Человек слишком мал для этого мира. Зажат в определенные рамки. Не может расти, ведь ему просто не дают. Огромные каменные столбы не дают пробраться к свету, загораживают солнце. Перекрывают кислород, источая зловонный густой туман, что чернее порой самой таблицы Менделеева. Кислотные дожди прожигают дыры на сердце, оставляя после себя глубокие рубцы, что не заживут уже никогда. Все постепенно превращается в тлен. И сопротивляться этому можно, но смысла нет. Все равно сдашься. Ведь то, что создал маленький человек, тоже маленькое. Маленькое и хрупкое. А мир большой. Большой всегда сильнее.
Ручка противно елозит по бумаге, прокатываясь испачканным в чернилах шариком по еле заметным кривым строчкам, вычерченным вручную. Николас старательно выводит каждую букву, но выходит не очень, а потому он быстро забывает про аккуратность. Сложно быть аккуратным, когда листы пропитались соленными каплями.Давай же, глупый пень, перестань реветь. Чего ты ожидал? Знал ведь, что все так и будет. Придурок.
Ручка летит в стену на словах «я ничтожество…». Хэммик утыкается в сложенные на столе руки, неуклюже вздрагивая на каждом судорожном подъеме груди. Пытается надышаться, но лишь давится воздухом, а точнее его отсутствием. Ужасный ком в горле давит, разрывает горло. Хочется кричать, но кроме хриплого скулежа не получается ничего. Буквы плывут по строчкам, заляпанные, залитые. Он хотел выплеснуть эмоции на бумаге, но вышло наоборот. С каждым новым словом истерика накатывала все больше. И наконец поглотила с головой. Полностью и без остатка.
Родители звонили. Снова. Просили встретиться с ними, а я не согласился. Сказал, что не могу больше им верить, не хочу больше слышать их упреков, разочарованных причитаний. Матушка слезно умоляла дать им еще один шанс. Говорила, что они с отцом пойдут на все, лишь бы наладить со мной отношения. И я предложил встретиться с Эриком. Дурак. Я ведь действительно поверил, что она согласится. Что попробует дать ему шанс. Просто посмотрит на него. Но она перестала плакать. Озверела и сказала, что я продолжаю их унижать. Я их разочарование. Я ничтожество…
***
Он бросил трубку, не в силах больше это терпеть. С надеждой посмотрел в глаза брату, но Аарон лишь отвернулся, что-то пробурчав. — Когда ты повзрослеешь? Когда перестанешь наступать на одни и те же грабли? Почему мы должны расхлебывать твои проблемы? Каждый раз выслушивать одно и тоже? Представь, что нас нет. Что ты будешь делать тогда? Как поймешь, свистни. А пока — меня нет. Я тебя не знаю. Хочешь поплакать — плачь. А я работаю.Аарон всегда был колючим. Всего пару раз мне удавалось поговорить с ним по душам, и он не строил из себя айсберг. Этот человек хороший слушатель, но он не умеет говорить. Хотя иногда мне кажется, что просто не хочет. И именно со мной. Признаюсь, я навязчив, но неужели настолько, чтобы меня ненавидеть? Нет, он любит меня, просто не хочет показывать. Он любит всех нас. Просто косит под Эндрю. Да. Именно.
