Цвет у страсти красный

      Зелёные глаза, будто два изумруда, разрезают нависший в помещении мрак. Ночь застелила своим покрывалом все пространство, но ноги продолжают мерно шагать по длинному коридору.       Сирия уже даже в голове не держал, куда он идёт. Можно считать это как его импровизированную ночную прогулку, и побег подальше от шума, который он так не терпит, но при этом сам его иногда и создаёт. Арабская ночь не менее жаркая, чем день, но сириец вопреки этому даже свой зелёный свитер надел. Но удушения даже не чувствовал, лишь свободу, которую он весь день жаждил.       Стены, что днем блестят мрамором и слепят глаз, сейчас отливают тёмно-синим под блеклым светом луны. Уши улавливают лишь далекие напевы на арабском, ритмичный стук о барабан. Все это приятно компанирует с нависшей темнотой, что вдалеке так же расступается перед оранжевым светом зажжённых факелов, а тишина дрожит под весёлыми криками людей. Наверное, совершенно идентичная обстановка была и тысячи лет назад тут. Кто бы что не говорил про варварский Ближний Восток, а перемещения с машиной времени в этом случае реальны, иногда тут и древняя атмосфера сохраняется, вместе с фундаментом построек крестоносцев и памятью от Античности.       САР ухмыляется, пока брови наконец разошлись, если до этого они почти всегда нахмурены, а взгляд напряжённый и холодный. Одиночество мягко оглаживает по щекам и потом заставляет улыбнуться. Невидимые руки выдернули юношу из бесконечных рек золота и вина, и уводят подальше от этого. Ночной воздух сеет по трехцветной коже мурашки, и сжавшиеся в груди лёгкие наконец расправились.       За сирийцем следует его собственная тень — отражение всех действий в каком-то темном зеркальном мире — но краем глаза замечает ещё одну. Чужую, не принадлежащую ему.       Араб фыркнул, сжимая руки в кулаки. Что не день, так вечно ему кто-нибудь мешает. Он делает резкий разворот назад, но коридор остаётся пуст, точнее заполнен только одним присутствующим в лице именно Сирии. Теперь зелёные глаза уже бегло и презрительно ищут нарушителя его собственного храма тишины, но на очи лишьдавит темнота, заставляя веки подниматься выше.       Вдох, выдох, и продолжение пути. Паранойя не редкий диагноз для воплощения, особенно пережившего войну, и не одну. Но вот в черепную коробку врывается сущность гаммы. Она почти всегда молчит, но тут чует рядом с собой опасность. Омегой это быть не может, кое-кто, кто может превзойти Миро в силе. Альфа.       Мусульманин вновь замечает движение вокруг него, опять мелькает большая тень, и это юношу начинает бесить. Гамма скалит клыки, и не выдерживая уже, даёт о себе знать постели тишины.       — Да кто тут, блять?!       Вопрос остаётся без ответа, лишь голос отразился от высоких стен и лёгким эхом растворился. Сирия глубоко выдыхает, массируя виски. Он не знает, что это за галлюцинации, но решает сделать шаг.       И почти сразу останавливается, как только слышит позади себя щелчок зажигалки, шипение огня, что совсем маленькой кисточкой выделяется среди ночного мрака.       — Не ори, — довольно безразлично сперва кидает появившийся вслед за щелчком мужской голос, который сириец не может не узнать, поскольку он имеет поганое свойство въедаться в память. Но потом слышится, как кто-то, стоящий сзади, шумно усмехнулся. — Параноик херов. Уже в штаны наложил?       САР только на секунду выпал из реальности, как чувство гордости его обратно утянуло в эту головокружительную воронку. Араб вновь скалит клыки, не выдерживая таких слов в его адрес. И из показателя своего некого превосходства над оппонентом не собирается к нему даже лицом поворачиваться. Пусть ведёт монолог с его спиной, он даже ничего отвечать не будет.       — Тебе важность не идёт, ты это знаешь? — голос стал чётче, собеседник подошёл ближе к гамме, и юноша только сильнее хмурит брови, пытаясь в мимике выплеснуть всю злость. Но мужчину, что хочет настигнуть неприкрытую никем спину, это только забавляет.       — Забавно, — тембр приятен слуху, поэтому может загипнотизировать. Оппонент использует все средства, у него имеющиеся, чтобы подчинить строптивого себе. Но Миро не дастся. Не в этот раз. — Такая гордая моська... Посмешище.       Сирия не выдерживает, и вспыхивает, как свечка. Лёд в глазах засветился жёлтым, и гамма разворачивается, не скрывая своей неприязни, гнева...       Израиль вальяжно пересёк границу между темнотой и лунным светом одним шагом, поблескивая рыжим огоньком сигареты в снежного цвета зубах и надменностью в радужке из серебра, что из под прикрытых глаз смотрит прямо на САР. В изогнутых в наглой ухмылке губах не читается ни смущение, ни стыд, ни совесть. Одна только насмешка. Сирийца не воспринимают всерьез и не собираются этого делать. Последнего это только передёргивает, вся злость в виде магмы сейчас вывалиться из груди, растекаясь и сжигая все на своем пути. Миро пышет яростью, но усмешка вопреки ожиданию только шире.       — А тебя ебет? — ядовито выплюнул мусульманин, делая шаг назад, поскольку еврей к нему продолжает неспеша приближаться, убрав руки за спину и разглядывая араба, как какую-то диковинную вещь, но никак не достойного соперника. Даже словами не передать, куда делся предел возмущения.       — Оу, не знал, что ты слепой, — остаётся излучать свою выводящую по щелчку пальца из себя ауру Азриэль, когда дело доходит до театрального удивления и рта, легко прикрытого рукой. — Я бы посочувствовал, но будет слишком много чести.       — Всралось мне твое сочувствие, — ощетинился суннит. — Хули тебе надо от меня?       — А я разве сказал, что мне нужен ты? — ухмылка ненадолго пропала с уст, придавая лицу серьезность в сказанном, а черная бровь была вскинута вверх.       У Миро не находиться слов, что можно бросить в ответ, да так, чтобы семит подавился своими собственными голосовыми связками. От того только продолжает пыхтеть от злости.       И юноша вновь опешил на секунду, когда его вдруг схватили за подбородок и заставили поддаться напору для того, чтобы взглянуть в чужое лицо. С красивыми вытянутыми чертами, но таким нахальным и надменным. Миро вцепляется в чужую руку ногтями, но в ответ на это подбородок вместе с щеками сдавили только сильнее.       Но израильтянин сильнее впился лишь в чужое лицо, мазнув взглядом по каждой линии, словно обводя все это черным маркером по серому невзрачному наброску. Черты и соответствуют гамме, идеальная золотая балансировка между омегой и альфой. Довольно мягкие очертания лица и щек, но есть какая-то грубость в скулах, но что картину отнюдь не портит. Аккуратные брови, не плоские, но и не пухлые губы, лохматая копна волос. Альфа все никак не может насытиться этим глазами, водя языком по верхнему ряду зубов.       — И в кого у тебя такая милая мордаха? Родители же вроде те ещё писанные уроды, — хмыкает Израиль, но в ответ ему прилетает лишь удар в нос.       Почувствовав резкую свободу и всплеск адреналина, Сирия и сам ухмыляется, смотря, как из чужого носа змеится алая струя на белой коже. Костяшки пальцев чувствуют из-за влаги крови холод гуляющего по коридору ветра, что так пафосно развивает чужие черные кудри, собранные в низкий хвост. Зрелище не жалкое, а скорее завораживающее, но юноша всем видом хочет показать обратное.       На этот раз на губах, чуть слипшихся от текущей из носа крови, растягивается ехидная улыбка. Ехидство и в глазах сверкает, позволяя зелёному льду только больнее резать. Рука зарывается в чужие лохматые волосы, натягивая на себя и одним сильным движением толкнув в двери какой-то комнаты, проход в которую лежит как раз через коридор.       Сириец, растеряв равновесие, не почувствовав сзади опоры в виде глади закрытой двери, вваливается в комнату, но довольно быстро поднимается на ноги, даже не сдерживая рычание, рвущееся из глотки.       Израиль же спокойно сам заходит в комнату, но во взгляде что-то меняется — теперь уже еврею не все равно. Сознание наполовину сместила сущность, что уже гремела железной цепью, начиная рваться к младшему. Чужие феромоны словно дурман заполнили и лёгочные мешки, и черепную коробку, от чего разум маячил где-то в тумане. Гамма махала хвостом, но непонятно, что она этим хотела сказать. Да и сам Сирия не до конца понял, чего хочет его внутренний зверь.       