***
— Эй, смотри! Смотри! Девушка, с трудом выдвинув ящик, смотрела на его содержимое. Кто бы знал, что стол, стоявший в подсобке кабинета, окажется новостным хранилищем? Она обнаружила огромную стопку газет разного года выпуска: первыми на глаза попадались свежие, выпущенные в этом году, а на дне желтели заголовки девяностых и двухтысячных. — Раз, два, три... — шустро пробежавшись пальцами по уголкам, она удивлённо заключила: — Сорок один экземпляр. Зачем ему столько газет, тем более, здесь? Может, в них скрыто какое-то послание...точно, какое-то послание! Ночью Ива дочитала очередной детектив, и, как полагается людям впечатлительным, хотела замечать подвох в любой мелочи. Она разложила газеты в ряд на том же столе, который выпотрошила и осмотрела их с вовлечением, но, увы, ни одной вырезанной буквы или шифра не нашла. Но сдаваться не планировала и стала переворачивать каждый выпуск, пока на третьем обороте из макулатуры не выпала вырезка. — Так и знала! Авель! Авель, смотри! Маленький клочок газетной бумаги замелькал у нее в руках. В некоторых местах текст "поплыл" от точечной влаги и оставил пустые местечки с чернилами по краям, будто кто-то прошёлся по буквам пипеткой. Все это время за игрой в Шерлока наблюдала вторая девушка. С метлой и совком наперевес, она определенно меньше всего на свете хотела копаться в старой бумаге: мыслями Авель уже была дома. Но она предпочла молчать. Слова от нее — вообще явление редкое. — Смотри, это вырезка о новостях нашего города. И она...из выпуска, которого тут нет. Это что-то важное, уверена! «Будь это что-то важное, оно бы не лежало здесь», — пронеслось в голове у Авель. А Ива тем временем начала зачитывать. С каждой фразой она становилась воодушевлённее, а ее подруга все растеряннее. «В городе N школьница свела счёты с жизнью. В ночь с 30 на 31 мая ученица девятого класса МБОУ СОШ №4 Александра Мисак была найдена мертвой в собственном доме. Следственный комитет организовал расследование, однако к единой версии о причинах трагедии ещё не пришли. Инцидент получил некоторое распространение в социальных сетях и вызывал волну обсуждений о недостаточной психоэмоциональной поддержке в школах. Проститься с девочкой родственники и друзья планируют 2 июня. • Вечерний N от 31 мая»: И стоило Иве вдохнуть для того, чтобы что-то сказать, как она увидела в дверном проёме третью фигуру. Человек за спиной сжал губы, чтобы не прикрикнуть на нее, затем и вовсе наигранно кашлянул, обращая на себя внимание. — Вы, должно быть, тренируете искусство новостного ведущего, но... — мужчина подошёл к девушке и вырвал у неё листочек, чуть не порвав его. — Личные вещи трогать непозволительно. — Извините, Виктор Семёнович... — Полагаю, вы уже все убрали, — учитель прибирал газеты на место, со скрытым раздражением поглядывая на девушек. — Я же правильно думаю? — Не совсем... — пролепетала Ива. — Мы сейчас всё- — Пожалуйста, не злитесь на неё. Я знаю, это неприятно, но...она не специально. Авель неожиданно подала голос. Тихий и мерный, как тиканье карманных часов, приложенных к уху, он даже не отдавался эхом в пустой подсобке. Учитель что-то вспомнил и грустно улыбнулся, после чего развел руками. — Дометайте и уходите, мне нужно...как же вы называете, современно...а, личное пространство.***