***
Телефон недовольно жужжит, призывая обратить на себя внимание. Но Николас слишком занят саморазрушением, чтобы смочь на что-то отвлечься. Таблетки давно закончились, он хотел уж было порыться в старых ящиках Эндрю, но нашел способ эффективнее. Сел на край подоконника с ножом в руках. Нож стащил у брата. Когда Миньярд заметит, будет очень зол. Возможно, даже вонзит один из ему под ребра. Но Хэммик будет только рад. Ибо сам он слишком слаб. Хочет убиться, да все равно пытается держаться. Не за что уже, но он все равно ищет. Телефон чуть не полетел вниз, но Ники успел его поймать. На экране высветилась до боли знакомая фотография. Тюльпаны, Рейхстаг, Эрик… Вот он — шанс вдохнуть и выплеснуть весь негатив. Эрик поймет, Эрик даст совет. — Алле, Господи, Ники, какого черта ты не берешь трубку так долго? — Я, — заикается, голос предатель — дрожит. — Ты плакал? — по ту сторону трубки действительно переживают. Один из немногих людей, которые еще способны вытащить из морального дерьма и избавить от поиска причин сигануть вниз. Он слышит любую перемену в голосе, видит любой потухший огонек в глазах. Но не может быть рядом. Вот тут, на этом самом подоконнике. — Господи, Ники… Закрой глаза, прошу тебя. Он так и делает. Ком снова подкатывает к горлу, но он держится. Держится ради того, кого очень редко может касаться. Ради того, кто не редко пытается помочь. — А теперь послушай меня. Я сижу рядом с тобой. На этом ужасно неудобном подоконнике. Держу тебя за руку. Осторожно, но крепко. Потому что ты — единственная причина, которая держит меня в этом огромном мире. Мы маленькие, но вместе становимся больше. Чернота нам не по зубам, но зато мы делаем ее чуточку ярче. Ты сжимаешь руку в кулак, а я сжимаю свою на твоей. Ты ведь хотел что-то с собой сделать? Верно? — Верно. — Не глупи, пожалуйста. — Я… — Не открывай глаза. Я хочу тебя поцеловать. Ты ведь чувствуешь меня? Чувствуешь, что это все не просто так? Николас, ты — один из немногих, кто еще умеет чувствовать. Другие уже давно смирились со своей маленькостью. Но не Николас Эстебан Хэммик. И я горжусь тобой. Коснись второй рукой своих губ. Чувствуешь? — Эрик… — Чувствуешь? Он чувствует, что искусал губу. Чувствует противную влажность крови. Чувствует пульсирующую теплоту. Мягкую, немного ноющую примерно везде, она расползается по телу при каждом прикосновении к поврежденной коже. — Я приеду в конце месяца. И, клянусь тебе, на этих губах не останется живого места от моих. Слышишь? Я клянусь тебе, — успокаивающий шепот скрылся за гулом машин в трубке. Слышно, как Эрик открывает зонтик, что-то бормоча. Перед глазами уже не темнота. Германия, тюльпаны и Рейхстаг. — Тебе лучше? — Я жду конца месяца, как конца света. Потому что после любого конца сразу наступает новое начало. — И мы начнем. Ich liebe dich, meine unauslöschliche Sonne. — Und ich liebe dich auch.***
Эрик не смог приехать. Его вызвали на работу прямо из аэропорта. Он обещал, что постарается все уладить как можно быстрее, но я не уверен, что он справится с таким большим количеством дел один. И я не могу приехать к нему. Аарон заболел. Прямо перед серией матчей. Кевин собирался его выгнать на поле, но я получил по голове. Не допустил этого. Какое поле, когда этот мелкий засранец валится с ног от температуры? Иногда я ненавижу Дэя за его тупость и бесчеловечность. Я сказал ему, что сам отыграю за двоих, но он лишь злобно рассмеялся. Сказал, что из всей команды, мы с Аароном самые слабые. Но из нас двоих только я безнадежный случай. Плевать. Я в команде только из-за Миньярдов. И он это знает. И я не дам ему истязать кого-либо из них, потому что ему хочется «победить». Придурок.
