Манящие воспоминания

Хуа Чэн неподвижно сидел в своих покоях. Его халат был распахнут и любой проходящий мимо мог бы узреть рельефное подтянутое тело. Но, в самом деле, никто никогда не осмелился бы сделать нечто подобное — постыдное, неправильное, то, за что могли лишиться своей драгоценной головы. По его коже тут и там стекали мелкие капли воды — завораживающее зрелище. Совсем недавно он покинул купальню, и теперь от тела исходил дурманящий голову сладковатый запах. Длинные пальцы держали насыщенного красного цвета коралловую бусину. Умываясь, Хуа Чэн снял её, и вот сейчас достал вновь: полюбоваться, как красиво переливается украшение на свету. Глядя на эту драгоценную бусину, мысли всегда крутились лишь вокруг одного определенного человека. Бога. Нежная улыбка и мягкий взгляд, направленный только на него. Одной рукой он держал необыкновенной красоты меч, а другой его — Хуа Чэна. Однако — нет. То был Хунхунэр — мальчик с бинтами на голове и лице, так отчаянно цепляющийся за одежды наследного принца Сяньлэ — его первую и вечную любовь. Единственный глаз Хуа Чэна блеснул. Он сжал бусину в руке и тихо позвал: «Гэгэ». Словно бы его кто-то мог услышать сейчас. Но никто не отзывался. В покоях было тихо. Знакомая тишина окутывала его, толкая думать дальше, о том, кто не давал покоя уже как восемьсот лет с момента их первой встречи. Хуа Чэн лёг на постель. Мгновение — он закрывает единственный глаз и погружается в темноту. Се Лянь часто снился ему. Снился в образе наследного принца, что удерживал его на руках, утешая и даря покой. Снился, как протягивал засушенные фрукты, что были оставлены божеству в подношение. Снился лежащий и истекающий кровью. Се Лянь был частым гостем во снах Хуа Чэна, и сны эти были разными по своему сюжету, но постоянны в одном — в них всегда присутствовал он — его высочество наследный принц. Неизменным остаётся и то, что сны всегда отражали реальные желания человека. Так случилось и с Хуа Чэном сегодня: ему приснился сон. Сон, переплетающийся с воспоминаниями давно ушедших дней. То был момент, когда они оказались в плену Сладких уз. Чары, что подействовали на принца, каким-то магическим образом утянули за собой Хуна¹. Иначе как он мог объяснить ту силу, с которой билось сердце в его груди? Тум-тум. Звук этот давил на уши, мешал сосредоточиться. А сосредоточиться было необходимо: его высочество был в опасности. Нельзя было позволить этим демоническим созданиям подобраться к нему! И он сильнее сжимал меч, скрежетал зубами, говорил себе опомниться! Однако от каждого услышанного вдоха или тихого сдавленного стона… кружилась голова. Мысли путались. Тело реагировало на это неправильно, совсем не так, как нужно. Но что он мог с собой поделать, если даже не понимал собственных реакций? Не знал, отчего по телу распространяется жар и не знал, почему внизу так сильно тянет. Как от этого избавиться? Что ему нужно делать?.. Ответа не было. Вскоре Хуна позвал его высочество — тому было совсем дурно. Действие чар усиливалось. Он подошёл ближе и тяжёлое дыхание стало более отчётливым, почти осязаемым. Голос его высочества изменился, став более хриплым, и появилось в нём что-то, отчего сердце Хуна замирало в грудной клетке. Таким.. он никогда его не слышал. И если до момента, пока Хун не опустился на колени, он ещё мог как-то совладать с собой, то уже после — нет. Жар, исходящий от кожи. Первое ощущение от прикосновения к телу — мурашки, короткая вспышка удовольствия. Стон столь сладкий, что от этого подгибались ноги. Его собственная рука, в темноте заскользившая по груди выше, к плечу… Кожа гладкая, упругая, горячая. Хуну хотелось сбежать. Сбежать от себя, от своих ощущений, от того, как на это реагировало его собственное тело. Неправильно. Он думал об этом, пока срезал пряди волос, пока его высочество завязывал их на пальце… На каждое его слово, каждое его движение в душе Хуна всё отзывалось, тянулось — вот бы ещё раз прикоснуться. И он ругал себя за эти мысли, за каждую из них, и хотелось обрубить все на корню, не позволить себе лишнего, но перед глазами стоял образ божества, чьи одежды были распахнуты, а кожа источала жар. После такого сна Хуа Чэн ещё долго не