Our hopes and expectations, Black holes and revelations. Muse «Starlight», 2006
***
«Падение в астрофизическую черную дыру». Аккреционный диск (1) сияет всеми цветами радуги. Твои блестящие глаза отражают кромешную черную тьму с ослепительным светом вокруг, но, по сути, выглядят так, словно зрачки в них просто расширились. Но я всегда знала, что это не просто. Потому что Ты открываешь мне дорогу в космос. В безвоздушном пространстве мы не умерли и, гонимые чудовищной гравитацией, стремительно падаем. И нет привычной земной атмосферы, которая создала бы сопротивление – есть только сильно разреженный межзвездный газ. Поэтому наши волосы не рвутся, словно гривы, за нашими спинами, как это было бы под ноябрьским ледяным ветром слез, глупостей и отчаяния. Приливные силы начинают действовать, но только частично: удлиняются твои ресницы, и их конец теряется в сотнях или тысячах километров от нас в темной бездне. Я перебираю их руками, как арфу, и пою:Liebis Mädchen, hör mir zu, Öffne leis das Gitter; Denn mein Herz hat keine Ruh, Keine Ruh die Zither (2).
Вслед за ресницами начинаешь удлиняться и Ты сам: вот я уже вижу Тебя лишь нитью и различаю в Тебе только цвета тела и одежды. Своего обычного тела я теперь тоже не наблюдаю и начинаю закручиваться спиралью ДНК вокруг Тебя. Мы проходим через горизонт событий (3) и попадаем в более плотную среду, где яркий белый свет исходит из каждой точки окружающего нас пространства. Не проходит и мгновения после этого, как нас разрывает на элементарные частицы: я становлюсь позитроном, Ты – электроном. Меня охватывает небывалая тяга к Тебе, какую я еще не чувствовала никогда за жизнь. Я лечу к Тебе, и она растет… Я сливаюсь с Тобой в единое целое… И вместо нас возникают два безликих гамма-кванта.***
Облака сладкой розовой ваты освещаются Солнцем через узорчатые дырочки тюля. Я ложусь спиной на подушку, и глубоко вдыхаю запах магазинных роз, стоящих в вазе на столе. Крепко-крепко сжимаю еще одну подушку, нужную мне лишь для того, чтобы представлять перед сном, что вместо нее я обнимаю Тебя. О, если бы Ты сейчас лежал рядом!.. Сомкнутые ресницы, приоткрытый рот, рука под щекой, твой крепкий сон, освещенный давно поднявшимся Солнцем. Ты спишь и не знаешь, что мой бесконечно нежный взгляд устремлен на Тебя. Ой, у меня сейчас глаза заслезятся! Еще одни сутки. Еще один привет от неумирающей надежды. В мире нет ничего абсолютного. «Абсолютный ноль недостижим», — учили нас. И не только ноль. Невозможно неотточенными концами в ровный ряд разложить карандаши: концы не ровные и глазомер, и даже линейка имеют погрешности. Какая прекрасная вещь — погрешность, даже несмотря на то, что она отменяет перфекционизм. Ведь главное не это, а то, что она отменяет все абсолютное. А значит она отменяет границы. А значит в мире нет ничего невозможного! Теория вероятностей — это просто цифры, доли, набор буквенных обозначений и формул. Да, она показывает вероятность совершения того или иного события, но она не отменяет это событие! В мире нет ничего невероятного. В мире, во Вселенной, нет ничего абсолютного, а значит, я смогу все!***
Библиотека закрывается. Да, я снова собираюсь это перечитывать. И я перечитываю не сюжет, а свои чувства, мысли в момент первого чтения. Через время я прихожу туда и ощущаю «вкус» этой прежней жизни. Но прежняя жизнь не только в книгах. Она — в местах: с кем я обнималась на том перекрестке? что кому говорила? какую музыку слушала в наушниках, если шла одна? куда я тогда шла?; она — в фильмах и клипах, почти выученных наизусть; она — в характерных движениях, эмоциях, выражениях лиц людей: он улыбнулся так же, как и XX.XX.2021, она подняла брови так же, как и XX.XX.2020; она — конечно же в музыке: а когда я это слушала? а с кем я ассоциировала эту песню? а что мне тогда было важно? «Ля до ми со-оль фа, фа ля до ми-и ре (4)» — мои пальцы тоже помнят прежнюю жизнь.***