Под грудой одеял спрятано тельце, что сжалось до состояния высушенного лимона. Ники ставит уже пятую кружку горячего чая на столешницу, чуть ли не плача, когда из-под одеял раздается приглушенный тканью кашель. Разрывающий грудную клетку кашель. Заставляющий выплевывать легкие кашель. Как Аарон умудрился так сильно заболеть — загадка. Но Николас не отходит от его кровати уже четвертые сутки. Эндрю все это время сидит на подоконнике, выкуривая одну за одной. Тоже переживает. Просто не знает, как помочь. А потому, ничего не говоря, каждый раз, когда Ники отходит на кухню, меняет одеяла на новые. Они с Нилом насобирали их по всему общежитию целую тонну. Кузен каждый раз скидывает тройку другую обратно, чтобы Аарон не перегрелся, на что Эндрю даже не шипит недовольно. Понимает, что в этом плане лучше довериться. — Ты же должен был ехать в аэропорт еще час назад, — когда в комнату заходит Джостен, Ники становится легче. Атмосфера смягчается. — Да, но я не могу. Температура не спадает. Эбби сказала, что ему нужен покой, а какой может быть покой, если до него доберется Кевин? А он не упустит шанс. Маньяк. — Ты сказал Эрику? — Нет еще. У него важное собрание сегодня. Не хочу его тревожить. Он же и не знал, что самолет сегодня. Так что не страшно. Мы еще сможем встретиться. А вот новых кузенов у меня уже не будет. Эндрю с подоконника фыркнул, кивая Нилу в свою сторону. Ники не знает, что это значит, но искренне надеется, что Миньярд его понимает. Джостен остается всего на час, а после уходит на ночную тренировку. Эндрю продолжает курить, чуть прикрыв окно. На улице похолодало. — Слушай, я хотел спросить… — Хэммик неуверенно мнется, ставя очередную кружку с чаем и тарелку с куриным бульон на поднос. Миньярд никак не проявляет признаков заинтересованности, но все же спина его немного напрягается. Он готов слушать. — Что тебя так насмешило в моих словах сегодня? Я ведь ничего такого не сказал. Окурок полетел вниз, сверкая непотушенным фитилем. Ветер усилился, а потому Миньярд подождал минуту, пока дым выветрится, и закрыл окно. — Ты слишком наивен, Ники. Если тебе так интересно, то подумай на досуге об этом. — Я тебя не понимаю. — Не удивительно. Ты ведь не поехал к Эрику. Это говорит о твоей глупости. — Как я мог уехать? Аарону плохо. Я не могу бросить кого-то из вас. Мы ведь семья, Дрю. — Родство еще не делает нас семьей. И я не верю в семью, ты это знаешь.Его можно понять. И Аарона тоже. Оба привыкли, что их бросают. У них что-то вроде детских травм. И я очень хочу их избавить от пережитков прошлого. Но как, если сам не знаю, что такое семья? Господи, я так хочу оградить их от всех проблем. Сам сбежать от них не смог, но не хочу, чтобы они пережили нечто подобное. Только… Я сомневаюсь с каждым днем все больше — а нужно ли это им от Меня? А правильно ли я поступил, взяв их под опеку? Нет, это, конечно, ошибкой не было. В противном случае их отдали бы моим родителям. Эндрю бы прикончил их уже спустя неделю совместной жизни. И тогда снова бы пришлось идти по наклонной. Но… Я не могу дать им то, что нужно, ведь просто не знаю, что делаю не так. Аарон всегда был груб со мной. Я привык к его нападкам. Он бывает нормальным, когда действительно хочет. Правда, зачастую он не следит за своим языком. Когда отрывается на мне — ничего. Я привык. Но когда он задевает кого-то из команды, мне приходится вставать на его сторону. Я ведь знаю, почему он сморозил такую чушь, а ребята нет. Своими перепалками они только сильнее его раззадоривают, а нужно ведь совсем не это. В такие моменты я понимаю Эндрю и его жажду убивать. Да, Аарон придурок, но никто не может орать на него. Потому что он все-таки мой брат. Хотя иногда мне кажется, что ни он, ни Эндрю не считают меня частью своего маленького мирка. И я не могу понять, что же делаю не так. Эрик считает, что я слишком сильно их оберегаю, но я не могу иначе. Если бы не эти двое, я бы уже давно уехал в Германию. Меня тут ничего не держит. А их держит. Но… Я что-то делаю не так. Может, просто стоит смириться? Я никчемный брат.