Кровать жалобно скрипнула, пока Сирия клацал зубами, желая покусать руки семита, но тот довольно сильно вжал юношу в кровать, не давая возможности вообще развернуться. Придавив ещё своим весом, альфа усмехнулся. Ему нравиться, когда его бояться, но при этом ненавидит трусливых людей. Миро же не идёт ни под одну из этих двух категорий. Азриэлю нравиться укрощать строптивых, но тут ему даже интересно, на что сириец способен. Он отпускает мусульманина, но потом вновь вжимает в постель, уже спиной вниз. Смяв чужие губы под своими, пытается пробиться сквозь них языком, сжимая запястья в ладонях. САР вертит головой, пытаясь разорвать поцелуй, но иудей оказывается настойчивей, кусая нижнюю юношескую губу и отстраняясь.       Вид окровавленных клыков послужил как какой-то сдвиг в голове, и второй раз все же получилось проникнуть в чужую ротовую полость, хоть и с потайным желанием откусить язык на корню. И отстраниться сириец не даёт, начав чуть ли не жевать нижнюю губу оппонента, пока не чувствовал кислый привкус крови во рту. Теперь уже партнёра.       Израиль слизывает выступившие капли, как и кровь, что, кажется, уже почти остановилась течь из носа. Араб наконец успокоился, облизываясь, как маленький вампир, что только что насосался чужой крови. Кровавыми губами мужчина касается сначала тыльной, а потом и внутренней стороны ладони, закрыв глаза, будто упиваясь сам этими довольно нежными поцелуями, что потом такими же красными бутонами наверняка расцветут на столь темной коже. Но контраст стал виден, между совершенно бережным касанием губ и грубым укусом в ладонь, от чего младший вскрикивает.       Красные следы зубов, и совсем тонкие, изящные струйки, с которыми словно играется Азриэль, позволяя стекать и себе на руки. Вид алого завораживает, что на клыках, на губах, на ладони. Красный сам по себе для некоторых интимный цвет, цвет крови, цвет страсти. Капли остаются на постельном белье, как следы их связи. Далёкой от общепринятой любви, но по своему нежной.       — Уебок, пидорас ты сукин сын блять, — отворачивается Миро, шипя, как змея, которую при этом ужалили. Ладонь с укусом невольно подрагивает из-за резкого импульса боли в голову. Еврей на такое вновь ухмыляется и хочет приблизиться к шее, но его сперва отталкивают.       — Твои истерики тут сейчас немного не к месту, — спокойно произносит старший, смотря на паховую область младшего. У последнего чуть кровь у щекам не прилила, но сириец продолжал рычать, хмурясь и играя в непокорного.       — Я тебе в глаз плюну, если ещё раз туда посмотришь, — тут уже сквозь сжатые зубы возмущается гамма.       — Да что ты? — саркастично тянет семит, улыбаясь в такой же совершенно манере. — Похвально, что ты у нас такой упрямый ишак. Но я уже боюсь представить, что у тебя там твориться с нижним бельем, — мужчина надавил на маленькое мокрое пятнышко, там уже будто пытаясь пальцами, не снимая одежд, проникнуть в нутро, от чего колечко мышц резко сокращается, не пуская фаланги внутрь вместе с грубой тканью одежды.       — Убери руки, — звучит угрожающе.       — Терпи, пиздюк, шоу должно продолжаться.       Челюсти альфы резко сокращаются на темной шее, прокусывая кожу и отстраняясь, заставив тонкую нить слюны порваться. Сирия на это уже так остро не реагирует, только бубнит под нос «Ебал я это твое шоу».       — Иронично, — весело усмехнулся старший, далее мазнув языком по свежему укусу, жадно слизывая кровь.       — Иди нахуй, — продолжает Миро, сжимая больную ладонь, и вновь чувствуя липкую жидкость.       — Ну вот ты на хуй сейчас и пойдешь, — ухмылка становятся шире, а руки Израиля снимают с нижнего свитер, открывая ещё больший простор для укусов.       А САР молчит, иногда против воли и разума выгибаясь навстречу ласканиям языка. Ласканиям кожи, что продолжала выдерживать испытание клыками. Как ладони сперва скользят по боку, а потом спускаются на бедро. Губы дарят нежность и мягкость, но так же оставляя за собой красный след, будто от помады. Помады алого цвета, кажущейся такой яркой на фоне тёмного тела, что, наверное, есть возможность ослепнуть, если долго на неё смотреть, даже в темноте. Помада с привкусом железа. Такая вкусная, такая насыщенная.       