Я сопьюсь с тобой,
Собьюсь с пути дороги.
Я споюсь с тобой
Как ангелы и боги.
***
Два года в колонии для несовершеннолетних были мучительны. Чертовски мучительны. Кадзутора Ханемия снова остался один, все отвернулись от него. И Тора понимал, что сам был виновен в этом. Он уничтожил своё настоящее и будущее, потерял команду, потерял жизнь и смысл жизни. Уничтожил все, ради чего жил и что любил. Своими руками. « Я теперь как отец » — так думал Кадзутора. А раз так, то он будет самым, черт возьми, отвратительным человеком. Насколько может. Если больше нет того, ради чего он мог бы жить, остаётся только опуститься на самое дно. Разорвать последнюю ниточку. А последней ниточкой был Баджи Кейске. Любовь всей его жизни. Тот самый чертёнок, мудрец и святой, который отправлял письма с ошибками, написанные корявым подчерком. Но отправлял почти каждый день, давая Кадзуторе частички того мира, который он потерял. И Ханемия плакал, рыдал в ебучую тюремную подушку каждый раз, перечитывая строчку за строчкой. А потом появился он — Мацуно, мать его дери, Чифую. Сначала в письмах. Потом в реальной жизни, на свободе. Вместо Ханемии, сам, своими руками разорвал ту нить, забрал Кейске Баджи. Забрал Скорбного Ангела у израненной души. И Кадзутора Ханемия поклялся, что своими руками разорвет щуплое тельце этого мерзкого, тщедушного мальчишки. И тело своего Ангела, так мерзко променявшего его на какого-то ублюдка. Зачем, зачем давать надежду, если готов потом растоптать по кусочкам собранную душу?! Зачем говорить эти мерзкие фальшивые слова, так грязно и лучезарно улыбаться? Лживо. Убого. Это Кадзутора Ханемия сейчас столь убог и жалок... даже не верится, что когда-то он мог ярко улыбнуться в ответ. Теперь не может. Теперь даже разрыдаться не может, ведь все слезы были выплаканы за годы заточения. По вине самого Кадзуторы Ханемии. По его блядской вине. Его, его, ЕГО! Или... По вине Баджи Кейске... По вине Чифую Мацуно... По вине Шиничиро Сано... По вине Манджиро Сано. И Манджиро Сано поплатится за свой поступок.***
Поплатился Ханемия. Выбитыми зубами, сломанным носом, великим позором, синяками, ссадинами, в щепки раскрошенной левой рукой, заплывшие глазом. Поплатился своим Чертенком, Скорбным Ангелом, лучиком света, любовью и смыслом жизни. Роковой ошибкой. Кейске Баджи. Кадзутора Ханемия не плачет. Не бьётся в истерике. Не крушит все вокруг. Кадзутора Ханемия для себя самого, такого уродливого и мерзкого решил, что лучше уж будет удавиться. Не просить больше прощений, не кланяться в ноги, не провести оставшуюся жизнь у могильной плиты, не пытаться начать все сначала. Да и не получится. Кадзутора Ханемия осознал в полной мере, насколько он жалок. Что Кен Рюгуджи и плакса Ханагаки Такемичи пришли, чтобы посмеяться. Он не помнил, что ему говорили. Не помнил, как проходит судебный процесс, как избивали сокамерники, с каким гневом смотрела мать Кейске Баджи и с каким презрением смотрел сам отец Ханемии. Кадзутора лишь понимал: жизнь завершила свой ход. Дни, протекавшие в тюрьме, не казались Ханемие Адом. Честно говоря, он почти не помнил их. Почти не помнил презрения на лицах работников, вкус пищи, голоса и лица людей, собственное отражение. Не помнил, как чистил сортиры и как отжимался, пока руки не сведёт судорогой. Зато помнил каждое чертово 31 октября. Каждый год, каждый ебучий год в эту дату он оказывался в тюремном лазарете. Кричал, плакал, кидался на стены и крушил все вокруг. Пытался расшибиться об стену, удавиться с помощью тюремной