Очень-очень знакомые дворы. Моя любовь на пятом? шестом? десятом? этаже. А что, если то самое верхнее светящееся теплое окно – твое? И через пространство воздуха и стекла от меня Ты, возможно, сейчас допиваешь чай после ужина или, как я очень хотела бы, занимаешься тем, что действительно Тебе нравится, тем, во что Ты погрузился с головой, тем, чем наполнены твои желания, что я так хочу ощутить. А я сижу на одиноких качелях с металлическим запахом весенней детской площадки и смотрю на вечерних, возвращающихся откуда-то домой людей. Похожие волосы, похожая рубашка. Ты или не Ты? Я бегу следом за этим человеком, и вот, он поворачивает голову, переходя дорогу. Нет, не Ты. Просто я стану немного счастливее, если в еще одни сутки увижу Тебя, намного счастливее, если мы встретимся, улыбнемся и поздороваемся. А я ведь могу быть с Тобой вечно, неразрывно рядом. И могу посылать чувства и мысли, которые, отразившись от ионосферы, возникнут у Тебя. И тогда незачем «так бояться, что мы просто больше не встретимся (5)», потому что «там, где страх, места нет любви (6)». Потому что мы можем встретиться в любую минуту жизни, и, несомненно, после нее. «Любовь сильнее Жизни и Смерти (7)». Но мне пора идти, и, перейдя дорогу и обернувшись, я замечаю знакомую походку и силуэт. И тут же направляю лучи зрения в небо, откуда голубовато-розовым пучки света падают на нежную молодую листву под вступление фортепиано в «Resureccion del Angel (8)» в моей голове. В груди сворачивается тугой комок, перемещается в мозг, в глаза, и через них потоком устремляется вверх через призму солоноватой воды. Теперь я готова летать.***
Зачем они поменяли асфальт в городе? Теперь город выглядит как пустая, совершенно искусственная коробка. Но как же хорошо, что здесь, где свет низкого Солнца через ветви кустов вырисовывает полоски, переплетающиеся с черными трещинами, на пробивших тротуар корнях, на блестящих путях улиток, хорошо, что здесь они все забыли. Садится Солнце, садится ненадолго над посаженным людьми лесом, лесом, корни высоких деревьев которого давно уже переплелись с костями родственников этих людей. Тени покосившихся кованых крестов рисуют кружево на пожелтевшей церкви. В окне за решеткой дрожит огонек свечи, и этот свет в сотни раз живее, чем свет тех холодных ламп, которыми насыщен город. Огонек задувается, и я инстинктивно представляю запах тонкой струйки дыма потушенного пламени. Из церкви выходит молодой священник. На крыльце его ждет рыженькая худенькая высокая девушка. Он целует ее в щеку, берет под руку, и пара начинает отдаляться от меня по застеленной прошлогодней листвой кладбищенской дороге. Вот они присели, чтобы понюхать нежные ландыши, растущие на могилке, и, встав, молодой священник вставляет сорванную цветочную веточку в собранные волосы возлюбленной, вдыхает аромат густых прядей, закрывает глаза. Затем снова подает руку. Между черными, местами ржавыми оградами я пробираюсь к вагончику, бугристо покрашенному в цвет подъезда или остановки: он зеленый? или синий? или сине-зеленый? Открываю холодный замок, прикрытый обрезанной пластиковой бутылкой. Выключатель, чайник, микроволновка, стул, стол, занавешенное рваным плотным тюлем окно. Сквозь него пробивается свечение заката, ложась на вагонку, ложась на календарь, где большими красными цифрами выведено «202X». В электрочайнике осталось немного воды, я включаю его в розетку, опускаю рычажок-выключатель. Мое пальто — довольно легкое, но я закутываюсь в него и открываю окно, свет заливает каморку. Пакетик «Raspberry Indulgence», взятый из дома, лежит в переднем кармане моего рюкзака. Щелкает чайник, разрывается пакетик, нежно залетает в окно прохладный ветер, до моего носа добирается запах малины, напоминая кисло-сладкие страсти, взлеты и падения духа, слезы и блаженство, вызванное восхищением Тобой. Это была любовь? Это и сейчас любовь? Я решила, что я сама установлю, что для меня любовь. Несмотря на то, что все они про нее говорят. В любви есть и радость, чтобы ни говорили про нее страдатели, такие же, как и я. В любви есть и боль, и много боли, что бы ни говорили те, кто делает себя жестоким оптимистом или борцом с депрессией. Я всем им верю, потому что, если есть какие-то чувства, связанные с человеком, каких ни с кем другим нет — то я назову это любовью, что бы я ни ощущала. И самое лучшее, что в ней можно взять — это вдохновение и удовольствие. Вдохновение в восхищении, вдохновение в желании чувствовать боль, вдохновении в желании, чтобы раны вскрылись, вдохновение в сильных, жестоких приступах эйфории, стимулированной мною или Тобою. Удовольствие от того, что что-то проникает внутрь тебя, доставая до сердца, заставляя дрожать и плакать. И это не боль, это не радость. Это чувство касания глубоко в недрах, разбивающее ребра изнутри, как я разбивала бутылки о камни, стены, асфальт, фонарные столбы. Удовольствие, когда во время обыкновенной жизни фонит, держится уменьшенным трезвучием или напряженным секундаккордом рваная рана. Удовольствие от знания, что ты чувствуешь. Подрагивают струны моего сознания и тела, разной длины, частоты колебания, разного материала. «Vaga luna, che inargenti queste rive e questi fiori», — звучит в этой тихой коробке, в этом тихом месте, пока я пытаюсь разумом вызвать чувства. Горячий чай вливается в мое холодное, зацелованное вечерним ветром горло, растекается по телу, разливается огненной волной, по коже пробегают мурашки. «Ed a lei che m'innamora conta i palpiti e i sospir». Луна, мы увидимся сегодня в зените, в твоем зените на небе, в моем зените полета в звездных облаках моих разума и чувств, сегодня в полночь. «Giorno e sera conto l'ore del dolor (9)». А я все-таки могу превращать боль в любовь, это, кажется, то состояние, когда разум и чувства объединяются. И сейчас Ты ближе ко мне, чем когда-либо. Потому что, когда я вижу Тебя, Ты вне меня, когда Тебя нет рядом, Ты внутри. И сейчас перед глазами окно, трава, листья, кресты, лучи, но вижу я разбитое стекло твоих глаз, хрупкое изваяние ресниц. Сбоку, спереди, снизу вверх, сверху вниз гладят мои тонкие, как струны, нервы изгибы. Пряди волос отбрасывают тени на глазные впадины. Светлые участки кожи мягко мерцают золотистым, теплым, размытым сиянием. Широкие плечи, немного выпирающие кости, гармоничное телосложение... «Ты, Ты и люди, которые окружали Тебя, все вы не знаете, как Ты [был прекрасен] (10)». Я рада Тебя видеть. Но я была бы счастлива увидеть это не внутри себя, а рядом. Уловить новое, незнакомое движение. Найти изменения во внешности. Чувствовать твое тепло. Тепло не то, которое разливается горячими воспоминаниями, а то, которое излучаешь Ты сам. Знаешь, я столько раз касалась твоего астрального тела, что, мне кажется, часть его уже есть во мне. Потому что, где бы я ни была, вспоминая Тебя, твои слова, твои действия, я чувствовала себя принадлежащей не этому месту, чувствовала себя парящей над всем этим. Но только Ты сможешь оживить полностью этот сгусток энергии. Из золотистого в бледно-бордовый. Из бледно-бордового в фиолетовый. Из фиолетового в темно-голубой. Менялось небо. Кресты перестали отбрасывать тени. Повеяло прохладой из окошечка. Поздние сумерки. Деревья, ограды, купола, надгробия — все сильнее выделялись черным. «Знаешь, я так соскучился… (11)» Знаешь, я так соскучилась, что цепляюсь за голоса, за черты каких-то людей, как мне кажется, похожих на Тебя. Знаешь, я хочу, чтобы мне снова сделали больно. И я хочу видеть Тебя. Даже зная, что Ты холоден и недоступен. Даже зная, что я буду опять биться о стену, что я буду в синяках, ушибах. Знаешь, я так хочу что-то сильно чувствовать, я не хочу быть замороженной, спокойной, уравновешенной, гармоничной и так далее. Я недавно осознала, какое на самом деле наслаждение делать приятно тому, что (кто) причиняет мне боль. И эта боль как будто светлеет у меня на глазах, испускает яркий, звездный свет. Пусть даже, если его нет на самом деле, и он только внутри меня… О, как же изысканны слезы и страдания, о, как же изысканна душа. Полузаброшенный парк и реки крови у меня внутри. В алой жидкости отражаются огни гирлянд, повешенных на деревьях. Падают умирающие листья, хрустят под ногами. Сухие цветы в хрупких хрустальных вазах, все это под звон бьющегося стекла и аромат роз, смешанный с запахом дождя и дыма. «Понимаете ли вы, сколько разнообразного счастия и очаровательных мучений заключается в нераздельной, безнадежной любви?» «Любовь! <…> Какая бездна тайны! Какое наслаждение и какое