Их тайны в убежище

Чем старше они становились и чем ближе друг к другу находились, тем больше неловкости ощущалось в случайных взглядах и мягких касаниях. Они не могли понять в чем дело и боялись произнести это вслух, пускай, на самом деле, чувствовали одно и то же. Обоюдная забота, их долгие задушевные разговоры и продолжительные молчаливые посиделки казались самым важным и самым нужным в этом мире — тем, ради чего стоит жить. Дискомфорт появился тогда, когда они стали ограничивать себя в действиях по отношению друг к другу. Казалось, что лишнее прикосновение будет странным в этой ситуации или лишняя фраза… То, к чему они в итоге пришли, самозабвенно целуясь на диване, никак не укладывалось в голове и не казалось логичным выходом. Но и неправильным оно не было, ведь иначе ни Инупи, ни Коко не было бы так хорошо. И холод отступил на последний план, ведь кровь бурлила кипятком и ядом, пока неслась по сосудам, а сердце с болезненным усилием перекачивало эту жгучую смесь, ускоряясь всё сильнее. Неправильность будоражила до дрожи в коленях и покалывания в кончиках пальцев, что дотрагивались до любимого тела. Губы затирались и немели, но не переставали встречаться в слишком настойчивых и даже грубых поцелуях. И им всё не надоедало, всего было мало. Хотелось скулить от желанной близости и от её недостатка; стонать от обжигающих прикосновений губ к и без того пылающей коже; выть от боли, которой сопровождался каждый укус. Они часто, по незнанию, могли делать друг другу больно, но так пылко извинялись, что сил вспомнить за что не оставалось. Понимание запретности всего, что они делают, только подогревало интерес и страсть. Их ведь осудят все на свете: родители, члены банды, соседи, близкие и дальние родственники, живые и мертвые. Все. Но сейчас, они в том убежище, что создали себе сами. Они скрыты от этого недружелюбного мира четырьмя стенами, тьмой и односпальным одеялом. Их не увидит и не накажет даже Господь Бог. Хотя, если он сам и велел «возлюбить ближнего своего», то почему их чувства неправильны? Почему им надо скрывать то, как сильно они любят? Как доверяют и как готовы пожертвовать жизнью ради счастья другого? Они ещё были детьми, наивно верящими в то, что смогут держать свои секреты при себе, но уже состоялись как взрослые, зная, что им ничего не светит. Поэтому каждый раз они уверены, что короткий миг страсти, мелькнувший между ними, не повторится. Всё это лишь гормональный всплеск и те самые подростковые ошибки, которые все совершают по глупости. Но обычно люди умеют учиться на своих промахах, а этим двоим не хватило мозгов осознать такую истину. Всё повторялось снова и снова, как в каком-то закольцованном событии. Хватает лишь маленькой искорки и уединения, чтобы они набросились друг на друга, словно изголодавшиеся звери. Будь здесь хоть кто-нибудь и они бы избежали очередной ошибки. Но никого нет. Никто их не увидит и не услышит. И это развязывало те путы, что они сами плели на запястьях друг друга, по чистой случайности используя одну верёвку. Прекратить бы всё это, но не получается. С каждым разом остановиться всё сложнее, ведь они учатся с отличием. Изучают не первый год, отыскивают слабые места и беспощадно давят на них, не позволяя уйти от себя. Становятся наркотиком друг для друга, вынуждая раз за разом возвращаться за новой порцией и превращая окружающих людей в ничто. Ни с кем больше не интересно. Слишком лень исследовать другого человека, когда рядом есть тот, кто знает тебя лучше, чем ты сам. Кому достаточно просто стоять рядом, чтобы заставлять мысли полниться грязным фантазиями, а тело возбухать желанием. Кто неведомым телепатическим образом, узнает все эти тайны, словно может рассмотреть в чужих глазах те самые картинки, что диктует озабоченное воображение. Кто начинает поддразнивать, невзначай касаться, приближаться сильнее дозволенного всеобщим этикетом и говорить так томно, что в животе тяжелеет от одного только звука голоса. Кто заставляет злиться, срываться, при этом осматривая местность на предмет укромных мест, куда можно затолкать виновника и хорошенько выцеловать его всего до трясущихся коленок. Между ними всегда было что-то странное, что они не обсуждали. Несмотря на всё, что парни делали друг с другом, произносить это вслух казалось постыдным. Наедине они чаще пользовались языком тела, предпочитая занимать рот чем-нибудь другим, а разговоры оставляли на момент нахождения в обществе. Пока эти отношения между ними никак не мешали жизни, то никто не поднимал тему, пусть и не был до конца доволен происходящим. Но что же говорить? Уместен ли вопрос «Кто мы друг другу?»