одежды, выл белугой. Пытался исчезнуть хоть как-то. Он помнил кровь на полу, на животе, рёбрах, руках и ногах. Помнил отрезанные им самим отросшие волосы. Помнил, как потерял сознание прямо в столовой — от переутомления, недосыпа и недоедания. Причину такого поведения от себя Кадзутора Ханемия не знал. Убедил себя ведь, что не виноват вовсе. Что всё это другие, а не он. И что жизнь теперь разрушена, а раз уж разрушена, то и убиваться то не с чего. Вот только день за днём, год за годом его душило чувство вины, ведь.. Кадзутора Ханемия сидит в камере. Не на жёсткой кровати, нет — на холодном бетонном полу, уставившись в одну точку. Точнее, вовсе не смотря куда-то конкретно, не думая ни о чем. Всё, что нужно было обдумать, уже засело в голове навсегда и в сознании прокрутилось раз сто. Сколько он уже тут находится? Неделю? Месяц? Год? Пять лет? А какая, собственно, разница? Ведь гнить здесь суждено вечность. Ну как, вечность... Лет десять. Днём больше, днём меньше, но разве это имеет хоть какое-то значение? Его Скорбный Ангел мёртв, друзей нет, семьи тоже. Миру не нужен убийца. . . . Стоп. Кадзутора... Убийца? Как давно в его голове эта фраза? Как давно считает себя убийцей? Он не убийца! Он... Ублюдок. Тварь. Монстр. Из-за этого монстра погиб Кейске Баджи. Из-за этого монстра погиб Шиничиро Сано. Из-за этого монстра одиноким остался чёртов Мацуно Чифую. Из-за этого монстра мать его навсегда останется несчастной. Из-за этого монстра для сотни людей Хэллоун отныне — день скорби и печали. Всё из-за него! Это он виноват. Да, он — Кадзутора Ханемия. Кадзутора Ханемия виновен в смерти этих людей, в несчастье их родственников и близких, в несчастье собственном.« Я сам погубил свою жизнь »
После принятия чудовищной правды существовать не хочется ещё больше.***
Свобода. Что для людей есть свобода? Возможность самовыражаться, как хочется? Заниматься тем, чем велит душа? Путешествовать по странам? Кадзуторе Ханемие хотелось бы сказать, что свобода для него — это освобождение из тюрьмы спустя десять долгих мучительных лет, вот только... Ничерта это не так. Кадзуторе Ханемие бы исчезнуть из этого мира, испариться, чтобы каждая живая душа, когда-то знавшая его, позабыла навсегда. Хотя, наверное, все итак уже забыли. Или... Ненавидят, мечтая отомстить за его Скорбного Ангела? Вот только никто не набрасывается на него с ножом или пистолетом. Никто не встречает кулаком по лицу, насмешками или агрессией. Вообще никто не встречает. Кадзутора, коротко стриженный, исхудавший и потерявшийся, держа в руках хлипенькую замызганную сумку с парой-тройкой комплектов одежды выходит за ворота тюрьмы. Тюрьмы ли для него? Небо, спрятав за густыми облаками солнце, словно насмехается, давая понять, что ничего радостного парня не ждёт в этой убогой жизни. Оглядываясь назад, парень понимает, что в тот роковой день погода была подобна нынешней. Осматривается по сторонам, на месте мнётся. Некуда идти, незачем смотреть в завтрашний день, ведь для него завтра не наступит. Для себя Кадзутора Ханемия всё решил уже давно. — Хэй! — голос звонкий, изменившийся так сильно, но всё также узнаваемый, — Прекрасная сегодня погода, не находишь? Ханемия оборачивается, тело прогибается током. В метре от него стоит Мацуно, черт возьми, Чифую. В выглаженной белой рубашке и, наверное, недешевой (а может и нет, времена изменились) жилетке, волосы идеально подстрижены и уложены, будто только что из салона вышел, на запястье часы блестящие. Стоит, улыбается неловко. Кадзутора