Любой человек, находившийся в контакте с учителем, особенно русского языка или математики, в курсе, что рабочий день кончается куда позже седьмого урока. "Работой дня" Виктор Семёнович объявил работу с тетрадями. Четыре стопки, девятые классы, сочинения. Глаза замылились уже со второй работы, реальность казалась все дальше и дальше, а красная паста постепенно смешивалась с синей, и он изредка обводил слова учеников, но это обыденное состояние уже не вызывало удивления. Как же этот сонный суслик мог обнаружить, что к нему кто-то зашел? — Простите, Виктор Семёнович? Виктор Семёнович! Учитель поднял голову. Над ним возвышался огромный незнакомый кавказец с угрожающим выражением лица, что держал в руках планшет и ручку. Виктор прижал руки к креслу, схватившись за него с боковых сторон и осторожно поинтересовался: — Вам что-то нужно?.. — Я хотел бы кое-что попросить... — кавказец вдруг сменился в лице и виновато улыбнулся. Только сейчас оказалось, что его добрые глаза все это время не пытались внушить страх. — Я учитель новый, и пока только на этом этаже работаю. Путаюсь и в именах-должностях, и в классах, а тут только Вы. Я тут, это, все классы начертил, можете, пожалуйста, отметить, где какой? Мужчина протянул планшет. На нем действительно изображен план этажа с отличительными признаками в каждом классе: "угловой" кабинет поручили учительнице музыки, что страсть, как любила растения, поэтому в ее квадратике он нарисовал горшок с цветком, а, например, кабинет Виктора Семёновича украсила книга — все из-за огромного шкафа с литературой возле входа. Это даже умиляет. — Отказать не смею...секунду, мне бы самому вспомнить так сразу, — Виктор слегка улыбнулся и подписал каждый кабинет, а рядом со своим даже подписал инициалы: Отрешин В.С. — Спасибо огромное! У вас, кстати, милые ребята. Это же вы классрук у девятого "Б"? — Нет, у меня десятый. Но соглашусь, ребята толковые. Вы, к слову, какой предмет ведёте? — География и астрономия. А ещё, можем на "ты"? Хотя бы вы ко мне. А то я, думаю, вам в сыновья гожусь...неудобно как-то. — Ого...в кои-то веки у старших будет астрономия, — улыбнулся Виктор Семёнович. — У нас все называются на "вы", но, если тебе так удобнее, ничего критичного не вижу. К слову, как мне тебя называть? — Пётр. Пётр Дмитриевич Благонян. — Рад знакомству, Пётр. Надеюсь, мы с вами установим контакт. Виктор Семёнович осмотрел его внимательнее. На что он обратил внимание, так это на огромные сильные руки с внушительной мускулатурой, от которых трудно оторвать взгляд, настолько они завораживающе-эстетичны, приятный, чуть темноватый оттенок кожи и, что приковало внимание сильнее всего остального — значок на белой майке с векторным минималистичным рисунком открытой книги, над которой красовалась аббревиатура ЛТОN. Учитель знал, что она обозначает — "Литературное и Творческое Объединение (города) N". — Насколько я вижу, ты человек читающий, правильно? — У меня настолько умное лицо? — воодушевился Петр, пока не вспомнил про значок. — А, точно... Да, читающий. Буквально вчера членство оформил, хочу в воскресенье на собрание. — Это похвально. Я уже давно обнаружил, что молодые не сильно увлечены литературой. — Да было бы тут, что хвалить! Для меня это обычное увлечение, наравне с просмотром сериалов и настольными играми. И, мне кажется, именно потому, что книги преподносят, как что-то сложное и обязательно для умных, люди не читают. Просто для них книга — кусок заумного текста, который они не понимают, а не то, во что можно окунуться. — Никогда не смотрел на это с такой стороны, буду честен. Я искал причину в новых технологиях и гаджетах. Не смею утверждать, что согласен с тобой полностью, но есть тут нечто здравое. — Я тебе больше скажу, Виктор Семёнович: именно здесь, в школе, нам и внушают этот образ литературы. До сих пор в кошмарных снах снится мой учебник по алгебре с этими формулами, оборотами и терминами — ничего не понимал! И до сих пор не понимаю! Для меня дети с пятёркой по алгебре — это гении. — Позволь добавить: с заслуженной пятёркой. — Ну, да. К слову, раз уж мы о съезде разговорились, может, вместе поедем? У вас дети есть в этом объединении? Виктора немного перекосило от этого вопроса. «Были» — подумал он. — «И где они сейчас?» — Да все выпустились, — он натянул улыбку, пытаясь сохранить спокойствие. — А новые не особо идут. — Печально. Заглянув Петру в глаза, Виктор Семёнович занервничал, ведь увидел в них обеспокоенность. Заметил, что что-то не так. Позор. Стыд и позор для него — так беззастенчиво показывать свою уязвимость в первые мгновения знакомства, и ведь неясно, написана ли его неуверенность на лице или попался собеседник с повышенной эмпатией. — Слушай, а ты тут всю жизнь жил, или, как я, переехал? Пётр Дмитриевич мгновенно перевел тему. А литератор от этого почувствовал странный прилив тепла, будто о нем таким образом серьезно позаботились.***