? А может слишком страшно получить какой-нибудь невразумительный или негативный ответ, разрушающий идиллию? Как много они знают о жизни, чтобы определить происходящее? Может никто не объяснил, как должно быть на самом деле? Но они знают, как должно быть. Они знают, что считается нормальным и догадываются, что не подходят в эти рамки. Значит им и не стоит играть в нормальность? Притворяться такими парочками, как мальчики с девочками вокруг — для них слишком противно. Они совсем не такие. Они одновременно понимают это и одновременно нет. Хотят чего-то похожего, но совсем другого. И проблема в том, что им не хватает знаний и смелости, чтобы сотворить их индивидуальное «нечто». Засыпать в прохладной подсобке, греясь лишь теплом друг друга, когда на языке остаётся сладкое послевкусие чужого имени, что ранее вырывалось пошлыми и протяжными стонами — странно. Странно хотеть засыпать рядом после всего, будто настоящие влюбленные, а не обычные любовники. Странно жаться к телу и обнимать его, находя себе оправдание в низкой температуре воздуха, а не в отчаянном желании быть ближе и находить в этом что-то неправильное, несмотря на то, что они, ранее, буквально сливались воедино становясь одним целым. Странно сомневаться в своих собственных убеждениях, настойчиво проецируемых на себя и всех вокруг. Всё это не вписывается в рамки выстроенных ими же границ не обговоренных, а появившихся как по щелчку пальцев. — И все же, чего-то я не понимаю, — Сейшю глядел в потолок, подложив ладонь под голову. — Чего тут непонятного? — фыркнул в подушку Коко. — У нас есть потребности, которые мы обоюдно удовлетворяем с помощью друг друга. Разве тут может быть что-то ещё? Вроде такая обобщенная и неясная мысль, но она прикрепилась на обратную сторону черепа Сейшю, заставляя раз за разом выискивать ей объяснение. И почему-то от этого становилось очень больно. У него не было надежд и мечт, но желать чего-то большего, помимо удовлетворения каких-то потребностей, он не мог себе запретить. Парень не наивен, но и не так прагматичен, как Хаджиме, а потому испытывает обиду за объективацию своей жизни. Чувствует себя вещью, пускай и сам, в каком-то смысле, поступает также с Коко. Они оба получают выгоду друг от друга и заявить о ее неравности — значит сильно скривить душой. Инупи не видит друга предметом и сам не хочет, чтобы так видели его, но если он начнет поступать согласно своим ощущениям, то сломает хлипкую конструкцию их союза, держащегося непонятно на чём. Чаша весов накренится и баланс нарушится, что может привести к непредвиденным последствиям. Он хочет иного. Хочет так же страстно прижимать Хаджиме к стене, обжигая поцелуями шею, как и шептать слова любви и поддержки, обнимая после тяжёлого дня. Хочет отыметь его ещё раз прямо на этом диване и держать за руку на самом настоящем свидании в кафе или парке, как все эти раздражающие парочки вокруг. Хочет и касается спадающих на лицо угольных прядей, перекладывая их так, чтобы видеть ту родинку на виске. Наблюдает за равномерным дыханием и просто любуется другом, пока тот спит. Чаще всего Инупи проваливался в сон первым, не зная, что Коко занимается тем же, чем он сейчас и борется с желанием поцеловать. Между ними ведь ничего нет, а когда ничего нет — люди так не поступают. Пожалуй, секс партнер не станет визжать от того, насколько мило хмурится Сейшю после сна или как обиженно надувает губы Хаджиме, если разбудить его раньше, чем он выспится. Парни замечали друг в друге не только чувствительные места и эрогенные зоны, но и безобидные привычки, ритуалы, жесты, мимику, слова. Хотя самым прискорбным оставалось то, что эти знания они отрицали. «Между