острое, сладкое страдание! (12)» Полился запах того самого сладострастия, что бывает только в майские ночи. Когда водяной пар смешивается с пьяным запахом черемухи и свежей листвы, когда ложатся и не поднимаются пыль и ослепляющий свет дня, не загораживают смог и световое загрязнение ближайшей звезды окна в звездные миры, закаты и сумерки. Когда ночные птицы соединяют капли воды в бурлящие трели, отстукивают ритмы. Когда, кажется, не спит только один человек в этом небольшом городе и видит все и всех, и чувствует все и всех. Именно он летает над домами на метле, заглядывая в окна, видя чужие сны, ощущая чужую боль и чужое наслаждение. Он наполняет звездным светом и теплом тела и души тех, кого любит. Этот он и есть я. И именно это время для меня и есть сладострастие. Отблескивают рыжие фонари трассы на отполированных гранитных поверхностях надгробий. Ветра нет. И разрезают воздух этой тишины шумы от шин проезжающих невдалеке машин. Уже появились мотыльки. Они, сдавленно мерцая крыльями, залетают в приоткрытое окно. Кружат вокруг ноутбука и горящей на другом краю стола свечи. Садятся на грубые доски столешницы, стен, садятся на клавиатуру. Показывают свои бледные одеяния — розоватые, зеленоватые, коричневатые, желтоватые. Шевелят усиками, бегают и снова взлетают, бьются в экран или улетают в окно. Становится еще прохладнее, и я снова ставлю чайник, разламываю пальцами веточки мяты, кладу их в пожелтевшее ситечко. Тонкий аромат заполняет помещеньице, как хрупкий хрусталь, этот запах. Касаюсь губами горячей кружки — даже здесь я стараюсь употреблять чувства на максимум. Горячая жидкость приятно контрастирует с холодным, свежим, влажным — почти ночным — воздухом. Медленно, медленно, но все же движется Луна к зениту. И я, слившись с музыкой, слившись с воздухом и чаем, не двигаясь, стараюсь заметить процесс ее перемещения. Мне кажется, что я ее гипнотизирую, либо она гипнотизирует меня. И я растворяюсь в этом холодном ее свете. И кажется мне, что она способна ответить мне на все мои вопросы, показать мне то, что я попрошу. Ибо тот же лунный свет, что пришел ко мне сейчас, в эту же секунду крадется в твое окно, и шаги неслышно звучат, как фортепиано под «tiptoe to your room a starlight in the gloom (13)». Луна бережно кладет свои лучи на твои плечи, высунувшиеся из-под теплого одеяла. Многократно отражается в твоих волосах — они меняют цвет. И с этим светом я, дрожа всем телом, передаю Тебе свои чувства, передаю то, что наблюдаю. И вижу Тебя. «Ты обо мне помнишь? Помнишь? Помнишь? (14)» Скрипят половицы, скрипят несмазанные петли двери. Я выхожу и окунаюсь в объятия влажной улицы. Я оглядываюсь по сторонам: высокие тополи отбрасывают темно-голубые тени на бугорки земли, скрытые под плитами. Оранжевый свет на тропинках обводит очертания наливающихся бутончиков черемухи. Верхние листья деревьев еле заметно колышутся под невесомыми подталкиваниями воздуха. Блестит на фонарях их еще не запылившаяся липкая пленочка. Я вдыхаю: мягкий, сырой аромат поздневесенней ночи вливается в мои легкие, а из легких — в крылья. Я поднимаю взгляд на небо… Светло. Но не совсем белые ночи, однако, все же, далеко не каждая звезда может пробить тонкими иглами лучей эту дымчато-синюю засветку — остаются лишь имеющие самые отрицательные звездные величины… «Nocturnal me». Знаешь, я так хотела бы видеть Тебя рядом прохладной августовской ночью. Рядом на старом покрывале, с термосом и кружкой мятного чая. Я бы повалила Тебя спиной на Землю. И Ты увидел бы то, что я наблюдала в твоих глазах, и то, что я чувствовала, когда Ты держал мои ладони. Потому что время отнесло нас в ту часть Солнечной системы, откуда лучше виден Млечный Путь. Его проекция в твоих глазах, а, когда ложусь рядом, он, огромный, обнимает меня, и я чувствую его приятную, очаровательную прохладу. Я бы искала знакомые созвездия, помогала бы Тебе находить звезды, их составляющие. Твое созвездие — два хвостика, мое созвездие — частично под засвечивающим горизонтом… «Ignite our dreams of starry skies (15)». Едва чувствуемый ветер сопровождает меня к самой темной тропинке. Но я хорошо знаю этот путь. Первая знакомая могила. 