Место встречи изменить можно

1 Тибидохс. Они встречают друг друга на первом курсе. Они — это девочка-цыганка и мальчик-математический гений. Она всегда знала, что она ведьма. Она ходила ночью на кладбище, она рисовала маркером на теле скорпионов и пауков, она одевалась только в чёрное. Она знала десятки видов гаданий: раскладывала карты Таро и раскидывала камушки, зажигала свечи и смотрела в зеркала, опускала кольца в воск и увлекалась хиромантией. Его всегда называли одарённым. Сам поступил, преодолев огромный конкурс, в физико-математический лицей, выиграл несколько городских олимпиад и мог перемножать в уме двузначные числа. Она всегда была разной. Манерные отутюженные девчонки с бантами в полголовы презирали её и считали пацанкой. Ей ничего не стоило подраться с мальчишками на перемене и заехать кому-нибудь в нос, а потом, помирившись, петь с ними нецензурные частушки под гитару. Мальчики же до какого-то времени и впрямь считали её "своей в доску" — но потом, годам к десяти, резко решили, что водиться с девчонкой — стыдно. И Рита Коршунова осталась одна. Тогда она стала «вести себя как девочка» — ей, девушке южной, это было даже легко. К двенадцати годам она научилась цокать каблучками, заплетать себе красивые косы и говорить хрипло и певуче одновременно. И девочки, хоть и ненавидели её, тайком восхищались её грацией и таинственной улыбкой. А пацаны снова стали драться — но уже не против неё, а за неё. Поздно. Рита привыкла быть одна. Семён Пеньедыр всегда был одинаковым. Всегда был бледным, светловолосым, с тусклыми светлыми глазами, высоким, достаточно спортивным, болезненно чистоплотным и серьёзным не по годам. Друзей у него не было ни одного. Зато были приятели, нужные ему для разных деловых комбинаций. Они вечно нуждались в деньгах и брали у Семёна в долг, но почему-то он только обогащался. А ещё бабушка научила его играть в преферанс, и он часто обыгрывал товарищей в пух и прах. Поэтому, вероятно, друзей у него и не было. Но его это не волновало. Он привык быть один. За национальность Риту никогда не преследовали. Кочевой жизни она никогда и не знала: ещё её прадед осел в деревне, дед перевёз семью в город, а отец уже был рождён в Москве. У Риты было пятнадцать двоюродных братьев и сестёр, но родных — ни одного. Хотя она бы хотела младшего братика или сестрёнку. Но ограничивалась тем, что приходила к родственникам и нянчила "малышню". За это её в родне любили. Бабки учили гадать и врачевать, дядья — играть на гитаре, а тётки — вести хозяйство. За национальность — а точнее, полную неразбериху с ней, Пеньедыра преследовали, сколько он себя помнил. Он был и русский, и украинец, и армянин, и, кажется, где-то в родословной затесались поляки и евреи. Внешность у него была вполне славянская, но вот пресловутой русской "широты души", раздолбайства и поклонения Авосю в нём не было никогда. Скупой, расчётливый, нервный — ну в кого он такой уродился и куда ему деться? А уж за фамилию его гнобили и били везде: и в школе, и в лицее, и в ДК, где он занимался шахматами. Рита никогда никому не разрешала называть себя Маргаритой или (тем более) Марго. Марго была её прабабка-ведьма, и Рита чувствовала, что не имеет права на это имя. В Тибидохсе она сразу же сказала, что обращаться к ней можно только на "Рита" или — в исключительных случаях — РШК. Прозвище "Шито-Крыто" у неё было уже давно, но нравилось ей больше фамилии. В конце концов, Ритки Коршуновой с тонкими косичками больше нет. Есть только грозная РШК, любимая ученица Клоппа, лучшая на курсе в ядах и сглазах. При поступлении в Тибидохс Семён назвался Семь-Пень-Дыром. Это прозвище пришло к нему как-то стихийно, но сразу полюбилось. Звучно, оригинально, ёмко: и имя и фамилия вместе. В конце концов, нет больше незаметного мальчишки, над которым можно издеваться — есть только финансовый гений, талантливый математик, спортсмен-драконболист. И для них — как, впрочем, и для всех остальных учеников — в Тибидохсе начинается новая жизнь. 