с места сдвинуться не может, глаза широко распахнув и на молодого человека уставившись. Не на побитого рыдающего подростка, нет. Кадзутора бы улыбнулся в ответ, да память стёрла уже умения все положительные. Кадзуторе бы в ноги броситься и прощения просить, но в горле ком встал, а голос предательски не подчиняется своему хозяину. — З.. Здравствуй?... Чифую Мацуно, ни слова больше не сказав, открывает дверь машины своей, увозит Ханемию к себе домой. Вещи ему новые оплачивает, жильё даёт, кормит, чаем сладким отпаивает. Кадзутора не понимает, чем заслужил такое отношение к себе, почему не убили его, только увидев. Кадзуторе казаться начинает, что он в параллельной вселенной, а не в своей вовсе. Что здесь не было десятилетнего заточения, не было всеобщей ненависти и трагедии той ужасной, да вот только фотография Скорбного Ангела в прихожей дома Мацуно бьёт по душе ножевым ранением каждый раз. А Чифую лишь улыбается ласково, о самочувствие спрашивает тигра неказистого, на работу устраивает в свой зоомагазин, за ошибки не ругает, лишь объясняет мягко. А Кадзуторе из-за этого лишь больше исчезнуть хочется, под землю себя зарыть, спрятаться от сияющих светлых глаз. Кадзуторе бы по лицу получить, выслушать все претензии, о ненависти, об ужасном поступке. Кадзуторе бы с моста высокого спрыгнуть, да поплатиться за все грехи свои. Но Ханемия молчит. Молчит, принимая всю заботу, на работе двойные смены прося, измываясь над собственным телом изо дня в день, прощения у фотографии Скорбного Ангела вымаливая. Вот только не длится долго такой образ жизни Кадзуторы Ханемии — узнаёт обо всём Чифую Мацуно. Не ругает его, не бьёт, не смеётся язвительно, насмехаясь. А разговаривает долго-долго, монолог свой изливая, раны аккуратно, будто хрусталь, обрабатывает. Ведёт к психотерапевту дурака своего, чуть ли не с ложечки прося таблетки пить специальные, на могилу Скорбного Ангела проводит, да за плечи, трясущиеся от рыданий, крепко обнимает. Волосы длинные-длинные в ванной комнате ему окрашивает — « Тебе очень идёт мелирование » — утверждает весело. Встречу со старыми знакомыми устраивает, объясняет все так мягко. А знакомые старые лишь улыбаются приветливо, шутят игриво, да отвечают теплотой. Кадзуторе бы расплакаться, разрыдаться на плече у Чифую, не веря в то, что это действительно правда, реальность это всё. И поступает он именно так, когда они со встречи домой возвращаются. Ноги подкашиваются на пороге, Ханемия плачет надрывно, тихо-тихо говоря всё то, что двенадцать проклятых лет на душе у него хранилось. Чифую, кажется, вместе с ним плачет, осознавая всё услышанное, позволяя уткнуться в грудь, проникаясь порывом Кадзуторы открыться. Младший слова поддержки шепчет, успокаивает тигра своего одичавшего, по спине поглаживая мягко. Заканчивается всё не скоро, но так легко на душе становиться, что снова разрыдаться хочется, да от счастья. Мацуно встаёт, руку осторожно протягивая, Ханемия с пола поднимая. Ведёт на кухню, за стол усаживает, горячий сладкий чай заваривая, напевая себе под нос песенку чудную. А Кадзутора в улыбке искренней впервые за столько лет расплывается, смеётся беззвучно, да Чифую подпевает в унисон. Пару счастливых слезинок таки со щеки скатываются. Младший оборачивается на звук, видит Кадзутору, счастливого такого, и просто налетает на парня с объятиями, громко хохоча, целуя его в лоб и понимая: а ведь Скорбным Ангелом Кадзутора Ханемия оказался.Отец наш небесный, благослови —
Я хочу умереть во имя любви.