оттолкнув от себя Лилит. Она прижалась спиной к зеркалу, испуганно накрыв губы пальцами.       Она казалась такой открытой, такой уязвимой. Словно вновь вспоротая рана, с какой содрали корочку запекшейся крови. И лишь Селене теперь решать, насыпать на эту рану соли, или приклеить пластырь.       За спиной Жозефины старуха в отражении тряслась от страха. Она мотала головой, махала руками, словно прогоняя, умоляя Селену уйти прочь. Но девушка лишь приблизилась.       Жозефина смотрела на нее так запуганно, с таким неверием, что показалась Селене зверем, забитым палками, какой теперь опасается и кусает за руку любого, кто тянется его погладить. Потому что боится. Потому что не верит. Селена была такой же. Но ведь она стремится измениться, значит и Жозефине не поздно.       Грудь женщины часто вздымалась, словно ей пришлось долго и быстро от кого-то бежать. От себя, возможно? — Ну, не переживай, — сказала вдруг Селена, намереваясь коснуться той щеки Жозефины, внизу которой кожу стянули морщины. Женщина лишь сильнее вжалась в стекло за своей спиной.       Девушка шагнула навстречу, притронулись к лицу Жозефины кончиками пальцев. Старуха в зеркале беззвучно взвыла.       Жозефина вздрогнула. Она хотела сглотнуть от нахлынувших эмоций. Эта девчонка… Добра к ней? Да черта с два. Она чего-то хочет, ей что-то очень нужно, и за это она готова быть даже такой…приятной с ней, с той, что собралась забрать красоту и молодость этой двадцатисемилетней дурочки. Осталось лишь узнать, чего ей надо.       Селена гладила кожу женщины, смотря на то, как меняется лицо хозяйки дворца. Она была уже не такой самоуверенной, не такой властной. Она была… Напугана. Слаба и беспомощна. И как Селене удалось. — Что ты хочешь за это? — спросила Жозефина, чувствуя, что девчонка нашла ее самую больную мозоль и теперь безнаказанно наступает на нее. — Чего тебе надо, я спрашиваю!       Жозефина вновь старалась угадать цену. Вновь старалась купить то, что на сей раз ей давали бесплатно. А она не верила. Не верила, что кто-то протянет ей в ладонях чуть чуть любви за бесценок. Селена протягивала. Девушка касалась ее щеки, наклоняясь ниже. Прикрыв глаза, она опалила губы женщины горячим дыханием. Уперевшись одной рукой в зеркало, Лилит нависла над ней, наблюдая, как глаза женщины бегают из стороны в сторону, решая, что делать. — Ничего мне не надо.       И вновь поцелуй. Селена вкладывала в него все то сочувствие, каким прониклась к Жозефине за время их знакомства. Все это кончится. Она поможет им всем. Найдет их всех в своем мире и уже не отпустит. Они стали ей слишком близки.       Девушка скользила губами по лицу Жозефины, чувствуя, как по щекам хозяйки дворца стали катиться слезы. Она плачет? В чем причина? — Ты врешь… Ты все врешь, чего тебе надо, чего ты хочешь? — шептала женщина, не находя в себе сил оттолкнуть. Не находя желания. Ведь она хотела, чтобы девушка продолжала. Не столько физически ей были нужны поцелуи Лилит, сколько морально она нуждалась в том, чтобы кто-то разделил ее беспросветное одиночество. — Тебе нужен Вечный цветок? Так забирай, только перестань обманывать меня…       Ведь этот обман был слишком болезненным. Не один из тех, какие госпожа поощряла. Один из тех, каких она избегала, не подпускала к себе. Ведь уже отчаялась и больнее биться не хотела. Не хотела вспарывать себе кожу надеждами, какие ничем не оправдаются, какие исчезнут тут же, как приезжая добьется желаемого. — Я не вру тебе, Жозефина, — ответила Селена, прошептав эти слова ей в губы, вновь припадая к ним с поцелуем. — Ты сама врешь себе. Все проблемы лишь в твоей голове, но ещё не поздно это исправить. Позволь.       С этими словами девушка скользнула в вырез платья Жозефины, немного грубо сжав ее грудь. Женщина вскрикнула, но сопротивляться не стала.       Она дрожала. От прикосновений Лилит становилось так тепло, так хорошо и приятно, что женщина вмиг забыла, как дышать. Хотелось отдаться эмоциями, отдаться чувствам и рукам этой девочки. Но было страшно. Страшно, ведь раньше к ней не пытались так дотронуться добровольно, по своему же желанию. Ведь кто будет желать ее… Раньше ей приходилось платить, чтобы кто-то прикоснулся к ней, обратил внимание, заметил. А сейчас… Жозефина начинала верить, что все это взаправду, что девчонка ничего от нее не хочет, что она нужна ей. Просто нужна. Просто зачем-то нужна. Такая страшная, чудовищная. Некрасивая и нелюбимая. Нужна такой малознакомой особе, какую, казалось, Жозефина откуда-то знает всю жизнь.       