2 Тренировка. Они пересекаются с десяток раз в день. Трижды в Зале Двух Стихий за едой, на парах, вечером в общей гостиной и, конечно, на тренировках. Даже представляют их на матчах друг за другом: у Семь-Пень-Дыр четвёртый номер в команде, а у Шито-Крыто пятый. Как всегда Ягун не прекращает язвить в сторону Горьянова (Семь-Пень-Дыра порой так и подмывает спросить, уж не влюбился ли он), Демьян же в ответ пытается светлого протаранить — разумеется, безуспешно. Идиотсюдов орёт, Лоткова закатывает глаза, превеликая Гроттерша мотается по всему полю на своей скрипке-переростке, а Рита Шито-Крыто лишь загадочно молчит. Иногда Семь-Пень-Дыру кажется, что только они вдвоём сохраняют адекватность среди этого хаоса. Неудивительно, что именно на тренировках они начинают общаться: других нормальных-то вокруг нет. Семь-Пень-Дыр рассказывает Ритке о том, что недавно видел Зубодериху без очков, и из глаз у неё било свечение. Вскользь интересуется, не знает ли случайно Рита, как её любимая ученица, что с ней. — Рита случайно не знает, — меланхолично отвечает Шито-Крыто, откидывая с глаз длинную чёлку, — но может порекомендовать тебе не лезть не в своё дело: целее будешь. Учитывая, что советы РШК даёт настолько редко, что почти никогда, к её мнению Пень решает прислушаться. И — раз уж заговорили о сглазах — спрашивает, не может ли она помочь с домашкой. — Может, — пожимает плечами Рита, — за две пачки пастилы для купидонов и шоколадку для неё самой. — Много, — торгуется Семь-Пень-Дыр. — тогда с меня три пачки пастилы (всё равно по скидке), шоколадка, а с тебя ещё и зелья. — По рукам, — кивает Ритка, но руки не даёт. Попробовала бы протянуть — Семь-Пень-Дыр заявил бы, что девчонкам руки не жмёт, но она, будто прочитав его мысли (хотя почему "как"?) лишь безразлично отлетает в сторону. И Пень сам догоняет её и протягивает ладонь первый. 3 Матч. Они летят идеальной, много раз отработанной двойкой: он чуть впереди, она почти сразу за ним, никакой бабай не вклинится. Одурительный мяч Пень держит под мышкой, не успев ещё прикрепить к специальному держателю. Египтяне окружают их и гонят прямо к дракону. Лобовая атака — совершенное безумие, но затормозить на такой скорости почти невозможно. Да даже если и можно было — Пень бы этого не сделал. Им надо забить любой ценой, а что будет потом — уже не важно. Сарданапал не должен проиграть из-за них свой перстень. Когда Тефтелет внезапно вырастает прямо перед ними, времени испугаться просто нет. Пень встречает пламя грудью, чувствуя, как сухой жар обдаёт его кожу, но думает лишь о том, как бы закрыть собой РШК. В конце концов, он в любом случае пострадает — зато она получит шанс забить. И, уже падая, Семь-Пень-Дыр видит, как Шито-Крыто, подобрав беспризорный мяч, влетает прямо в раскрытую драконью пасть, пользуясь тем, что Тефтелету нужно вдохнуть. Да, слава самого непредсказуемого игрока команды ею совершенно заслужена. 4 Магпункт. Ещё не успев открыть глаза, Пень понимает, что он в лазарете. Только там такие удобные кровати, в которых буквально проваливаешься, тяжёлые тёплые одеяла и неповторимый запах трав. Кто-то очень знакомо хмыкает, и Пень от изумления просыпается окончательно. Ритка. Какого Лигула?.. — Жив? Ну и здоров же ты дрыхнуть! — говорит это странное видение Риткиным голосом. Пень приподнимается, ошарашенно оглядываясь. Да, магпункт, дальняя его часть, закуток за ширмой. В окно бьёт солнце — если и утро, то явно не раннее. На тумбочке пустая кружка, несколько записок, зудильник и поднос с едой. Семь-Пень-Дыру очень хочется спросить, что Шито-Крыто здесь делает, но вместо