***
Рокэ Алва с детства старался видеть красоту в себе. Это было крайне непростой задачей: весь мир неумолимо давал Рокэ понять, как сильно он заблуждается. Высокие и плечистые старшие братья, потяжелевший, но не утративший статности отец — все они выглядели как истинные Алва и эталоны кэналлийской красоты. А вот Рокэ выглядел… «Как заморенный уродливый приемыш», — прямо-таки кричало отражение в зеркале. Только мама говорила, что Росио у нее самый красивый, и ее ласковым словам ужасно хотелось верить. Но, если откровенно, не очень-то получалось. Мир вокруг был слишком большим, насмешливым и безжалостным. По части безжалостности особенно отличился отец, которому, кажется, и смотреть-то на такого неудачного сына было противно. До определенного момента Рокэ радовали лишь братья Савиньяки — в силу малолетства те были невысокими и смотрели на него снизу вверх. Однако и это счастье быстро кончилось: в один несчастливый год братья умудрились вымахать на голову выше Рокэ. Это было до того досадно, что тот нашел повод и пару дней с ними не разговаривал. Впрочем, Росио не сдавался. В драках брал не силой, а скоростью, ловкостью и умением, а что до красоты… Раз для мамы он самый красивый, то и для других непременно станет. Пусть и не здесь, не на родине, пусть и не сразу. Так, по крайней мере, Рокэ твердил своему печальному отражению. Как ни удивительно, но со временем все сбылось словно по писаному: то ли вкусы почтенной публики Олларии отличались от кэналлийских, то ли показная уверенность Рокэ оказалась заразительной, но в столице его немедленно сочли красавцем. Не пришлось даже ничего делать, чтобы стать объектом пикантных сплетен и всеобщих непотребных фантазий. Все складывалось чудесно, а потом в жизни Рокэ появился Ричард Окделл. Не то чтобы слово «появился» вполне точно описывало их встречу. Следовало справедливо признать, что Рокэ сам, находясь — что удивительно! — в относительно трезвом уме, в известном роде усугубил их обещавшее стать приятно кратким знакомство. На площади решение завести оруженосца показалось ему забавным. Спустя некоторое время, после того как Окделл едва не умер у него в кабинете, — уже чуть менее. Спустя несколько месяцев Рокэ с печалью осознал, что худших решений он никогда в своей жизни не принимал. Окделл проигрывал коней и кольца, ввязывался в самоубийственные дуэли и постоянно, бесконечно препирался. Рокэ ненавидел, когда с ним спорили, однако и это было не худшим. Худшим стала донельзя раздражающая манера бесконечно восхищаться красотой каждого мужчины, что встретился Окделлу на пути. Каждого — но только не Рокэ.***
Эр Рокэ улыбался братьям Савиньякам до того теплой и домашней какой-то улыбкой, что Ричард поневоле засмотрелся. Привычно хищное и опасное лицо просветлело и стало почти по-мальчишески юным. Немного обижало, что для собственного оруженосца у Алвы имелись лишь колючие ухмылки и не менее острые слова — о чем тот не преминул напомнить, едва за Савиньяками закрылась дверь. — Что вы так смотрели, юноша? Решили, будто ко мне в гости зашел Леворукий, причем с близнецом? Как, интересно, ваша религия трактовала бы этот парадокс? — Нет! — поспешно воскликнул Дикон и замолчал. Нельзя же было признаваться, что засмотрелся он на улыбку своего эра. — Я… Я просто отметил, насколько по-разному красивы ваши гости. Хоть и близнецы, но одного с другим не спутаешь. Граф Лэкдеми выглядит немного младше и легкомысленнее, чем граф Савиньяк. Это замечание было вполне искренним: на Савиньяков легко можно было залюбоваться, несмотря на сходство с Повелителем кошек. Эра Рокэ, однако, сказанное почему-то не порадовало. — Не знал, что у вас такой тонкий вкус, — процедил он. — Можете быть свободны.***