Они проболтали несколько часов. —...ну вот я ему и говорю...слушай, Виктор Семёнович, а нам не пора? Пётр показал на часы. Почти пять вечера. Витя посмотрел сначала на собеседника, потом на гору непроверенных тетрадей и отчаянно улыбнулся. — Боже ж ты мой...иди домой, Пётр, а я тут до вечера. — Погоди, а почему? В ответ Виктор похлопал по тетрадям. Пётр понимающе кивнул. — Я могу как-то-... — Нет, помощь мне не требуется. Иди. — Ну, как прикажешь. До свидания! Виктор Семёнович ушел позже остальных. Даже при том, что половину дня он просидел над тетрадями, приказами и отчётами, некоторую часть этого добра он нес с собой в отдельном пакете. Но, несмотря на то, что одна рука занята тетрадями, а вторая портфелем, учитель не терял надежды на то, что ещё можно закупиться в любимом ларьке. Улица встречала его неприветливо. Каждый метр неосвещенной дороги внушал неуверенность, рядом зачастили проходить компании подозрительных ребят, о которых даже думать тревожно, не то, что проходить в полуметре от них, и даже кошки вызывали желание ускорить шаг. А детские площадки...без фонарей и играющих малышей они приобретают зловещий вид. Увы, темнота не отменяет уставший вид этих мест, наоборот, подчеркивает его. Виктор старался не поддаваться страху. Это чувство было для него настолько неудобным, что стыдно даже признавать его наличие. Взрослый мужчина, живущий тут большую часть самостоятельной жизни — и боится по темноте ходить. Смешно! Но тот факт, что для него это смешно, дрожь в зубах не унимает. И шаг стал ускоряться. Он сам не заметил, как ускорился до такой степени, что начал семенить ногами и чуть шаркать, совсем не смотря под ноги, а в самом опасном участке своего пути — дороге между двух заброшенных зданий — чуть ли не побежал. Это его и подвело: нога за что-то зацепилась и, пройдясь немного дальше, Виктор Семёнович неосторожно свалился, опираясь на ближайшее дерево. Обернулся — и увидел огромную железную арматуру с торчащим из нее гвоздем. Взгляд переплыл на заброшенное здание, откуда могла свалиться эта палка. Тогда он и увидел свет. В окне на первом этаже что-то разгоралось. Обычное, в общем-то, дело для этой заброшки, особенно с началом учебного года. Вместо перегарных бездомных тут сидят подростки, обсуждая последние новости за бутылкой пива или вина в коробках, либо встречаются влюбленные голубки для тайных свиданий. Бывший детсад не подходит для ночлега — слишком много осколков, внутри холодно и неудобно. Но для того, чтобы что-то сделать без лишних глаз, оно идеально. Поколебавшись с минуту, Виктор подошёл ко входу в здание. Да, темно и страшно, но перспектива пьяных песен и ночных звонков от родителей (не дай боже, это его дети) совсем не вдохновляла. Тетради и портфель остались в углу, но самое важное отправилось на вылазку вместе с мужчиной. Долго по коридорам шастать не пришлось, и уже через минуту Виктор Семёнович нашел комнату с нарушителями. Он ожидал увидеть что угодно и кого угодно, но не Иву с Авель. Девушки раскладывали травы в фигуры на очищенном от стекла полу, при этом скопление осколков окружало их; в руках у них тлели кремниевые веточки, а в центре всех сооружений стояла свеча на расписной доске. Другие находились по комнате, да так, что подойти к юным сатанисткам было невозможно. Или, может, не сатанистки? Язычницы? — Приехали... Девушки обернулись. Авель тут же задула центральную