Cupid's Chokehold

-Генерал запросил слишком большую сумму за свободу, и тебе, естественно пришлось судорожно искать деньги. Так? Погодину не четырнадцать. Сорок минут назад его задержали после очередного блистательного концерта и привезли в отделение МУРа. Ему посмеялись в лицо и пообещали выбить все, даже если он не захочет рассказывать сам. И теперь Погодин точно уверен, что в четырнадцать такими вещами не балуются. Чем-то легче, но точно не на пожизненное и не на стенку. Но если бы только ему было четырнадцать, если бы только над ним тогда, двадцать лет назад, нависал, как сейчас, ОН, он бы точно расхохотался. Закатил бы глаза, в конце концов плюнул бы на ботинки, получил бы сначала в рожу, а после пулю, но был бы счастлив. Счастлив неимоверно потому, что с лица Черкасова хотя бы на секунду исчезла эта кислая мина. Хоть на мгновение он бы перестал быть этой отвратительной подбегающей от чужого тепла глыбой. Если бы Погодину было четырнадцать, он бы выбрал его снова. -Так. // -Игорь Погодин, певец. -Очень приятно. Иван Петрович Черкасов, майор МУРа. Если бы Погодину было хотя бы восемнадцать, он бы не вспоминал. Не перебирал бы книги на старых полках, не раскидывал бы письма, не клеил бы на стену афиши. Он бы просто не находил. Не находил ничего такого в чей-то чересчур угловатой букве "о" в строчке очередного письма, в подаренной книге, в концерте, на котором он стоял в дверях филармонии и улыбался. Он бы просто не признавал. Что, вообще-то, в нем было что-то. Всего малость, но, все же, хватало и этого, пока он открывал двери машины и закидывал на заднее сиденье горы цветов, бормоча себе что-то под нос и, наверно, злясь. На всех тех, кто позволял себе смотреть, восторгаться, любить, обожать. На всех тех, кто почитал "как положено", а не "как получится", и в конце получал не одиночество, а хотя бы взгляд. Если бы Погодину было хотя бы восемнадцать, он бы давно разболтал всем, что давно знаком, много видел, знает много, и, если честно, имеет честь, да и не только ее. Если бы только, он бы уже давно пьяный плясал на столе и лез целоваться, а не попивал шампанское в сторонке, мило улыбаясь и знакомясь в третий? В десятый раз? Если бы только, но только не случилось. А потому приходилось играть в театр, мерить маски, искать истории, вбивать себе в голову, что ничего не получилось, и нечего думать. Потому что тебе ведь не двадцать даже. И ты все прекрасно понимаешь, Игореша. Мы такие разные. -Вот как. Так вас стоит бояться? -Если только вам есть за что бояться. // -Но для этого надо было сначала убить генеральшу. Страшно было? Если бы Погодину было хотя бы двадцать, он бы давно впечатал затылком в стену. Схватил бы за лацкан, смял бы в кулаках ткань и ударил бы прямо в лицо. Он бы бил. Бил, размазывал кровь по лицу, лил слезы и целовал. Целовал бы до потери сознания, до отсутствия пульса и сбитого дыхания, чтобы только он понял. Понял, что намного страшнее было бы не увидеть его. Прийти на концерт, посмотреть на дверь и обнаружить, что она закрыта. Понять, что соседняя сторона кровати пустая и холодная, что наступила осень, что он чувствует и потихоньку сходит с ума, повторяя себе через раз, что все это проходит, что это не самое страшное, не самое жуткое, и от этого не умирают в тридцать. Чтобы он понял, что намного страшнее то, что все, о чем думал Погодин, случилось. Что ОН был страшнее, чем все остальное. -Ну, наверно, не страшнее чем срок, которым пугал Егоров. Огромный, ужасный, а, может, даже расстрел. // -Вань, ты приедешь? Погодину даже не тридцать, но если бы было, он бы забыл. Забыл, оставил, повесил в прихожей на крючок, выбросил бы с очистками от картофеля, разбил. Он бы давно перестал страдать, перестал звонить, ждать, верить, просить, таять. Каждый раз, когда он не поднимает трубку, каждый раз, когда он хлопает дверью, каждый раз, когда его просто нет. Когда он занят, когда он не может, когда ему все равно, когда он знает, но остается где-то там, в теплой квартире, на работе, в баре, в ресторане, где-нибудь, только бы не с ним. Но если бы было, он бы любил. Любил, как он надевает шляпу, как улыбается, как варит пельмени, как ведёт погони, как ругается, как смеётся, как читает перед сном в слух. Он бы любил, каждый миг, каждый взгляд, каждый жест и каждый вдох. За то, что он просто здесь, и ему, ещё не такому опытному и старому, только это и нужно. За то, что он хотя бы раз в жизни считал, что можно быть счастливым с ним, с Погодиным. Что можно его любить. -Ну конечно, Игореша, жди. // -Зачем? Зачем, твою мать, ты это делал?! Погодину давно не восемнадцать, не четырнадцать, не двадцать и не тридцать, но когда-то ведь было. И в это когда-то ОН не кричал, не тряс бумажками перед лицом, не шил новые сроки, а просто любил. Просто готовил по утрам завтраки, в обед звонил с работы, вечером читал книги в слух. Просто смеялся, просто плакал, просто целовал, просто вспоминал, просто чувствовал, просто тянулся. Просто любил. За то, что поет. За то, что улыбается. За то, что любит в ответ, как последний сопливый подросток. И это когда-то действительно было, и теперь Погодин его вспоминает. Пока тот, который любил шьёт срок и хватается за голову, а ведь Игорю всего-то хотелось… -Просто тебя подоставать хотел. А Погодину всего-то хотелось любви.