Рокэ сам не понимал, отчего с таким упорством спаивает своего оруженосца. Приятно было думать, что в нем раскрылся прежде крепко спящий менторский талант, и теперь он добросердечно обучал юношу тому, что сам умел лучше всего. Однако в глубине души Рокэ, не любивший себе лгать, признавал: дело вовсе не в этом. Пьяный Окделл смотрел на него так, словно ему явилась сама Оставленная. Или Леворукий, тут уж вопрос вкуса. В серых глазах страх мешался с восторгом, и это было приятно почти как сплетня об очередной любовной победе и завистливые вздохи придворных ызаргов. А может, даже приятнее. Впрочем, и пить Окделла тоже следовало научить. Раз уж Рокэ лишил мальчишку отца, коему надлежало заниматься подобного рода просвещением, теперь это его задача. Помутневший взгляд Окделла тем временем погладил Рокэ по щеке, спустился в область шеи, скользнул ниже, в вырез рубашки, а затем, словно смутившись, сосредоточился на пальцах, которые держали бокал. — Что-то не так? — участливо спросил Рокэ. — Все… Все так, — Окделл невинно облизнул губы, и от этого жеста стало душно. — Я, знаете, столкнулся сегодня с Валентином Приддом, по чистой случайности, мы вовсе не договаривались о встрече, и я… Я не мог не заметить, какие у него красивые руки. Очень… Очень изящные. Вы не замечали? — Не имею привычки замечать подобное, — коротко бросил Рокэ, ощущая нечто неприятно похожее на ревность. Почему вообще его оруженосец рассматривал Придда? Отчаянно захотелось найти повод и посадить Окделла под домашний арест, чтобы тот не вздумал больше праздно бродить по улицам и глядеть куда не следует. Рокэ поморщился своим мыслям: что за пошлость — ревновать своего оруженосца! Звучит еще хуже, чем тащить упомянутого оруженосца в постель. Не то чтобы у Рокэ имелись подобные планы… Нет, вовсе нет. — Жаль, что не замечали, — проговорил Окделл со странной тоской. Рокэ ничего не ответил. Валентин был бледной копией Джастина (вот кто не жалел восторженных слов для Рокэ!), и неужели Окделл… Нет, быть не может, северяне ведь как сороки — любят все яркое, а себе подобных не замечают. «Ну конечно, мечтай. Мальчишка видит тебя настоящим, — пронеслось в мыслях. — Он северянин, потому тебе и не задурить его своими штучками». У внутреннего голоса были неприятные отцовские интонации, и за одно это следовало послать и голос, и его замечания к Леворукому. Окделл тем временем задремал, положив голову на стол и трогательно уткнувшись в скрещенные руки. Рокэ вздохнул, с некоторым трудом (даже мальчишка скоро перерастет его, возмутительно!) поднял его и со всем доступным уважением оттащил в спальню. К счастью, никто не видел этого в высшей степени жалкого зрелища. — Надеюсь, я не позволил себе лишнего вчера, — смущенно пробормотал Окделл с утра за завтраком. Он жмурился от света и явно страдал похмельем. Эта маленькая мелочная месть радовала сердце. Возможно, сегодня у Окделла не будет сил шататься по улицам и пялиться на бесполезных и не самых привлекательных дураков. «К сожалению, ничего вы себе не позволили», — подумал Рокэ, а вслух высокомерно бросил: — Вы много о себе думаете, юноша. Вам позволено ровно то, что позволил я. Окделл почему-то покраснел щеками и ничего не ответил.***