Сирия глубоко дышит, иногда закусывая и так уже прокусанную нижнюю губу, когда старший спускался все ближе к паху, практически уже дойдя до пушистого лобка. От до сих пор держится гордо, отворачиваясь, когда до его губ снова хотят дотронуться. Но вот лёд вновь загорается, и еврея хватают за галстук, с силой притягивая к себе, пока тот в замешательстве. Миро не собирается лежать поленом, но и послушной марионеткой и подавно быть не хочет. Вместо этого он натягивает чужие нити, а там зубами протыкая белую кожу на шее, отчего след кажется ещё более ярким.       Младший не отпускает, но мужчина и не отталкивает его, спокойно и глубоко вдыхая. Но галстук после безвольно повис у сирийца в руках, когда мужчина его развязал и теперь он не чувствовал удушье с примесью жжения в шее.       Губы вновь касаются кожи, на этот раз обхватывая ее и чуть натянув на себя. Капилляры под кожей лопнули, оставив на месте налив сине-фиолетового цвета. Миро, кажется, начинает входить во вкус, под давлением его разума уже пробудившийся сущностью. Гамма тянет руки к альфе, вцепляется ногтями сначала в плечи, переползает на шею и зарывается в волосы, пропуская сквозь пальцы, как песок или воду, черные кудри. Азриэль довольно ухмыляется, пальцами снова надавив на колечко сквозь одежду, и арабу вновь приходиться закусить губу, чтобы подавить стон. Ведь он слишком гордый, чтобы позволить себе вот так вот просто отпускать стоны, и ему, пожалуй, слишком стыдно за них, как и за то, чтобы получать от данной ситуации удовольствие. Но последнее приходит само.       Все же косо на него посмотрят, когда узнают, перед кем САР ноги раздвинул. Зал, где до сих пор идёт какое-то торжество, остался далеко в темной пучине коридора. Можно было догадаться, что Израиль, как в каком-то смысле гордый волк-одиночка покинет ненавистных ему людей и так же скроется в темноте. По его словам, те идиоты не достойны и одного его приветствия.       Но, похоже, Сирия резко затесался в список избранных, хоть еврей буквально после соития может сказать, что впервые Миро видит и уйти. Просто им воспользовавшись, потешив самолюбие и плотские желания сущности.       Такие мысли вновь заставляют араба оскалиться и почувствовать уже полностью оголенным телом некую прохладу, царившую в комнате. И что даже немного удивило, так это то, что сам еврей за это время уже снял с себя рубашку, открывая больше простора для укусов на хоть и покрытом довольно длинными шрамами, но мужском в меру физически развитом теле. Но сам альфа облизывался на чужое подтянутое тело, только уже наклоняясь не к шее, а к паху, где языком продолжал оставлять влажные дорожки, но уже вокруг сжимающегося, но тем не менее пульсирующего кольца мышц, из которого вытекает горячая смазка. И мусульманин даже не знал, чувствовал ли он хоть раз за жизнь такой стыд, а вот старший бесцеремонно собрал в рот липкую, но сладкую из-за активно начавших выделяться феромонов субстанцию.       Ласкания такого нежного места хранения нравственности не прошли даром, и уже послышался первый, тихий стон, пока из губы гаммы вновь потекла кровь из-за слишком сильного укуса в нее. Но стон потом превратился в новый крик боли, как только у семита хватило наглости укусить внутреннюю сторону бедра. Сирия и невольно, и из-за возмущения заелозил, ещё сильнее сминая под собой одеяло и тут уже буквально набросившись на израильтянина, клацая зубами, и вскоре ими же начиная кусать тело под собой, да порой так агрессивно, словно Миро хотел урвать себе кусок мяса. И тело извивалось змеёй в руках старшего, но Сирия остановился, резко ощутив, как в его нутро протолкнулись сразу два пальца. До ушей дошел пошлый хлюп, и парень напрягся, зажимая в себе что-то инородное. Но Азриэль даже по узкому каналу начал вводить пальцы глубже. Сирийцу приходилось ртом жадно глотать воздух, а на выдохах пытаясь не стонать, но сдерживаться было уже трудней хотя бы из-за прокусанной губы. На череп как будто что-то давило, пока кожа уже была даже горячее восточного солнца, и контраст с холодным ветром из коридора и жаркими телами на кровати просто сводил с ума, в буквальном смысле будто поднимая разум вверх, а приятная нега окутала черепную коробку, и по всему туловищу прошлась мелкая дрожь, как и младший уже не мог нависать над мужчиной, снова заняв нижнюю позицию.       Пальцы уже свободно выскользнули, блестя от смазки, пока прозрачные густые капли стекали по фалангам. Бедра приподняли, и серые глаза лишь наблюдали, как внутри араба сокращаются мышцы, словно от тока. Крайняя плоть уже не ныла, упираясь в грубую для тонкой и нежной кожи ткань брюк, а при толчке тазом уже проникла в тело под собой, на одной головке не собираясь останавливаться, но и не доходя до узла. И мусульманин почувствовал, как по его венам будто потекла лава, а сам он лежит не на кровати с мятым бельем, а в извивается в жарком мареве, пока на него и сверху ещё давит жар тела партнёра.       Израильтянин даёт фору на несколько минут, чтобы привыкнуть, но после начиная активней двигать бедрами. И в такт толчкам сириец зажимался, там уже цепляясь за чужую спину, оставляя длинные полосы царапин. И проникающий в такие тонкие линии капли пота вызывали и жжение, а вместе с тем и шипение семита от неприятных ощущений. Но приближающаяся волна оргазма от тесноты, жары и дикого удовольствия покрыла какой-то пеленой всю ясность. Изо рта обоих уже валил пар, пока воздуха стало, кажется, критически мало между ними. Был риск задохнуться, но это никого не остановило. Ягодицы лишь покрылись каплями брызгающей от частых толчков смазки, а когда альфа рискнул войти до конца, миновав и узел, то раздался ещё и шлепок. Но буквально вместе с этим Азриэль почти что вышел из Сирии, но потом резко загнал детородный орган обратно, выбивая с чужих уст вскрик, только уже не боли. И атмосферу разврата насылал ещё юношеский голос, который все же теперь напрягал горло, начиная стонать, больше не в силах сдерживаться, а только выгибаться, чувствуя наполненность и кучу импульсов, направляемых в мозг. Кровать грязная и влажная, поэтому ткань уже начинает липнуть к коже, а бедра поднимают все выше, иногда даже меняя угол и просто продолжая долбиться, навалившись сверху и кажется ещё немного, и парень сможет поцеловать свои колени. Но ноги потом закидывают себе на плечо, одной рукой надавив на живот и вновь толкнувшись навстречу чужому телу, вновь поднимая пар и брызги. САР окончательно теряется в пространстве, пока нить происходящего ускользала из его мокрых рук, а удары по комку нервов заставляли на секунду выныривать и снова погружаться в океан оргазма. Воздуха мало, но он его глотал, откинув голову назад и закатывая глаза, двигаясь порой навстречу чужим движениям, полностью потеряв во время процесса свои принципы и предубеждения, отдавшись в руки моменту. Отдавшись в руки альфе, что крепко сжимает тазовые кости до появления на них синяков и дышит в чужие губы и шею, слизывая кислую кровь и соленый пот, от чего волны дрожи проходились вдоль по всему телу, по всему организму и даже трогали разум.       И Сирия только после разрядки остаётся безвольно лежать, а мускулы больше сокращаться даже не пытались. Только чувствуя, как внизу живота теплеет семя, большим пятном оставаясь на изуродованном кровью, потом и смазкой одеяле. Дыхание из частого перешло даже в какое-то слишком глубокое и медленное, а голова не хочет думать ни о чем, пережив калейдоскоп ярких вспышек перед глазами и удара какой-то волны по разуму и даже сущности. Зелёные глаза устало закрываются, лёд проломили, как и огонь выжег последние силы. Тело все ещё чувствует тупую боль от некоторых укусов, а губа все ещё липнет к верхней, но юноша уже сознанием где-то далеко.       Слышит, как рядом с ним прогибается кровать, а его марионеточное тело прижимают к себе, зарываясь пальцами в лохматые волосы.       И только уже на краю между бодроствованием и сном слабо улыбается.