Apathy is a tragedy

Чтобы рассмешить публику — нужен талант; Чтобы рассмешить друга — нужно просто рассказать ему о своих планах.

      Путешествия для некоторых людей — смысл жизни. Многие готовы отдать жизнь, разум, и все скопленные на кредит и лекарства деньги за возможность глотнуть чего-то нового в другом городе или стране, напитаться знаниями и… Пропить их в ближайшем баре на родине. Так жили, живут и будут жить по крайней мере треть живых двуногих существ, которых знал Роберт Гэдлинг, либо уже развеяны по ветру, догнивают в деревянных гробах или хранят свои тайны на дне морском; половина давно отреклась от своих взглядов и мнений, продолжают нести благовоние лжи в массы в виде науки, панацеи и религии; оставшиеся жалкие остатки [к которым мужчина относил и себя] продолжали наблюдать, изучать всё, что происходит вокруг, сохраняя блеклый нейтралитет. Войны, мор и голод — ничто против способности людей приспосабливаться под любые жизненные изменения, как и следует паразитам. Хоб, прекрасно это осознавая, не зря примерил на себя рясу самовлюбленного, строгого преподавателя, которым восхищались практически все юные [и не очень] умы, оставляющие лучшие годы в университете. Делиться своим опытом и видеть огонек интереса [разжигающийся в настоящий пожар] в чужих глазах — лучше, чем воевать, торговать людьми, прятаться по грязным закоулкам от стражников да искать приюта в местных притонах. Мужчина не знает, когда именно жилось лучше, не привыкал ни к одному из столетий, перешагивал через время, старался сохранить для себя только действительно важное. Значимое. К этому можно было причислить и материальное, и духовное, и эмоциональное. С последним как раз возникла определенная проблема…И с этим нужно было что-то делать.       Научившись не привязываться особо ни к кому, кто мог дышать и думать, Роберт считал себя счастливым. Бессмертие дает уйму преимуществ, однако, один существенный минус перечеркивает все достоинства на корню. Мало кто хвастался, что таинственный, истинный англичанин [еврейской наружности], действительно их друг, разделяет с ними повседневность, быт и даже постель. А те единицы, кто мог бы это сделать, увы, на это никогда не решатся. В силу характера и привычек. Это бы вгоняло в тоску, если бы Роберт плохо знал своих приятелей. А знает он их до неприличия хорошо. Ибо таких людей можно пересчитать по пальцам одной руки. А нелюдей и того меньше.       Несколько дней безуспешно пытаясь забыться в работе, Роберт только для храбрости залпом вливает в себя дешевый виски и решается на отчаянные меры. На экране сотового высвечиваются до зубного скрежета заученные цифры. Тихие гудки тянутся бесконечностью ожидания. — Время видел, Гэдлинг? — Через мучительную минуту раздается из трубки. Без приветствия, напрямую. Голос на той стороне провода, несмотря на явное недовольство, звучал довольно бодро. И в сердце кольнула несмелая надежда на нормальный диалог. — Но ты ведь не спишь. — Не спрашивает - констатирует очевидный факт и невольно растягивает губы в грустном подобие улыбки. Проблемы других мало кого вообще волнуют [Хоб не исключение], но даже находясь далеко, он чувствует, как собеседник облокачивается на спинку потрепанного дивана и скучающе рассматривает потолок. Заняться нечем, иначе телефон был бы просто отключен. А бессонница явно дает о себе знать. — Это не повод трезвонить в три часа ночи, если ты, конечно, не сидишь на толчке в каком-нибудь обблеванном клубе, а в дверь ломятся наркоши и вежливо просят поделиться дозой. В чём дело? — Нужна помощь. — Набирай 112. До сих пор не запомнил, что-ли? — Хоб на это довольно фыркает и нетерпеливо подается вперед, локтем упираясь в край стола. В баре тихо, спокойно и уютно, несмотря на выходной день и подходящее для гулянок время суток. Профессор не один в заведении, но кажется только на него заискивающе поглядывают проходящие мимо официанты. — Ни один дежурный полицейский или врач не сможет дать мне нужный совет. А ты сможешь. — Роберту нравилось «закидывать удочку» не спеша, ведь такая крупная рыба могла с легкостью сорваться с крючка или утащить за собой, на дно, незадачливого ловца. Признание о том, что их беседа далека на самом деле от светской, стало бы ошибкой. — Много выпил? — Ещё нет. — И в подтверждение своих слов он качнул опустевшим стаканом в сторону, будто кто-то бы услышал, как стукнулись кусочки льда о стеклянные стенки. — Но приглашаю тебя присоединиться. — Блять, Хобс. Ты не мог утром меня на попойку позвать? Какого хуя ты не спишь? — Этот вопрос был ключевым. Примечательно, что столько раз он задавался в собственной голове — так и не находилось внятного ответа. Но это все детали — главное убедить в этом себя, а остальные поймут каждый по-своему. — Речь как раз пойдет об этом. — Говоривший неосознанно понизил голос до шёпота, будто бы открывал страшную тайну. Исповедовался. — Приезжай, не телефонный разговор. — Скажи только, пока я собираюсь, что мне не придется брать оружие, молитвенник и поддельные документы. — Не придется. Возьми свечи, надень свое лучшее белье и купи что-нибудь из успокоительного. Про белье я пошутил, к слову. — Воцарилось секундное молчание и Хоб услышал, как предательски щелкнула зажигалка, нарушая заветную тишину. — Мы поговорим с тобой о Дриме. — Поняла. Диктуй адрес. И пообещай сам себе, что я еду не попросту тратить свое и твое время.       Номер Джоанны Константин Роберт держит на быстром наборе, как на пульсе. Их крепко объединяет общее прошлое и настоящее, Гэдлинг трепетно хранит воспоминания от каждой их встрече [одна из которых до сих пор вызывает какое-то эстетически неправильное по всем законам этикета недоумение и безудержный смех]. Запутанная история связующей нитью сплела их буквально воедино, и профессор не стесняется открыто пользоваться этой связью. Девушка рано или поздно всегда отвечала откровенным содействием, чем и заслужила почетное уважение и доверие.       Они долго присматривались, принюхивались друг к другу — как два диких, израненных зверя на одной неприятельской территории, жаждущие понять, друзья они или враги. Ряд событий наглядно продемонстрировал, что однозначности нет, но симпатия и болезненная привязанность присутствовала. Как бы Константин не старалась отстраниться, рычать и плеваться руганью, только Хоб впился клещом: ненавязчивые беседы, обоюдный поиск артефактов и путешествия «за грань» предусматривали работы в паре, и ей только и оставалось что засунуть гордость и предубеждения куда поглубже, ибо на Гэдлинге некоторые психологические фокусы не срабатывали. У них немая обусловленность — каждый из них занимается тем, в чем знает толк, а когда появляется необходимость, обращается за поддержкой. Так сложилось, что бессмертному это требовалось чаще, чем следовало бы, и больше по пустякам, чем по чему-то серьезному. Но в этот раз все казалось серьезнее, чем обычная, ничем не примечательная неприятность.