Следовало признать со всем мужеством и откровенностью: Дикона ненавидел его собственный эр. Это было крайне обидно, причем сразу с нескольких сторон. Во-первых, это Дикону полагалось ненавидеть мерзавца, и он старался, правда! Но у него почему-то не очень получалось. Каждый раз, когда Дикон преисполнялся ненависти, эр Рокэ как-то по-особенному поворачивал голову. Или щурился. Или ухмылялся. Или скрещивал руки на груди. В общем, делал что-то обычное, но красивое, и Дикон позорно забывал все свои гневные мысли. Во-вторых, Дикон действительно старался исполнять долг оруженосца и угождать Алве. После мучительных размышлений он пришел к выводу, что отец, будучи истинным Человеком Чести, наверняка одобрил бы серьезное отношение к службе, какой бы она ни была. Дик попадался на глаза, только когда его эру что-то от него требовалось, он молча сносил унижения на тренировках, он даже почти не препирался и не отказывался, когда эр Рокэ снова дарил ему неприличные суммы денег! Однако тот по-прежнему смотрел на него оценивающе и презрительно и не упускал случая сказать гадость об умственных способностях и внешних достоинствах Ричарда. «У вас-то самого волосы всегда красиво лежат, вам легко говорить, — мрачно думал он, приглаживая в который уже раз оскорбленные вихры. — Нарочно вы их так завиваете, что ли?» Мысль оказалась несвоевременной и очень опасной: Ричард засмотрелся на локоны идущего впереди эра и отметил, что любая девица убила бы за такое богатство. Наверное, если заплести косу, выйдет толщиной в руку, не меньше! Впрочем, и сам эр со спины вполне сошел бы за весьма симпатичную девицу. «Нет, пожалуйста», — взмолился сам себе Ричард, однако было поздно: взгляд предательски скользнул ниже черной копны волос… и, разумеется, Алва не нашел лучшего момента, чтобы обернуться. — Что вы на меня смотрите? — он недобро поджал губы. — Вы снова сделали то, что я вам говорил ни в коем случае не делать, а теперь боитесь признаться? — Нет! — оскорбленно воскликнул Дикон. — Я вообще ничего не делал. — Возможно, это и плохо, — ехидно протянул эр Рокэ. — То, что вы вообще ничего не делали. Дикон почувствовал, что его с головой накрывает отчаяние. Отчего так получалось, что он всегда, при любых обстоятельствах был виноватым? Иногда Дик приходил к мысли, что на издевательские вопросы Ворона вовсе не существует правильных ответов. — Впрочем, ничего нового, и если выбирать между ничегонеделанием и деланием глупостей, первое определенно лучше, — прибавил Алва. — Однако я чувствую, что вы о чем-то умалчиваете. Сэкономьте время и не заставляйте тянуть из вас слова. Ну? На миг Дикон всерьез задумался: что, если сказать правду? «Вы очень красивый, и это мешает вас ненавидеть», вот прямо так и сказать. Однако умереть бесславной смертью сейчас он все же не был готов. — Юноша, — начал Алва вкрадчивым тоном. — Вы издеваетесь? — Нет. Я просто задумался. Я… — Ричард медленно выдохнул. В голове было пусто, и это значило лишь одно: надо говорить первое, что придет на ум. Приходили, по закону подлости, исключительно вопиющие глупости. — Я подумал, что рыжие волосы, вот как у Манриков, — это все-таки необычно. Даже красиво, пожалуй. Вы не находите? — Так и знал, что вкуса у вас нет, — припечатал Алва. В его взгляде на миг отразилось нечто похожее на обиду. — Пойдемте, не люблю опаздывать к нашей дорогой королеве сильнее, чем задумано. «Почему Манрики, откуда они у меня в голове, почему я вообще про них вспомнил?» — в отчаянии спросил Дикон у себя, плетясь за своим эром по пышно убраным коридорам дворца. Внутренний голос ничего не ответил, но ехидно хихикнул.***