***
Он стоит на крыше лисьей башни и смотрит вниз. Там шагают люди, едут машины. А он впервые чувствует себя не таким зажатым. Тут немного легче дышится. В голову ударяет на пару граммов больше кислорода. А потому она кружится. Все мысли пропадают так же резко, как и появились. Ему больше не важно, что Эрик вновь не смог приехать. Ему больше не важно, что на шутку Аарон ответил слишком грубо, потому что разругался с Кейтлин. Не важно, что Эндрю вновь назвал его частью «не семьи». Не важно, что он серьезно задумался над тем, что Миньярды не рады родству с ним. Не важно, что Лютер вновь разгневался. Не важно, что Кевин не доволен. Николас мало старается. Что ж, ему виднее. Не важно, что его попытки примирить Нила и Дэя тоже провалились, ведь Лисы ощетинились против него. Да, он ничтожество. Это последняя запись в дневнике на сегодня. Да и в целом. Она последняя. Он больше никогда не расплачется над листком бумаги. Он себе пообещал. И тут кажется, что он сможет его сдержать. Он не появлялся в общежитии уже десять часов. Не отправил ни одно сообщение, не ответил ни на один звонок. Даже от Эндрю. И почему-то осознание этого факта расползается приятным теплом по телу. От кончиков пальцев рук, до пяток, что раскачивают ноги на самом краю крыши. Ладно, он все-таки наврал себе. Кричать от боли хочется до сих пор. Он старается быть лучше, чем есть, старается ради других. Но ничего не выходит. Он маленький. Он зажат. И не справляется. А внизу завизжали тормоза. Он знает, кто приехал. Не знает — зачем. И, кажется, ему и не нужно знать ответ. Нужно сигануть уже с этой чертовой крыши. И он делает шаг. — Отойди от края, придурок! — Аарон тяжело дышит от бега. Смотрит злобно, с презрением. Не понимает, как так вышло, что они братья. И Ники снова срывается. Снова пускает ком в горло, снова отдается волнам истерики. Эндрю влетает следом. И ударяет близнеца в живот. Не слишком сильно, чтобы не прикончить. Но весьма ощутимо. Шипит что-то ему на ухо, злобно, на лице перекошенная гримаса. И на кузена он смотрит так же. Уверенно идет в его сторону, испепеляя. И Хэммик ведется. Не может сдвинуться, просто наблюдает, готовый к шквалу ударов. Готовый к тому, что его столкнут сейчас сами. Эндрю хватает его за руку и крепко прижимает к себе. Просто жест, но не от простого человека. Николас больше не сдерживает слезы, судорожно сжимая руки за спиной младшего брата. Боится, что получит, что это мимолетный порыв Миньярда, а потому яростнее утыкается носом в его живот, опустившись от бессилия на колени. Аарон в стороне сплевывает сгустки крови. Эндрю смотрит в пустоту, сжимая чужие плечи. Он пытается показать, что ошибался. Никогда в слух не скажет, но показать жестами попытается. Они, черт возьми, семья. И это неоспоримый факт. Аарон садится рядом с кузеном. Ничего не делает, просто смотрит. Отходит от шока и боли. Он тоже переживает, по-другому, потому что придурок. Или просто потому что не умеет иначе. Но Ники хватает и этого. Хватает с лихвой.Эрик как-то сказал, что вместе мы становимся чуть больше. По одиночке — маленькие. А когда рядом друг с другом — большие. Не сильно, но так легче сопротивляться. Он был прав. Он всегда прав. И я очень этому рад. Выгорание — штука хреновая. Способная довести до необдуманных поступков. Но, если я умру, кто тогда будет бесить Кевина?