01.08.1987 — 31.07.2005. Фотографии нет. Но что сделал с собой этот человек? Ведь неслучайно, вероятно, он встретил смерть накануне восемнадцатилетия. Я еще была совсем маленькой, когда его бледное и, надеюсь, прекрасное тело закрывали крышкой гроба, зарывали землей. А что, если этот легкий ветер, хватающий меня за голени — его холодное дыхание? И, двигаясь дальше, я чувствую, как морозящие мурашки ползут по моим пальцам к запястьям. Временами, краем глаза заметив сбоку какое-то шевеление, я резко оборачиваюсь. И каждый раз убеждаюсь, что это всего лишь прядь моих растрепанных волос, летающая где-то у щеки. Остановившись и прислушавшись, здесь можно услышать тихой низкой нотой держащуюся пустоту. Это колеблются оставшиеся от потерь полости внутри душ бывавших здесь людей. Это темные останки покалеченной, разбитой, сорвавшейся, расчлененной любви. Это поблекшее счастье. И это то, что может помешать им дарить счастье другим. И внутрь меня будто бы проникает этот бледно-серый дух, заставляющий впасть в бесчувствие. Но стоит лишь немного переменить декорации. Красные кирпичи еще кое-как отражают свет, но темными ожогами в этой гробнице зияют стрельчатые оконца. Шпиль церкви едва-едва виднеется из-за верхушек деревьев, стены ее закрашены стволами и узорчато-резными оградами. Я где-то в глуби этого красивого кладбища, и вот уже почти не слышны звуки трения шин об асфальт. «Where the search lights find us drinking by the mausoleum door (16)». Я будто заперта здесь, меня тут никто не тронет или схватит меня и унесет в подземелье. Дрожь и холодок пробираются по запястьям вверх — к локтям и плечам. Замерзают ноги, кожа лица, наверное, сейчас такого же цвета, как у той незнакомой бабушки, которую я видела однажды в гробу. Концами пальцев осторожно цепляюсь за выступы кирпичей и кажется мне, что ладонь моя холоднее стен этого склепа. Черным прямоугольным пятном посередине сияет яма, провал. Там, должно быть, пусто, по крайней мере, я ничего не вижу. Ступая аккуратно, чтобы не попасть в эту дыру, подхожу к окну и сажусь на подоконник. Колют кожу кусочки обсыпавшихся цемента и штукатурки. Я делаю долгий глоток из своей бутылки. В окне напротив, не мерцая, горит Юпитер. Он уже далеко ушел от Сатурна, по сравнению с тем, как было тогда. Расслабившись, я, не двигаясь, начинаю смотреть на него. «Réponds à ma tendresse! Ah! Verse-moi, verse-moi l’ivresse! (17)» И холодную свою кисть я кладу себе на шею. Оставив бутылку на полу, обнимаю уже обеими руками плечи. И на месте Юпитера зажигается холодное сияние из-под бровей. Светлеет знакомое лицо, резкий темный контур обрисовывает широкие плечи. На светлую кожу, на шею бросают тени волосы. Длинные ресницы изысканно перерезают веки. Ты моргаешь, и свет неясной природы отражается в твоей радужке. «Ihre Lippen schwach und blass und seinen Augen werden nass (18)». И чувствую я горячие ладони на моих плечах. Они опускаются по рукам ниже, снова вверх-вниз. И чувствую я, как я согреваюсь. А теплые мягкие руки двигаются к моим ладоням, закрывают их собой от уличного холода. И чувствую я, как по моим пальцам начинает пробегать поток электронов. А кожа бледного лица передо мной начинает тепло светиться золотым и звездным. И через темно-голубой портал Твоих глаз меня выбрасывает в межгалактическое пространство. Меня уже ничто не держит на этой полной страданий Земле, и я могу летать, окрыленная твоим Звездным Светом, держа его с собой, внутри. Но я снова вздрагиваю и вижу на фоне темно-голубого белоночного неба очертания моей ледяной руки с потерявшимся между пальцами Юпитером. И тело мое медленно остывает. Но было же это? Было? А что, если это твоя душа, твое неосязаемое тело были здесь? Конечно же, Ты меня помнишь. И, проснувшись утром, после сладкого сна этой милой ночи, Ты поправишь спутанные волосы, щекочущие щеки. И в эту минуту вспомнится Тебе смутно знакомое лицо и дрожащие, горящие синим пламенем глаза. Образ уйдет также быстро, как и пришел. Но в один и тот же момент времени мы все-таки подумаем друг о друге. Декабрь 2021 — август 2022, полнолуние, созвездие Рыб над Юпитером