Красивые волосы Манриков надолго отбили у Рокэ охоту беседовать со своим оруженосцем. Кто знает, какие еще неприятные откровения его ждут? Хотя следовало признать, в словах мальчишки имелась некоторая доля правды: волосы у Манриков были отвратительно рыжими, но зато гладкими и блестящими. По крайней мере, у молодых представителей этого поганого семейства. У Рокэ никогда таких не было. Его волосы вились и кудрявились, иногда совершенно беспорядочно, и придать этой беспорядочности небрежный шик стоило во всех смыслах дорого. Похоже, первое впечатление не обмануло: Окделл явно вознамерился одарить сомнительными комплиментами всех, кто когда-либо имел неосторожность попасться ему на глаза. Всех — кроме собственного эра. Вообще-то Рокэ было все равно, что о его внешности думает лишенный вкуса северянин, но такая избирательность раздражала и воскрешала в памяти прежнюю детскую обиду на мир. Иногда Рокэ казалось, будто он ловит на себе пристальный и немного заинтересованный взгляд со стороны своего оруженосца, но никаких внятных доказательств этому не имелось. Зато на других Окделл пялился почти неприлично. Сам не понимая, зачем это делает, Рокэ старательно отмечал, на кого, как и насколько часто тот смотрит. По всему выходило, что мужская красота занимала мальчишку больше, чем женская. Это могло быть любопытно и забавно, но отчего-то лишь растравливало сильнее: неужели Рокэ был менее в его вкусе, чем очередной придворный? Оставлять такое возмутительное поведение без внимания было тяжело, и идея не выпускать мальчишку из дома становилась все привлекательнее. Не то чтобы Рокэ ревновал… Хотя, пожалуй, он именно что ревновал. Следующей, не менее привлекательной идеей, было наплевать на собственные принципы и соблазнить Окделла, а потом безжалостно разбить ему сердце. Наверное, Рокэ бы так и поступил, если бы не малодушный страх неудачи и отказа — и еще более пугающее осознание, что вот так запросто и холодно разбить сердце не выйдет. «Не выйдет», — с несвойственной себе нежностью думал Рокэ, искоса посматривая на Окделла. Тот делал некоторые успехи и уже не напивался с прежней стремительностью. Это печалило: теперь не было повода таскать его в спальню и невинно прижимать к себе. Неожиданно Окделл вскинул голову; их взгляды встретились, схлестнулись друг с другом, и расцепиться быстро не получилось. Отчего-то Рокэ показалось: мальчишка скажет сейчас нечто важное. То, что все изменит, и не придется больше мучиться ни ревностью, ни странной бессмысленной тоской по чему-то ценному и бесконечно ускользающему из рук. Окделл резко отвел глаза, и волшебство момента рассеялось. — Представляете, у нас с Арно одинаковые шрамы на спине, — проговорил он, упрямо глядя в сторону. — Он в детстве с яблони упал, ну и я тоже. Только с другой. В смысле, вообще не с яблони. — И к чему вы это? — тихо спросил Рокэ, умирая от желания придушить сидящую перед ним святую невинность и простоту. — Не знаю, — Окделл ссутулил плечи. — Вот вспомнилось. Рокэ хмыкнул. Если бы он рассказал (возможно, самую малость приукрасив) Савиньякам про то, какими сведениями располагает его оруженосец, все сложности разрешились бы сами собой. В смысле, силами Ли, быстро и безвозвратно. Он излишне нервно реагировал, когда к его младшему-младшему приближались чересчур близко. Однако Рокэ был не из тех, кто ищет легких путей. Он всегда выбирал дорогу наибольшего сопротивления и страданий, и на этот раз тоже себе не изменил. — Пейте, — Рокэ салютовал Окделлу бокалом. — И расскажите уже, что это за история с яблоней, не яблоней и шрамами. — Вам правда интересно? — недоверчиво спросил Окделл. — Безумно, — похоронным тоном признал Рокэ. — Можете даже раздеться и показать ваши боевые раны. — Я со скалы упал, — поделился Окделл, с любопытством рассматривая свои руки. — С невысокой. Но было очень больно. Показывать не буду, у меня не очень красивые шрамы. У Арно гораздо лучше! Рокэ подавил острый порыв побиться головой о стену.***