этого он произносит нечто другое. — Сколько я уже тут? — Почти сутки. Матч закончился в субботу к полудню. Сейчас воскресенье, десять. Пень кивает. — А ты... всё это время тут? Шито-Крыто усмехается. — Почти. Но не по твою душу. Ягге помогала. После матча началась давка, куча идиотов себе что-нибудь да повредили. Это сейчас тихо, а вчера здесь пол-Тибидохса побывало. — Ты помогала Ягге? — тупо повторяет Пень, чувствуя себя пнём в буквальном смысле. Ладно, допустим, он тяжелораненый, ему можно. — Не просто так, конечно. Мне для зелий кой-чего надо. Не к Клоппу же идти! Семь-Пень-Дыр ещё раз кивает. Пробует потянуться, рассматривает забинтованные руки, шевелит пальцами. — Кстати, преподы всю команду поздравили. В особенности Таньку, Ягуна и нас с тобой, — рассеянно добавляет Шито-Крыто, вставая. А потом приближается к изголовью, наклоняется и целует его в щёку — совершенно буднично и спокойно. И, не прощаясь, исчезает. 5 Кабинет Сарданапала. То, что происходит, кажется Семь-Пень-Дыру какой-то очень несмешной шуткой. В смысле: преподы пропали? В смысле: заботиться о мелких? В смысле: готовиться к матчу с невидимками без Соловья? В смысле: Шито-Крыто клеится к Бейбарсову? Последнее открытие на фоне остальных — детский лепет, но почему-то оно вызывает слишком много эмоций. Ну, казалось бы: пусть себе клеится. Вон Склепша с него глаз не спускает, Аббатикова внаглую пялится, даже Танька нет-нет да зыркнет. Валялкин тоже в некромаге дырку взглядом проедает, этот, наверное, по другим причинам, хотя кто их, светлых, знает. Пень подавляет неуместный смех. Так почему кокетничающая Шито-Крыто его так раздражает? Ведь встречалась же она долгое время — правда, под действием магии Купидона, но всё же — с Тузиковым. Так же, как все девчонки, пыталась привлечь к себе внимание Пуппера. Ходила на свидания с Жорочкой — вероятно, от скуки или из спортивного интереса. Да и старшекурсники на неё заглядывались и ещё бы им не заглядываться. Но именно Бейбарсов с его бархатным взглядом, глубоким голосом и роковой внешностью Семь-Пень-Дыра бесит. С какой стати этот Давислонищев (копирайт мадемуазель Склепофф), ничего особенного не делая, получает так много женского внимания? Пень, конечно, не завидует. Он же встречался и с Лотковой, и с Гробыней, и даже с Пипой Дурневой. Просто... неужели РШК, далеко (вроде) не последняя дура, не видит, что с Бейбарсовым ей совсем-совсем ничего не светит? Потому что тот любит единственного человека — себя. На девяносто девять процентов так точно. И ещё на один процент — Гроттершу. После собрания Пень увязывается за Шито-Крыто в библиотеку, параллельно допытываясь, что она думает по поводу исчезновения преподов. Но та, естественно, от прогнозов воздерживается: зачем рисковать и что-то предполагать, когда можно промолчать и сохранить репутацию человека-который-никогда-не-ошибается? Зато Ритка соглашается завтра немного полетать вместе до тренировки. И это, наверное, можно назвать свиданием. 6 Выпускной. — Какие люди — и без охраны! — ехидно говорит за плечом Ржевский, и Семь-Пень-Дыр соглашается. Ну надо же: пять лет учился с какими-то обезьянами, а это, оказывается, люди! Прям без пяти минут взрослые ответственные человеки — особенно румяный Ягунчик в пиджаке. Семь-Пень-Дыр лениво провожает взглядом вальсирующие пары. Шурасик и Ленка Свеколт — две ходячие энциклопедии — и тут в своём репертуаре: даже во время танца решают какие-то проблемы вселенского масштаба. А она ничего, даром что заучка. Рост, ноги, волосы, там, платье по фигуре — всё как полагается. Ей бы чуть попроще быть — не обязательно совсем дурой, но хотя бы как Склепша, — парни бы штабелями укладывались. Вон и сама Гробулия — с Гломовым. Тот в костюме похож на какого-нибудь телохранителя из лопухоидных фильмов, эдакий