свечу и начала размахивать палочками, пытаясь потушить и их. Дым шел в сторону учителя. Ива с непониманием уставилась на Виктора Семёновича, а затем и на подругу, будто не видела в обряде ничего плохого. — Виктор Семёнович, а вы что тут делаете? — У меня к вам вопрос похожего характера! Я требую объяснений, хотя, к чему мне они? Все уже ясно: вы попутали берега! — А что мы сделали незаконного? — продолжала интересоваться Ива, пока Авель носилась со свечами. Дымок от каждой из них веял по направлению к Виктору Семеновичу. — Комендантский час не наступил, чужую религию мы уважаем...да и бесов не вызываем, если уж вы на то надумали. — Иваненко! — гаркнул учитель. — Вы правда не догадываетесь, в чем проблема? На улице темень! Вы находитесь в чрезвычайно опасном районе, ещё и сидите голыми филями на стекле! Поверьте мне, дорогие мои, мне безразличны ваши эзотерические фокусы, но выглядит это просто недопустимо! Идите домой, и чтоб глаза мои вас здесь больше не видели! Совсем поехали... Виктор вышел из комнаты и нервно выдохнул. Запах воска, настолько противный ему, чувствовался даже при дыхании через рот и не отпускал до самой дороги домой. Пару раз он обернулся, чтобы проследить за девчонками, а те, слегка испуганные своими догадками, поплелись домой. До мужчины долетали обрывки фраз Ивы, что-то про душу и дым на свечах, но он быстро ушел из зоны слышимости. Люди четвертой школы, конечно, экстравагантны, но чтобы настолько... *** В подвале дома, где жил Виктор Семёнович, расположился уютный ларек. Улыбчивая дамочка в теле наливала ему пиво уже десять лет, и знала о нем, пожалуй, больше, чем кто-либо на этом свете, по крайней мере, из ныне живущих. Лишь заслышав "шаркающую" походку на лестнице, она подготовила две литровые бутылки и поставила их у кассы. — Говори, что тебе? — Как и всегда. — А чевой-то ты такой мрачный? — Простая учительская усталость. Не берите в голову, голубушка. Она смущённо улыбнулась. Все время ее так называет, а она хихикает, как в первый раз — увы, это максимум женского внимания, на которое он мог рассчитывать. Заплатив, сколько предлагали, Виктор Семёнович отправился домой. На лестнице он привычки ради взглянул на часы на руке и обомлел. Без пяти девять. С минуты на минуту... От скорости своего бега его заносило на лестничных поворотах, несколько раз он чуть не упал, а на финишной прямой уронил бутылки, но в итоге успел заскочить в квартиру ровно к девяти. Именно в эту секунду зазвонил стационарный телефон. Бутылки, тетради, портфель — все полетело на пол без всякой осторожности, а мужчина прямо в обуви зашёл на кухню, где поднял трубку. — Лиза, побегайчик мой, здравствуй! — Привет. — Как ты себя чувствуешь? Как мама? В школе все нормально? — Да все нормально. — Друзья у тебя уже появились? — Давно. — Расскажешь? — Не хочу. — Ну, как прикажешь. У тебя с литературой нет проблем, да? Я могу помочь, ты призови меня и все. — Нормально все. На третьей минуте разговора Виктор Семёнович осознал то, что сразу заметил, но не мог признавать — Лиза отвечает холодно, почти односложно. Да и лишь отвечает, ничего не задавая в ответ, будто это общение для неё — великая мука. Год назад семья Отрешиных раскололась на две части. Одна осталась здесь, а другую занесло в Сибирь, и со дня прощания прошлым летом они не виделись. Виктора Семёновича это, конечно, не устраивало, но ответ был один: "что-то не нравится — судись". После первой же попытки он понял, что судиться с матерью Елизаветы Викторовны — себе дороже. — Скажи мне, Лиз, вы заезжать собираетесь? Ну, хотя бы зимой... — Мама сказала, что не раньше июня. — Оу...может, попытаешься уговорить? Хотя бы разочек! — Ты знаешь маму. — Да...знаю...