Старуха в отражении билась в агонии, ведь она чувствовала, что проигрывает. Проигрывает то, чем жила, чем питалась, заставляя Жозефину омолаживаться столь чудовищным образом. Проигрывает неуверенность, неверие в то, что для нее ещё не всё потеряно. Те перемены, каких Жозефина страшилась, теперь казались не такими и пугающими. И все это девчонка, все ее навязчивый и внезапный поцелуй. Насколько же Жозефине не хватало любви, раз её смогла свести с ума почти первая встречная. Особенная встречная. Знакомая встречная. Какую зовут совсем не Лилит. — Ты желаешь любви, и ты вправе простить ее, — говорила Селена, скользя руками по телу женщины. Такие банальные вещи, а их приходится объяснять.       Селена видела в ней себя. Не встреть Селена Деймона, не покажи он ей, что и ее могут любить, возможно, с возрастом, Селена бы превратилась именно в такую женщину. Нелюбимую ни собой, ни другими. Окружившую себя шалью, сплетенную изо лжи и самообмана. И медленно душила бы ей себя. Душила, пока не задохнулась бы. Не задохнулась бы в ложных мечтах и надеждах, в запахе масел и благовоний в тесном бельевом шкафу.       А Жозефина все плакала. Плакала, чувствуя, словно девочка своими прикосновениями снимает с нее цепи. По маленькому звену, до тех пор, пока женщина не сбросит эту тяжбу с себя самостоятельно.       Поцелуи и ласки Лилит побуждали ответить. Обнять ее, прижать к груди. Не столь физическая близость, как духовная. Жозефина стонала под ее руками, думая, что никогда ещё в жизни ей не было так хорошо. Никогда и ни с кем. Она двигалась навстречу Лилит, прогибались, позволяя, прося к себе прикоснуться. Ее грудь вздымалась от судорожных вздохов, что девушка вырывала из нее сильными, но нежными и ласковыми толчками. Чтобы не сыпать соль, чтобы наклеить пластырь.       Старуха в зеркале стояла на коленях, кренясь к полу. Она умирала. Медленно, но верно умирала. — Ты заслуживаешь любви, Жозефина, просто позволь любить себя, и люби в ответ, — шептала Селена ей на ухо, касаясь губами мочки, на какой висела дорогая серёжка. — Ты не чудовище. Ты можешь быть другой. Но если ты ничего не сделаешь, ничего и не получишь.       С последним толчком Жозефина вскрикнула. Слова Лилит били по разуму, въедаясь в него. Что у нее была за волшебная сила, раз ей удалось так скоро переубедить женщину. Ей показалось, девушка действительно права. Она правда может. Стоит попытаться. Она может быть другой. Начать ту жизнь, к которой стремилась, но сама же себя к ней не пускала. Все проблемы лишь в голове…       Внезапно женщина ударила ногой по зеркалу, в какое упиралась. Острый каблук врезался в гладкую поверхность с неприятным хрустом. По стеклу пошли трещины, из которых тут же начал литься яркий свет.       Селена услышала оглушительный крик. Кричала ли это сама Жозефина, либо же старуха в зеркале, какую почти получилось одолеть? Казалось, ни первая, не вторая. Так кричала часть души бедной женщины, что ещё отказывалась принять слова Селены на веру. Ещё пыталась противиться, отдаваясь паутине непринятия и одиночества, словно не желая выходить из темноты на свет.       Ударь по ней ещё раз. Ударь, чтобы она завопила лишь громче, лишь протяжнее. Бей, пока от нее ничего не останется. Тебе не нужна эта дрянь, этот аппендикс, ведь он мешает тебе жить.       И Жозефина била. Из всех сил, что у нее были, она, держась за плечи девушки, опираясь на нее, била ногой в стеклянную поверхность, заставляя старуху из зеркала оглушительно вопить. Она визжвла, требуя пощады, но женщина не слушала. Ей не нужна та язва, что столько лет не позволяла ей самой жить так, как она хочет. Борьба с самой собой. Какую Жозефина только начала вести. Первый шаг к исправлению. Начало пути, а встать на эту дорогу — уже достижение.       Но вдруг крик прекратился. Все стихло, свет погас.       Когда Жозефина подняла голову, Селена увидела ее лицо таким, каким оно было всегда. Ее обычным. Как в Тотспеле или в Долине. Кажется, им удалось снять чары. Селене захотелось вновь поцеловать ее. В сказках поцелуй любви снимает злые заклятья. Получается, в каком-то смысле Селена была в тот день прекрасным принцем.       Отстранившись, Жозефина сцепила руки и посмотрела себе за спину. — Говорят: «Разбить зеркало — к несчастью», — вдруг сказала Селена, обводя взглядом рассыпанные по полу осколки. — Не в этом случае, Селена.       Девушка не удивилась. Похоже, из Ювениса они уедут не с пустыми руками. И речь идёт не только о цветке.