мог успокоиться. Тело его было напряжено и горело от желания. Пальцы слегка подрагивали, а во рту стало совершенно сухо. Он пытался успокоить себя, не думать, но мысли возвращались к тому сну из далёкого прошлого — где он видел взбудораженного чарами демонических цветов Се Ляня. То, как он сдерживал себя и как реагировал на малейшее прикосновение. Всё это вызывало бурю реакций внутри. Член стоял крепко, сочился смазкой, и от малейшего прикосновения становился лишь крепче. Хуа Чэн сжал зубы. Вся эта ситуация непроизвольно возвращала его в ту самую ночь, когда он впервые познал удовольствие. Ему было тринадцать. Местом для ночлега служила полуразвалившаяся хижина, которой уже давно никто не пользовался. В крыше была огромная дыра и через неё пробивался лунный свет, освещая пыльную, полупустую и единственную комнату. Здесь не было ни стола, ни кровати — только покосившиеся стены и валяющиеся тут и там пучки соломы (Хун догадался, что здесь, помимо него, ночевал кто-то ещё). Он расстелил циновку на полу и лёг. Спать в таком положении было делом привычным — Хун скитался последние несколько лет и едва ли мог назвать какое-либо место своим домом. Настоящим домом. Такого не было, не существовало — он был одиноким мальчишкой, оборванцем, приходящим помолиться в храмы наследного принца. И если не выгоняли — остаться немного подольше. Так было раньше, так было всегда. Но, как только его высочество спустился на землю, — Хун стал следовать за ним, становясь незримой тенью, человеком, который всегда был готов защитить того, кто его спас, кто дал ему смысл, кто стал этим смыслом. Хун крепко зажмурился и попытался уснуть. И хотя тело его устало, но мысли совсем не желали покидать голову. Он то и дело возвращался воспоминаниями к событиям, произошедшим несколько дней назад, в пещере. В момент, когда его высочество сказал подойти ближе, когда попросил срезать прядь. И то, как Хун касался его кожи в темноте. Становилось жарко. Хун перевернулся на другой бок, поджал ноги и попытался отогнать от себя навязчивые образы. Но было поздно: снизу снова потянуло, и он снова ощутил… жар. Уже знакомый жар, с которым едва ли мог справиться мальчишка вроде него. Тем временем фантазия подкидывала всё новые и новые образы, расходящиеся с реальными событиями той ночи: наследный принц протягивает к нему руку, касается пальцами шеи… прикосновения его нежные, и от этой ласки хочется спрятаться, не показывать своих эмоций, реакций тела. Он так боится, что его высочество заметит! Но его рука опускается с шеи на грудь, прижимается у самого сердца, а оно так сильно бьётся, что, кажется, вот-вот выпрыгнет из груди! А Хуну хорошо: его лицо пылает, его чувства выворачиваются наружу и обостряются; он живёт каждым мгновением, он думает только об улыбке на губах и руке у себя на теле. Тишина в хижине прорезается тихим полустоном. Представляя и фантазируя, Хун и сам не заметил, как его рука оказалась внизу, под бельём. Он совсем неуверенно сжимал эрегированный орган. Хун впервые касался своей плоти таким вот образом. И впервые чувствовал удовольствие от этого. Он не знал, как именно и что нужно делать, поэтому просто тёр орган ладонью, слегка сжимал пальцами, а в какой-то момент и вовсе обхватил, проводя рукой вверх-вниз. Этого было достаточно, чтобы он изогнулся, удивлённо раскрыл глаза и застонал, находя пик удовольствия. Уже потом Хун корил себя за то, что сделал. За то, что опорочил его высочество своими мыслями, грязными фантазиями! Но при этом Хун больше не мог успокоить себя, когда в голове всплывали воспоминания: его высочество, сидящий в пещере на холодном полу и рука Хуна у него на груди. Ощущение горячей кожи, сбитое дыхание… Хуа Чэн невидящим взглядом смотрит перед собой. На его ладони — липкая сперма, а в голове — пустота. Он медленно отходит от оргазма и мысли его снова начинают блуждать. Хуа Чэн думает о том, что жизнь его навеки будет связана лишь с одним человеком — божеством, чья улыбка — это манящее воспоминание прошлого и призрак настоящего. Се Лянь. Его единственный Бог, за которым он всегда будет следовать. Его единственный смысл, его единственная любовь. Коралловая бусина поблёскивает на свету.