шкаф представительного вида. Сама же мадемуазель Склепп очаровательна, хотя Пень, конечно, не упускает возможности сказать ей, что с зелёными волосами она смахивает на кикимору. Вот Трус, Балбес и Бывалый — Тузиков, Горьянов и Бульонов (временно одинокий по причине временно заистерившей Пенелопы). Пасутся у накрытых столов. Понятно теперь, почему Глом то и дело на них посматривает: боится, что всё сожрут. Вот Шерочка с Машерочкой — Пупсикова и Попугаева. О Древнир, что это за розовое облако вокруг Дуськи? Больше всего напоминает сдёрнутый с окна розовый тюль плюс энное количество рюш, кружев и бантиков. А что с Попугаевой? Вот зачем было вешать на себя СТОЛЬКО побрякушек? Кольца, серьги, браслеты, ожерелье, броши? Ей вообще не тяжело на себе такую тяжесть таскать, да ещё и танцевать? — Тебе не приходило в голову, что мы одеваемся для себя, а не для того, чтобы услаждать твой требовательный взор, о Пнистый Скряга Дыр? — мимоходом выплывает из толпы Гробыня и тут же снова исчезает, не успев выслушать, что чужими мыслями интересуются те, у кого не хватает собственных. Угу, конечно. Гроттерша, конечно, тоже платье напялила исключительно для себя, а не для Валялкиных и прочих Бейлошадкиных. Единственная, пожалуй, кто действительно одевается (и в целом живёт) для себя — это Шито-Крыто. Стоит у стеночки, успокаивает рыдающую Зализину (делать ей больше нечего?), и плевать, кто на них смотрит. Красивая она, Рита. И винтаж ей идёт: вся такая готически-роковая, настоящая женщина-вамп, гордая и невозмутимая. Хотя нет, кажется, Бедная Лиза выводит из равновесия и её: вон, начинает глаза закатывать, на часы смотреть, хмуриться, губу закусывать… Пора Ритку от Лизон спасать. И Семь-Пень-Дыр под насмешливо-подзуживающие улыбочки Склеповой и Жикина идёт приглашать её на танец. И каким-то странным образом, незаметно для Дыра, один танец перетекает в другой, количество напитков на столе уменьшается, из-за чего агатово-чёрные глаза Ритки начинают блестеть всё сильнее, а вечер переходит в ночь. Но утром — хотя какое там утром, на рассвете, в четыре часа — когда в дверь Семь-Пень-Дыра начинает барабанить Жикин с сообщением, что маечник и некромаг собираются драться из-за Гроттерши, Шито-Крыто рядом нет. И Пень хоть убей не может вспомнить, что произошло ночью — и произошло ли. Она впервые поцеловала его в Зале. Потом он её на Главной Лестнице. Потом они продолжили это увлекательное занятие в одной из ниш, потом зашли к ней за гитарой, потом горланили «Ангелы и аэропланы» и ещё что-то в общей гостиной, потом снова долго и упоительно целовались у входа в его комнату, а потом… воспоминания обрывались. Но даже те, что остались, складывались в достаточно приятную картину. 7. Магфорд. В Англии Семь-Пень-Дыру не то чтобы нравится или не нравится — ему там никак. Не хорошо, не плохо. Заняться есть чем (комбинировать, проворачивать сделки, что-то организовывать и продумывать) — и хорошо. По крайней мере, их не достают тренировками (в отличие от Гроттерши с Ягуном) и в целом не особо ограничивают их свободу. Склепова кутит дни и ночи напролёт, Шурасик со Свеколт просиживают сутками в библиотеке, Жикин бегает по свиданиям, а Горьянов пропадает где-то с Кэрилин Курло. Гроттер разбирается со своими бесконечными мужиками, Пуп и Поп скупают пол-магического Лондона (можно подумать, не на что больше деньги тратить, как на тряпки), а Пню в свободное от финансовых вопросов время решительно нечем себя занять. До того момента, как он однажды ночью, возвращаясь из одной кальянной (где пытался договориться по насущным проблемам с джиннами), не наталкивается в магфордском коридоре на мило прогуливающихся Шито-Крыто и Бейбарсова. Ни некромаг, ни сама РШК смущёнными не выглядят. Глеб поясняет, что они нашли где-то вмурованные в стену древние