От ненависти эра Рокэ хотелось трусливо сбежать в Багряные Земли и там умереть. Дикон не понимал, отчего каждое его слово вызывает такую явную злость и неприязнь. Он ведь старался! Еще непонятнее было, зачем эр Рокэ продолжает с ним пить, раз так раздражается. Попытки быть интересным собеседником давались, надо сказать, ужасно нелегко. С каждым днем эр Рокэ становился все красивее, и даже недовольство было ему к лицу. Дикон любовался на него, как базарный дурачок на блестящие монетки, а остроумные мысли и замечания тем временем бесследно покидали его голову. Хорошо еще, что в последний раз он ловко сумел перевести беседу на Арно и этим охладил свое воображение. Младший Савиньяк был отличным другом и, безусловно, очень привлекательным человеком, но никаких темных и горячих мыслей, к счастью, не вызывал. Равно как и кардинал Сильвестр, выручивший Дикона в другой почти безвыходной ситуации. Одним вечером он имел неосторожность засмотреться на красивый тонкий профиль своего эра и был за этим пойман. Под насмешливым взглядом стало неуютно, и пришлось спешно выкручиваться. Ричард решил похвалить профиль кардинала и отметил, что в юности тот наверняка был писаным красавцем. Эр Рокэ посмотрел на него как на душевнобольного и сказал, что Дораку об этом ни в коем случае не следует говорить, у старика и без того слабое сердце. Как будто Дикон и сам не понимал! По ночам Дику снилось кошмарное: будто он признается Ворону в том, что вот уже много месяцев любуется им одним и смотрит иной раз даже туда, куда смотреть неприлично. Иногда Ричард говорил все эти восторженные слова стоя на коленях, отчего происходящее делалось совсем уж непотребным. Каждый раз, просыпаясь, он со стыдом понимал: эр Август ошибся, и не Дикону следует бояться покушений на свою честь со стороны эра, а ровно наоборот. Осознавать себя распутным мерзавцем было отвратительно. Дик утешался одним — пока мысли не превратились в слова или же, упаси Создатель, в действия, его душа еще не совсем пропащая. Но как же тяжело было оставаться истинным Человеком Чести! Право слово, лучше бы Дикон засматривался на королеву, как и полагалось юноше его возраста и положения. Лучше бы он ненавидел своего эра, подлеца и убийцу, и не разрешал себе видеть в нем красоту. — О чем вы опять задумались? — мурлыкающий голос вторгся в поток безрадостных мыслей. Ричард прикрыл глаза. Он вдруг почувствовал себя ужасно, безобразно пьяным, чего давно уже не случалось. Следовало убраться к себе, и поскорее, но без ответа его не выпустят за порог. И, что еще хуже, не впустят в следующий раз. Мысленно перебрав все возможные варианты, Дикон выпалил: — Я вспомнил про Эстебана. — Неужели? — Алва побарабанил пальцами по столу. — И почему же? — Он, конечно, был ничтожеством и навозником, — Дикон сглотнул. — Но лицо у него очень красивое было. С такого иконы писать можно, даже… Даже жаль, что он умер. То есть не жаль. То есть… То есть извините, — мрачно заключил он. Повисло недоброе молчание. — Иногда я думаю, что отправлять вас стоило не к Марианне, — протянул эр Рокэ, откинувшись в кресле. Сердце Дикона тревожно сжалось, и он совершил еще одну ошибку — посмотрел на Алву. Синие глаза высокомерно глядели на него в ответ, волосы небрежно змеились по плечам, а ключицами, что выступали в вырезе рубашки, можно было пораниться. Вот с кого действительно стоило писать иконы! Вернее, лучше не иконы, от таких икон было бы слишком легко окончательно впасть в грех. В ушах тяжело застучало. — П-почему, монсеньор? — спросил Дикон, не вполне понимая, о чем и зачем спрашивает. — Есть заведения, которые обслуживают людей с вашими вкусами, — лениво заметил эр Рокэ. — Не думайте, я не осуждаю. Это не худший из пороков. Дика кинуло в холодный пот. Его обвиняли в… Нет, даже подумать об этом было страшно! Ричард уже смирился со своими грешными пристрастиями, но его эр не должен был догадаться, никогда! Неужели