ними ведь ничего нет». — Куда ты? — спрашивает Коко, приподнимаясь с постели так, что одеяло соблазнительно соскальзывает, обнажая худое бедро. — У меня есть дела, — сухо отвечает Сейшю застегивая пуговицы на плаще. Вид чужого тела кажется таким привлекательным, что задержать на нём тяжелый вожделеющий взгляд не стало бы чем-то отталкивающим. Но парень твёрдо решил не давать себе подобных поблажек. — Что, прямо ночью? — недоверчиво кривится Хаджиме, просовывая руку под подушку, прежде чем упасть на неё головой. — Да, — все такой же безразличный ответ. Инупи не станет говорить, что ему нравится засыпать рядом с ним, ведь недавние слова добавили к этому удовольствию ноющую боль в сердце, предупреждающую, что такие моменты однажды закончатся. Поэтому он хочет отвыкнуть от них раньше, чем это станет поистине невыносимым. Он утомлен, расслаблен, нуждается в том, чтобы обнять кого-то или чтобы обняли его, но целенаправленно намеревается покинуть убежище, ибо воздух тут слишком густой даже в морозы. А сердце колит лишь сильнее от таких решений, пока окончательно не немеет от боли, отчаявшись в том, что его послушают. Потом уходить становится не так сложно. Иногда это делал сам Хаджиме, если не сильно уставал, но чаще всего Сейшю покидал его. Сначала находил отговорки, а потом перестал этим страдать, исчезая быстрее, чем в мышцы успевала вернуться былая твердость после расслабления. А Коко не показывал, что больно и ему. Что он сам изнывает от нехватки тепла друга рядом. Это ведь слабость, а парень редко и практически никогда их не признает. Он каждый раз сдерживает себя, чтобы не вскочить с кровати, кинувшись вдогонку. Плевать, если босые ступни обжигает холодным бетоном, но Хаджиме сердечно желает схватить Инупи за руку и попросить остаться. Остаться хоть раз за это время, чтобы он смог снова увидеть его спящим. Но парень слишком для этого горд и чтобы так поступить ему нужно совсем отчаяться и перешагнуть через свои непоколебимые принципы. — Стой. Инупи не успел сделать и шага от кровати, как на его запястье сомкнулись тонкие холодные пальцы. Он обернулся, в непонимании вскинув брови, и замечая какую-то новую эмоции на досконально изученном лице друга. — Не уходи, — во рту пересохло, а дыхание участилось. Не так-то просто переступать через себя и четко говорить то, чего сам хочешь. — А почему мне стоит остаться? Холодный тон, холодный взгляд и Коко чувствует, как его сердце тоже медленно обрастает камнем. Действительно, зачем? Чтобы я поцеловал тебя ещё раз? Чтобы рассказал утром очередной глупый сон, который пришел ко мне этой ночью? Мне правда стоит озвучить все те причины, по которым я хочу видеть тебя в этой постели дольше, чем длятся наши прелюдии и сам половой акт? К такому откровению Хаджиме был не готов и потому отпустил чужую руку, позволяя любовнику снова уйти. Ему в качестве утешительного приза достанется лишь подушка с исчезающим запахом кондиционера для волос. Хотя, что тут говорить — приз совсем неутешительный. Сердца черствеют. Обрастают камнем и льдом, вянут, немеют, становятся менее чувствительными, умирают, гниют. Всё становится хуже. Сильное чувство незавершённости и недосказанности мешает жить, высасывает все силы, сокращая их встречи. Искры между ними затухают и чтобы высечь их, приходится не один раз стучать по кремнию. Они перестают смотреть друг на друга, испытывают лёгкое безразличие, по-настоящему начинают отдаляться. В какой-то момент весы надломились и стали разваливаться по частям. Теперь баланса больше не существует. Больше ничего нет, как они и утверждали. Как и хотели. Как сами себя убеждали раз за разом. Мечты наконец сбылись, вот только с появлением пустоты иссякла страсть. Выходит, что-то всё-таки у них было? Взгляды почти не пересекались, а встречаясь не видели того, что прежде. Глаза превратились в стеклянные шарики, не отображающие ни капли былой души. Все началось резко и закончилось точно также и почти без боли, потому что боль следовала за ними по пятам все это время. Возможно, пока не стало поздно стоило признать то, что таилось на поверхности, но было непривлекательным и недостойным.