кости магов и ходили смотреть. «Я хотел показать их Тане, но она и так устаёт после тренировок, а тут случайно нашёл родственную душу» — говорит Бейбарсов, и Пень кивает. Ясное дело, Глеба очень волнует Танина усталость, а вовсе не то, что она смотрит на него мегерой и в открытую просит отвалить от неё. И, ясное дело, Пень просто мечтает узнать, что там за старые кости. Он настолько исполнен энтузиазмом, что даже просит Риту показать их ему следующей же ночью. И Рита великодушно соглашается. И, когда Бейбарсов деликатно (вот уж от кого такта Семь-Пень-Дыр точно не ожидал!) откланивается, Пень провожает Риту до её комнаты. И на прощание она совершенно дружески целует его в щёку. И он также дружески собирается ей ответить. Но почему-то промахивается и попадает прямо в губы. И почему-то, вместо того, чтобы съездить ему по физиономии (как она сделала позавчера Жикину, на день оставив того без свиданий) или запустить в него запуком (каковая участь досталась какому-то местному английскому лорду), Шито-Крыто неожиданно отвечает. И, более того, отвечает она ему и в следующую ночь, когда они возвращаются с прогулки по Магфордским подвалам. И, хотя поступать несколько раз одинаково вовсе не в привычках непредсказуемой РШК, Пень проводит вторую ночь подряд в её комнате. И — что совсем уж невероятно — и третью, и в принципе все ночи до их отъезда. 8 Тибидохс. Когда-то Семь-Пень-Дыр слышал интересную поговорку, что год короче недели. В сущности, это оказывается правдой. Весь год он пахал как проклятый, разрываясь между делами с вампирами, полузаконными финансовыми операциями, осваиванием магюриспруденции, командировками по всему свету и лысегорскими подработками; пару раз попадал в серьёзные передряги и вынужден был скрываться; часто работал без перерывов и выходных и чувствовал себя той самой лошадью в колхозе из известного анекдота. Каждый день тянулся долго-долго, как резиновый, но вместе с этим недели пролетали абсолютно незаметно. Год же прошёл с какой-то фантастической быстротой. И вот он снова здесь, в старом-добром Тибе, на годовщине выпуска. Обсуждает с Горьяновым его новый бизнес, заходит к Абдулле пошептаться о кое-каких проблемках, приходит на драконбольное поле смотреть на новую Тибидохскую команду и — кто бы мог подумать — запросто общается со светленькими: Гроттершей и её компашкой. Вот только забывает об одном простом правиле: там, где Гроттер (а также два её верных рыцаря, Валялкин и Ягун), вечно что-нибудь да случается. И от них желательно держаться подальше, в особенности тем, кому и так проблем хватает. А ещё Семь-Пень-Дыр даёт себе мысленное обещание никогда не брать напитки от Ягуна. Ибо коварный внук Ягге подливает ему в бокал какой-то дряни, после которой Пень: а) рассказывает ему всё о наляпах и тех, кто их послал (но это, впрочем, ещё ничего) и б) лезет после этого целоваться к Рите Шито-Крыто. Как же он, оказывается, по ней соскучился. А Ритка, возможно, нет. Или дат. Кто её, эту Ритку, знает. Но вот её губы по нему соскучились точно. 9 Тибидохс. Следующая встреча настигает его неожиданно скоро: не через ещё один год, как можно было ожидать, а уже через несколько месяцев. Семь-Пень-Дыр, в принципе, рад, но не упускает возможности мысленно поворчать, что эдак они будут видеться почти также часто, как и во время обучения. Сейчас юбилей Шурасика и матч со сборной вечности, потом День Рождения ещё у кого-нибудь, потом пойдут свадьбы/дети, новые матчи, новые годовщины выпуска… Ему же это не надо. Он же привык быть один. У него же нет (и ему не нужно) друзей — разве что Горьянов, Жикин, Гломов, Ягун и Валялкин. И он же не успел привязаться к этим идиотам своим однокашникам за пять лет обучения. И ему не хочется снова увидеть Ритку. Ну, Ритку, возможно, ему увидеть хочется. Ну