ладно, побегайчик, давай. До завтра. — Давай. Виктор лег спать к полуночи, а уснул примерно к двум. Мысли одна за другой гудели в голове, иногда смешиваясь и путаясь между собой. Из обрывков догадок и домыслов сложилась четкая повторяющаяся фраза, и каждое повторение, как удар по битому стеклу, звенит и отзывается острой болью. Она забыла про меня. Виктор Семенович сам не понял, как уснул, но большей дымкой покрылось пробуждение. Ещё и в кромешной темноте. Он осторожно поднялся с кровати, но телом почувствовал, что не было никакой кровати под ним, а проведя рукой по месту, где только что лежал, убедился в этом. Внутри все сжалось. Мужчина продолжал поиски хоть чего-то осязаемого. Не находил. Ни стен, ни ковров, ни мебели, ни стола с лампой (и тут он вспомнил, что просто не мог остаться в такой тьме — она была включена) — куда бы не тянул ручонки, ничего не ощущалось. В тело проник страх, не сразу дойдя до головы: руки уже трясутся, а разум чист и безмятежен, будто пытается уверовать в то, что это просто темная комната. И вдруг, он почувствовал. Но не совсем то, что хотел. Адская боль разрослась на всю спину. Звуков не было, но очевидно, что ударили. Чем-то массивным и тяжёлым, возможно, железным. Виктор вскрикнул и, не услышав собственного голоса, резко обернулся. Выпрямиться было невозможно, каждое движение заставляло корпус неистово ныть и болеть, а по спине что-то стекало, пропитав ночную рубашку и заставляя ее липнуть к коже. Губы немели, дыхание сбивалось, а сердце заколотилось с неистовством. Звуки возвращались. В шаге от него стояла фигура. Единственное, что он мог видеть — это её и массивный кусок железной палки, который она держала в обе руки. Детали внешности проявлялись постепенно: лишь длинные светло-русые волосы и отвратительная рана, покрывшаяся блевотно-желтой коркой, бросились в глаза сразу. Она располагалась на шее, и каждое движение лица или тела сопровождалось увеличением гнойной капли по центру, которая не торопилась вытекать, оставаясь в качестве дурного напоминания. Что-то знакомое было в злорадно-искаженном лице. Родные черты, но по имени Виктор ее назвать не мог — оно вертелось на языке, не в состоянии сорваться. Пока он мешкался и пытался взглянуть в глаза мучителю, она замахнулась вновь. Удар пришелся на висок. Меткий и ожидаемый. Внутри что-то хрустнуло, при том этот звук явно отличается от удара по той же спине. Учитель покачнулся и свалился, успев подставить согнутую руку. Зажмурился от оглушительного гудения. Удары. Один за другим, они пробегались по всему его телу, не оставляя живого места. Каждый участок хрустел и хлюпал, а во рту появился отвратительный ржавый привкус. Он не мог уйти. Некуда уходить. Не мог дать отпор. Ничего не слушается. Не мог, по сути, сделать хоть что-то для сохранения жизни. Потому он лишь наблюдал за тем, как тело превращается в фиолетово-багровую массу, изнывающую от боли. В голове не было совсем ничего. Глаза захлопнулись сами собой, но от ощущений это не спасло. И Виктор чувствовал, как проваливается под пространство, как медленно покидает пустое место, в котором из него делают отбивную. Последнее, что он услышал, расставило все по местам и напугало его сильнее любых ранений. — Увидимся ещё, Виктор Семёнович. Только один человек из всех его близких так говорил. С такой жестокой усмешкой он не делал так никогда. Виктор Семёнович вновь открыл глаза, но на этот раз увидел освещённую стену перед собой. Он дома. Даже не пострадал особо, если судить по чистому телу без синяков, но, стоило ему встать, как спина, ребра, левая рука и правый висок заявили о себе пульсирующей болью. Он налил немного пива из остатков и выпил залпом, а затем долго сидел перед столом, решая, стоит ли проспать оставшиеся два часа. Мысли одновременно переполнялись ужасающими образами и отсутствовали, отзываясь лишь бесконечной пустотой. И успокаивал он себя лишь одним заключением: это закончится и вряд ли повторится. Кошмар приснился, с кем не бывает? Знал бы он, что кошмар только начинается.