***
Я пройду по дороге холодной И зайду в надоевший кабак. А там Он. Без рубашки, голодный. «Как без закуси пить можно?! Как?!» Он читает, бродя меж столами, Руку сильную вскинул вверх. Золотыми, как осень, кудрями Машет. «Его бы в ЛЕФ Отвести бы, к стене прижать бы, И смотреть в Его пьяный взгляд... В эти кудри б зарыться руками И не сметь повернуть назад...» Он читает, то стиснув зубы, То кричит, что на улице слышат. «Мне б почувствовать эти губы...» Каждый зритель почти не дышит... «Разорвать бы мне всех их в клочья! От пьян’ых оторвать Его взглядов И украсть под покровом ночи, Словно оба под действием яда!» Прокричал Он последнюю строчку, Зритель замер в пустой тишине. Встал и хлопает кто-то, но точно Он им нравится меньше, чем мне. Шквал оваций, бурные крики Провожают за стол его прочь. А Он тихо, с улыбкой поникшей Своей спутнице: — Выпить не прочь? Прекратить наливать Ему уж Приказал официанту кто-то. «Говоришь ты неслыханну-с чушь! Покажите мне этого ‘кто-то’!!!» Мне бы выйти отсюда скорее, Душно, крики и алкоголь. Закурю, на ступеньки сяду. Мне такое уже не в первой... Заорёт на меня самозванец: «Здесь не курят! Эй, Вы гражданин!» Покажу ему средний палец. «Катись к черту, ты, сукин сын...» Он выходит и рядом садится, Без пальто и без шапки, босой. «Мне бы дымом не подавиться От такой красоты неземной...» Пьяным взглядом сжигает мне душу, Наклоняется ближе ко мне. «О, это Вы! Маяковский! Приглашаю я Вас на дуэль! Будем строчками громко стреляться, Знаю точно, понравится всем! Не захочешь, могёшь отказаться... Ну так что? Может быть, завтра в семь?» Выдыхаю последнюю тяжку И окурок тушу об ступень. «Да Вы что! Соглашаюсь, Есенин! Если так уж, то завтра в семь!»***
Лучший галстук, ботинки начищены, Тройка-ворон — любимый костюм. Разливаются голосищами В душном зале гомон и гул. Два стола. Покрывала-простынь. Надпись сзади — обряд неизменен: С одной стороны «Маяковский», С другой — товарищ «Есенин». Руки вскинуть, сцепить, улыбнуться, И глаголами жечь сердца. У меня в ногах не собьются, Докричат мой стишок до конца. «Левой, левой!» — орут. А толку? Ведь остался один лишь миг, Как утихнет и шум, и гомон, Вступит Он, не жалея лиг. «Мне осталась одна забава — Пальцы в рот, и веселый свист! Пр-р-р-рокатилась дурная слава, Что похабник я, и скандалист…» Про себя наизусть все строчки. Только тихо. Не знает никто, Как же сильно и как же долго Я влюблен в одного лишь Него. «Ах, какая смешная потеря! Много в жизни смешных потерь…» Закричит на Него ведущий: «Есенин, порыв свой умерь!» «Пусть читает!» И слушать, слушать, Слушать дальше и думать о том, Как бессмысленно Он запутал Мои мысли в огне голубом. Все цветы и рукоплесканья Пускай забирает Он. После девицам запуская Руки под ткань панталон. «Пить, гулять, веселиться до ночи! Маяковский, идёмте с нами!» Оголяет белую шею. «Мне в неё бы впиться губами, Не пускать, самому поддаваться Той истоме, дурманящей взгляд. И глазами не отрываться, И не сметь повернуть назад…»***
Все по новой. Читает пьяный, То ли шепчет, то ли кричит. Я не слышу. На кухне снова. Голос в спальне — «пусть посидит». Посижу, что мне делать? И тлеет Между губ надоевший табак. «Я? Прекрасно! Меня не жалейте». Сам влюбился — сам и дурак. Лиля знает. Мне ведь не скрыться. Слишком горько горит в груди. — Володя, тебе бы забыться. Не полюбит, к нему не ходи. Слишком много девичьих платьев Разрывает каждую ночь. — Да я знаю, Лиля, все знаю! Но любви не хочется прочь… Та вздохнёт и со мной закурит. Всё сказали друг другу без слов. Смотрит грустно и брови хмурит. А во мне слишком много снов, Мыслей, рифм, перепутанных между, И исписанных синью чернил Бумаги листов. Всю надежду Я храню до своих же могил. Перестану строк’ами стреляться, Перестану писать стихи. Мне осталось только смиряться И сгнивать от слепой любви.***
Декабрь. Двадцать восьмое. Вот он — начал новую жизнь! Как шарфом, задушен петлёю. И мне теперь незачем жить. Кровью стих. На столе бумага. Нет в «Англетере» чернил. Не подобрать саркофага Для пустых его глаз глубин. На лице не гримаса — ужас. Вновь я голос срываю сам. «Как ты мог весь мой мир разрушить?! Как ты мог моим миром стать?!» Петербург, и Москва, и Россия Собрались на похоронах. Затеряюсь в толпе, неприметен. Мне мозги прожигает страх. Лиля под руку держит. А толку? Не поднять головы, не взглянуть. В голове совсем тихо, только Строчки поэм наизусть.***
Дома — пуля, висок. Пистолета Догорает последний выстрел. Так вот глупо закончилась песня Влюблённого футуриста.