так, самую малость. Едва приземлившись, мокрый до нитки Пень кидается к Ягуну и светлым. — Псих! — указывает он на Жикина, — самый настоящий придурок! У меня, пока я с ним летел, было ощущение, что я пациента из дурдома сопровождаю. Причём в самом начале нормальный вроде был. — А потом? — А потом суп с котом! Щека вздулась, начал чушь нести, потом вообще прыгнул в океан. Пришлось вытаскивать, — жалуется Пень. И, пока Ягун с Гроттершей пускаются в обстоятельный анализ поведения Жорочки, Лоткова смотрит на Семь-Пень-Дыра так, что ему становится не по себе. — Лоткова, ты чего? Ты меня взглядом сканируешь, что ли? — не выдерживает Дыр. Катя пожимает плечами. — Да нет. Просто ты же тёмный. И всегда им был. И с Жикиным вроде сильной дружбы не водил. — Ну и что? — начиная тихо звереть, спрашивает Пень. — Да ничего. Просто думаю, что глупости всё это: светлые, тёмные. Пять лет так учились: мы, мол, светлые, за всё хорошее против всего плохого, а они — ну, то есть, вы — тёмные. А по сути стопроцентно тёмных или светлых людей — а маги всё-таки люди, — не бывает. В отличие от стражей. В каждом из нас есть и хорошее и плохое. Зализина вот всю жизнь светлой была, но нимба над головой у неё что-то не видно. И этот весь снобизм никому не нужен. Ну, то, есть, хочу сказать, — чуть запинается Катя, — что надо нам общаться без этих всех «светлый», «тёмный». Как говорится, ребята, давайте жить дружно! Как Танька с Гробыней — даром что с разных отделений. Семь-Пень-Дыр фыркает. — Блестящее умозаключение, Лоткова! После шести лет знакомства до светлых начинает доходить, что тёмные, оказывается, тоже люди! И тоже могут привязываться, дружить, общаться, помогать друг другу, и даже, — тут Пень с досадой оглядывает свою мокрую одежду, — спасать кому-то жизнь, поступаясь своим комфортом. Это ведь тебя удивило? Что я полез Жику вытаскивать, пусть даже он мне не друг, не сват, не брат? А ничего, что мы пять лет с тобой и с ним в одной команде драконбольной были? Что мы друг друга на поле прикрывали — ты, я, Гроттерша, Ягун, Жикин, Ритка? Что списывали на экзаменах вместе, что против любой угрозы всегда объединялись, что мы преподов вместе пытались вернуть, что мы в магпункт вместе сто раз попадали? — Согласен! — встревает Ягун, вместе с Гроттер внимательно выслушавший Дыровский монолог. — Поэтому в знак дружбы между отделениями готов прямо сейчас сделать два добрых дела. Во-первых, вот, — Ягун выпускает искру, и одежда Семь-Пень-Дыра, на секунду покрывшись паром, высыхает. — А во-вторых, — тут Ягун выдерживает паузу, — обернись! Пень оборачивается. У моста стоит Ритка. 10 Свадьба. Когда Гробыня звонит и требует — да, именно требует, а не просит — организовать ей свадьбу, в качестве группы поддержки обещая выздоровевшего Жорика, Семь-Пень-Дыр морщится, как от зубной боли. — Склеп, а Склеп! Вот на черта, а? С какой стати я должен продумывать тебе праздник? Ты сама, что ли, не можешь? — тщетно взывает к остаткам гробынинского мозга Пень. — Не могу, представь себе! Мне всё не нравится! Всё не так и не эдак! Я так сама никогда ни на что не решусь! А так вроде и не я выбирала и не я буду виновата, когда что-то пойдёт не так — а оно обязательно пойдёт. Пень хмыкает, оценив честность Склеповой. — Ну, допустим. Но ты не ответила, почему именно я. Почему не Ягун? Он же у нас тамада, вечный массовик-затейник. Гробыня самым бессовестным образом хохочет. — Ягунчик?! Организовывать?! Ты сам себя слышишь? Семь-Пень-Дыр против своей воли начинает улыбаться. — А почему не Лоткова? — Катька-то? И что она наорганизует? Свадьбу для выпускницы института благородных девиц? Всё чин-чинарём, без попоек, скандалов и происшествий? Скучно, душа моя, скучно. А вообще, тебе бы радоваться, что я тебя выбрала. Женишься, тебе потом всё равно то же самое