тот правильно понял взгляды, брошенные тайком? Если так, то все пропало. — На что вы намекаете? — упавшим голосом сказал Ричард. — Вы часто и искренне восхищаетесь мужской красотой… — губы Алвы скривились. — Сложно было не понять, что женские прелести вас не волнуют. — Это… Это не так! Они меня очень волнуют, — торопливо соврал Дикон. — Просто обсуждать внешность дам недостойно порядочного человека и очень грубо! Вы…Вам должно быть стыдно! — Мне? — Алва поднял бровь. — За что, позвольте? И, к слову, даже не пытайтесь объяснить, почему вы так хорошо запомнили расположение шрамов на теле Арно Савиньяка. Для вашего же блага надеюсь, что его старшие братья никогда не узнают о том, как высоко вы их оценили. Особенно Лионель. Он, знаете, всегда хотел младшую сестру, чью честь можно бесконечно оберегать от посягательств похотливых мерзавцев. — Мы… Ничего не было! — в отчаянии воскликнул Ричард. — Я его рисовал! — Не уверен, что меня стоит посвящать во все обстоятельства этой истории. — В Лаик рисовал, мы все так делали! А вы что, никого не рисовали, когда учились? — Что ж, теперь мне ясно, отчего вы так отвратительно фехтуете, — уничижительно проговорил Рокэ. — Вы тратили время на художественные опыты и разглядывание однокорытников. — Все вовсе не так, — Дикон мотнул головой. — Все совсем не так. Я никого не разглядывал нарочно, это само выходит. Красоту же всегда видно. — При такой чувствительности к красоте даже странно, что вы обошли меня своим вниманием, — эр Рокэ ухмыльнулся. Неожиданно в голове наступила абсолютная, почти трезвая ясность. Дикон осознал: вот он, последний шанс выйти сухим из воды и сделать так, чтобы Ворон, окончательно его возненавидев, не прогнал куда подальше. — А вы мне вообще не нравитесь! — гордо сообщил Дик, довольный своей смекалистостью. — То есть мне никакие мужчины не нравятся, но вы — особенно. Прекрасные синие глаза вдруг потемнели. Ричард сжался в кресле и неумолимо понял две ужасные вещи. Первая — что он снова сказал не то и не так. Вторая — что его сейчас, кажется, будут убивать, причем голыми руками и очень жестоко.***
— Не нравлюсь, значит? — повторил Рокэ, с трудом подавив приступ смертоубийственной кипучей ярости. — Не нравитесь, — голос Окделла немного дрогнул. — Нисколько. Голову сдавило тошнотворным спазмом. Поморщившись, Рокэ приготовился сделать парочку ехидных комментариев относительно паршивого северного вкуса и вдруг… Вдруг понял, что ничего не хочет говорить. В самом деле, чему тут удивляться, на что злиться? На то, что мальчишка не рассыпался восторженным прахом у его ног, как это делали все в Олларии? Столичная жизнь испортила Рокэ, а ведь по кэналлийским меркам он так и остался далеко не красавцем. По надорским, очевидно, тоже. Окделл, тем временем, смотрел на него с нескрываемым ужасом. Представил, наверное, как отправится домой с позором. Рокэ поймал себя на том, что за собственное поведение ему — впервые за годы! — было немного неловко. — Что ж, в таком случае не стану вас утомлять. Можете быть свободны, юноша, — как можно более доброжелательно проговорил Рокэ. — Доброй ночи. Однако мальчишка не двинулся с места. Он подергал себя за рукав, пригладил волосы и, не глядя в глаза, проговорил: — Я соврал вам. Простите. Вы… Вы красивее всех. Вообще всех, кого я встречал. — Не трудитесь оправдываться, — Рокэ небрежно отмахнулся. — Никто вас не накажет за вкусы. Идите к себе. — Но это правда! — Окделл вскинул подбородок. На его лице отражалась кипучая решимость. Но это было вовсе не поводом разрешать себе пустые надежды. — Что вы говорите, — незаинтересованно протянул Рокэ. — И почему в таком случае я об этом не знаю? Относительно прочих особ вы, если мне память не изменяет, в выражениях не стеснялись. У Окделла весьма мило покраснели кончики ушей. Не разрешать себе пустые надежды становилось все труднее. — Вы бы начали издеваться, — произнес Окделл, опустив глаза. — Опять. Еще хуже, чем раньше. И подумали бы… Он осекся и испуганно замолчал. — И о чем бы я подумал? — как ему самому казалось, подбадривающе спросил Рокэ. Мальчишка, впрочем, приободренным не выглядел. — Да! Подумали бы Создатель знает что. Вы вон и так подумали, что я… А я не такой! — Так о чем же я бы подумал? Перестаньте меня путать, юноша. — Это вы меня вечно путаете! — Окделл снова поднял голову и посмотрел на Рокэ блестящими глазами. — Вы подумали бы, что нравитесь мне! Пустые надежды стремительно превращались в не такие уж и пустые. Будь Рокэ другим человеком, он бы сказал, что симпатия между ними вполне взаимна или подобную идиотическую чушь. К счастью, Рокэ был самим собой и оттого невинно спросил: — А что, это не так? Я вам уже не нравлюсь? Однако, вы ветреник, юноша. — Неважно! — воскликнул Окделл. Теперь и его щеки приятно покраснели. Позволив себе немного полюбоваться этой картиной, Рокэ вкрадчиво спросил: — А если бы я сказал, что мне подобное льстит? То, что я вам нравлюсь? — Так еще хуже, — неожиданно ответил Окделл. — Так я могу подумать что-то… не то. — Еще более не то, чем вы уже подумали? — Рокэ улыбнулся. По спине пробежала приятная дрожь предвкушения. — И что же это? — Что эр Август прав, и вы задумали меня совратить. — А у меня бы это получилось? — Не знаю, — неуверенно сказал Окделл. — Наверное, не надо проверять. После этих слов проверить захотелось невыносимо. Рокэ медленно, откровенно рисуясь, поднялся со своего места и заметил, что мальчишка не сводит с него глаз и, кажется, в самом деле любуется. От этого осознания стало жарко. Так, как уже давно ни с кем не было. А может, и вовсе никогда и ни с кем. — Страшно? — спросил Рокэ, положив ладони на подлокотники кресла и отрезав Окделлу все пути к отступлению. — Нет, — с удивительной дерзостью отозвался Окделл и завороженно коснулся его волос. — Мне просто кажется, что я сплю. — Сейчас разбужу. С этими словами Рокэ взял его за подбородок и жадно поцеловал в губы. На краю сознания мелькнула мысль, что таким можно и отпугнуть, — и пропала, когда Окделл неумело, но очень старательно перехватил инициативу и целовал, пока они оба не начали задыхаться. — Надеюсь, Дикон, это избавит вас от раздражающей привычки хвалить при мне других, — произнес Рокэ, уняв бешено стучащее сердце. — Вам очень не нравилось? — выдохнул Окделл, лихорадочно пожирая его глазами. Этот взгляд буквально склонял к глупостям романтического характера, но позволять все и сразу было еще большей пошлостью, чем совращать оруженосцев. — Очень, — Рокэ выпрямился и отстранился. — Надеюсь, впредь вы это учтете. А теперь идите к себе и ложитесь спать, не то проспите тренировку. Да, если вы рассчитывали, что комплименты и прочее избавят вас от ранних подъемов, то знайте: вы жестоко ошиблись. Никакого снисхождения. Окделл словно бы не слышал его. Он все еще рассматривал Рокэ с немым обжигающим восторгом, и тот ощутил нечто похожее на смущение. Пораженный этим полузабытым чувством, Рокэ оказался совершенно неготовым к весьма коварному вопросу. — Погодите, монсеньор… Вы что, все это время ревновали меня? «Чудовищно ревновал», — пронеслось в голове единственно честное. — Немного, — Рокэ с напускным равнодушием дернул плечом. — Самую малость. Окделл ответил ему до обидного понимающим взглядом, явно не обманувшись услышанным. Рокэ решил, что простит мальчишке эту оскорбительную наблюдательность, но только сегодня. И, может быть, завтра.