предстоит. А тут, считай, попрактикуешься, чужую свадьбу испортить не так страшно, как свою. Пень грустно косится на руку с мерцающим перстнем, впервые в жизни завидуя Горьянову, обладающему уникальной способностью сглаживать через зудильник. — Рехнулась? Я никогда не женюсь! —… и умру старым холостяком, — радостно подхватывает Гробыня. — За пару лет до свадьбы все так говорят. Я так тоже была уверена, что уж за Глома-то точно не пойду. И сам видишь, где я со своими уверенностями. Кончай бодягу, Пень! Ритка тоже придёт. Она недавно с очередным кавалером рассталась, ни с кем не уживается. Ей расскажешь, какие у тебя там планы по отсутствию женитьбы. И Склепова отключается, проигнорировав возмущённый мат Семь-Пень-Дыра. Иногда Пню кажется, что все их встречи происходят по какому-то единому, раз кем-то придуманному сценарию. Под взглядом Демьяна киснет и тухнет всё подряд, от истерик Бедной Лизы у всех непроизвольно включается режим глазазакатывания, Тузиков ест за двоих, Гломов за пятерых, а Ягун фонтанирует идеями, шутками, вопросами и ответами. Вскоре, правда, играющий и комментирующий отчаливает сменять на каком-то поле Ваньку, — а, ну да, пропавшие драконы, — а сам Валялкин прибывает сюда. Его усаживают между Дыром и Жанной Аббатиковой. — Выглядишь хреново, — сообщает Семь-Пень-Дыр, обменявшись с Ванькой рукопожатием. — Не спишь, не ешь, по Таньке страдаешь? Тот, помедлив, кивает. Сердобольная Аббатикова бросается его кормить. Пень мимоходом отмечает, что таким вот заботливым Жаннам и Лизам нужны либо какие-нибудь рассеянные маечники, забывающие поесть, либо вечно поступающие себе во вред Душислониковы, которых постоянно нужно вытаскивать из неприятностей. А кому нужен он, Семь-Пень-Дыр? Зализина заводит свои вопли снова, на этот раз с ещё большим энтузиазмом. Дыр с досадой поднимает глаза и видит — ну разумеется — направляющуюся к ним Гроттер, извечную красную тряпку для Лизон. — Эх, преклоню-ка я, пожалуй, задницу в другом месте, — бурчит себе под нос Пень, уступая место рядом с Ванькой Гроттерше. Любовь-морковь, ёлы-палы. Когда-нибудь этот фарс закончится, и Танька уедет-таки за этим осляндием в тайгу, предварительно сковав его обручальным кольцом и штампом в паспорте. Пень оглядывается в поисках свободного стула. Свеколт кивает ему к окну. Рита. В один миг перед Пнём проносится… нет, не вся жизнь. Только лишь последняя их встреча, тот самый шурасиковский юбилей. За те несколько дней они и поговорить-то толком не смогли. Хотя оба присутствовали и на всех ягуновских конкурсах, и на танцах, и на завтраках/обедах/ужинах в Зале Двух Стихий, и на драконбольном поле. Но вот наедине им побыть так и не случилось. Хотя нет. Один раз они всё-таки поговорили, случайно столкнувшись у фонтана. Он, Пень, возвращался тогда с побережья, а она вынырнула откуда-то из парка. Выглядела она, против обыкновения, грустно. — Тебе никогда не приходило в голову, что нынешние мелкие намного лучше нас? — спросила она, как всегда игнорируя стандартные приветственные фразы. — Взять того же Кирьянова или Рыжову. Да против них Машка Феклищева на своём чокнутом крокодиле просто ангел! Такие все из себя одарённые, я прям не могу! Семь-Пень-Дыр кивнул. — Это не только у нас. Я вот недавно в Москве к матери с отчимом заехал. У них там телик постоянно работает. А в том самом телике дети. И все прям талантливые, чуть ли не гениальные, даром что лопухоиды. Кто-то на олимпиадах рекорды рвёт, кто-то за фортепьянами день и ночь сидит, кто-то в десять лет двадцать языков знает, все флаги помнит или в вузы поступает. Не дети, а киборги какие-то. В наше время такого не… Тьфу! — Пень выплюнул невесть как попавший в рот скомканный платок. — Говоришь, как настоящий дед, — констатировала Рита. — Не хватает ещё «вот мы в их возрасте такими не были». Скоро будешь унылым серым длинным пятном, которое только и умеет, что высчитывать проценты с дырок от бублика, да бедных несчастных лопухоидов на бирже разорять. — Откуда ты… — От верблюда, — перебила РШК. — Не той дорогой идёте, товарЫЩЩ. Нельзя же, чтобы жизнь из одного обогащения состояла. А то будешь вторым Бессмертником Кощеевым, мы и первого-то никак грохнуть не сподобимся. Раньше тебя хоть драконбол вытягивал. Тут и тренировки, и экстримчику, и на Ягуна поорать, и силушку молодецкую выплеснуть, и на матче выложиться так, чтобы ни о какой ерунде не думать. А сейчас тебе адреналину не хватает. И не говори мне про нервы на работе, вообще ничего не говори, я и так твои мысли вижу. Работа у тебя есть, а вот жизни нету. У какого-нибудь Шурасика, который любимым делом занимается, есть, у Валялкина с его зверушками есть, у Склепши с Гломиком есть, а у тебя нету. Пень кивнул. Проницательность Ритки его уже давно не удивляла. Другое дело, что обычно все наблюдения Шито-Крыто предпочитала держать в себе, а тут вдруг решила поделиться. Хотя, тут же спохватился он, что тут странного, это же Шито-Крыто, от неё чего угодно можно ждать. — А у тебя самой-то жизнь есть? — спросил он. Но, как всегда, стоит только речи зайти о самой Рите, как её откровенность моментально заканчивается. — Неважно, — ушла от прямого ответа она. Стремительно темнело, из замка доносились оживлённые голоса учеников, спешивших на ужин. А здесь, у тихо журчащего фонтана, где днём часто грелась на солнышке Милюля, не было никого кроме них. — Неважно, — повторила Рита, каким-то мистическим образом очутившись совсем рядом с Семь-Пень-Дыром, хотя тот был готов поклясться, что к телепортации она не прибегала. — Неважно, — в третий раз сказала она. А потом, чуть привстав на цыпочках, поцеловала его — так, как умела только она, — и его будто затянуло в водоворот. В который раз Пень подумал, что она ведьма. Что она играется с ним как кошка с мышкой. Что нельзя так терять голову от девчонки. Что вся эта нелепая история и так длится слишком долго и пора с этим всем заканчивать. И, точно прочитав его мысли (хотя почему как?) Ритка отстранилась, насмешливо подмигнула Дыру и испарилась. Ту ночь он провёл один. Но почему-то не выспался ни разу. Пень вздрагивает, когда Тузиков случайно задевает его по спине. Выныривает из воспоминаний, недоумённо проводит рукой по лицу, проверяет, не успел ли кто заметить его задумчивость. Ритка смотрит на него понимающе, подбрасывая на ладони брошку в виде скорпиона. «С очередным кавалером рассталась», вспоминает Дыр слова Гробыни, и эти слова поднимают в его душе целый ворох неприятных чувств, начиная банальной ревностью и заканчивая уязвлённым самолюбием. Права РШК. Работа у него есть, деньги есть, а вот жизни нет. Личной в том числе. — Рит, а что для тебя жизнь? — усаживаясь рядом, спрашивает Пень, зная, что Ритка поймёт, о чём он. Та пожимает смуглыми плечами. — Свобода. Независимость. Жить в собственном доме, а не в клетухе от Сардика. Работать на себя, а не на дядю. Варить зелья, брать заказы на сглазы и порчи, гадать, ворожить. Заниматься музыкой. Летать. Быть ведьмой. Быть женщиной. Семь-Пень-Дыр кивает, пытаясь понять, что именно Шито-Крыто вкладывает в понятие «быть женщиной». — Примерно то, о чём ты сейчас подумал, — лениво протягивает Рита, и Пень торопливо экранирует сознание дополнительными блоками. Да, с Риткой всегда нужно держать ухо востро. От Ритки никогда не знаешь, чего ожидать. С Риткой может быть плохо или хорошо, но скучно с ней точно быть не может. И Семь-пень-Дыр знает: куда бы ни занесла его судьба, жить он сможет только с Риткой. Потому что, где бы они не оказывались, жизнь упрямо сталкивает их вместе. Место встречи изменить можно. А вот их чувства друг к другу — нет.