***
— Чего?.. Роберт изо всех сил попытался принять небрежный вид: заложил руки за спину, не опуская головы, хотя щеки ужасно вспыхнули. Кто за язык тянул?.. — Ты, кажется, не жалуешься на слух. Роберт услышал, как парень шумно сглотнул, и в который раз обругал себя всеми бранными словами, не забыв помянуть свою родословную вплоть до прапрадеда по материнской линии. Но внешне он сохранял непоколебимую уверенность в своих словах и отсуствие какого-либо сомнения: он уже натренировался принимать самоуверенный и всезнающий вид, когда сомневается ужасно сильно. Все принцы так делают, это основа основ. — Но все же попрошу повторить… «Прекрати благоговейничать!» — едва не взвыл Роберт, но прикусил губу; благо, колченогий Джетт отставал на шаг-два и не мог этого заметить. Хромал он не так тяжело, как хромали придворные, опирающиеся на трости, но все же волок он себя не с явным, но трудом. Роберт бы сбавил свой стремительный шаг, но боялся, что рыжий увидит его красное лицо. — Я довольно четко и громко сказал, — начал Роберт, стараясь, чтобы в его холодном голосе не вспыхнул жар, разлившейся по щекам, — что могу сделать тебя своим наложником. — Н-но… — Успокойся ты, — проворчал Роберт, хотя раздражал его вовсе не Джетт, а он сам. — Наложники получают высокое жалование, так что десять золотых будут у тебя на руках уже спустя пять месяцев. Ну, если брать в расчет какие-то личные расходы, то уже через месяцев шесть или семь. Что думаешь? — Я н-не то, чтобы был против, но… — Никто и не заставляет! — почти испуганно перебил его Роберт. — Будешь убираться, помогать в покоях, составлять компанию, но… — Уши вспыхнули. Отлично. Роберт кашлянул. — Делить ложе не обязательно, мы же оба с тобой понимаем самих себя и друг друга, верно? Рыжий помолчал. Роберт проклял нескончаемый коридор для слуг, ведущий в кухни. — С чего такая щедрость? — Да прекрати ты искать подвох. — Ничего задаром не бывает. — Ага. Заставлю тебя наряжаться в платья, — иронично буркнул Роберт. На этот раз Джетт промолчал довольно осуждающе. — Я пошутил. — Не шути больше. — Ну уж… — Я согласен. Роберт завопил от радости, но, разумеется, в своей черепной коробке. Остатки крика он облегченно выдохнул, проходя на пустующие кухни — ужин, как посчитал Роберт, окончился полчаса назад, и все разбрелись по личным комнаткам. — Тогда… Я отведу тебя к нашему гофмейстеру, и он тебя устроит. Я распоряжусь о том, чтобы тебе авансом выделили часть месячного жалования… А еще покои, располагающиеся рядом с моими… — Стой, стой… Это все, конечно, очень здорово… Но я буду жить во дворце, помогать самому принцу и… — Тебе сложно это осмыслить? — Мне надо просто хорошенько поспать. Роберт усмехнулся: — И поесть. Перед этими прелестями тебя ждет осмотр. — К-какой? — Ну… Ты же будешь моим наложником. Осмотр полагается соответствующий. Джетт нервно выругался. — В Цитадель загреметь не хочется, ой как не хочется… — Не волнуйся. Я все улажу. Для тебя все что угодно.***
— Что вы сказали, ваше высочество?.. «Да что ж у вас у всех какие-то проблемы со слухом, а…» — Уилфред, — с нажимом, прикрыв ресницы и поджав губы, выдохнул Роберт. Тот вскинул брови, склонив голову. — То есть, хромой воришка желает таким образом искупить свой оставшийся срок? — Я рад, что ты верно все понял, Уилфред, — елейно улыбнулся Роберт. — Ты знаешь, что нужно делать. — Выше высочество… — Слушаю. — Вашему брату это не понравится, — пробормотал гофмейстер, вынимая из ящика стола бумаги. Он выпрямился — и тут же заговорил уже твердым голосом: — Желаете сохранить своего наложника в тайне? — Тайное все равно станет явным… Хотя я был бы рад возможности укрыть его завесой секретности. — Понял, ваше высочество. — Мужчина принял свой деловой, строгий вид: уже готов отдавать приказы и следить за их четким выполнением.***
Джетт искренне старался не шипеть, хотя изначально думал, что будет волноваться и нервничать. В итоге ощущал лишь дикое раздражение, отвечая на тихие и ни капли не скромные вопросы четко и по делу, быстро поняв, что шутки будут неуместны. После серии, казалось бы, бесконечных вопросов (ему даже заглянули в рот, чтобы рассмотреть зубы) его, порядком взволнованного, повели по новому коридору, который вел в другой коридор, широкий и с высоким потолком, под которым одиноко висели люстры. Выемки для свечей пустовали. Как и подставки под факелы, установленные в стены, украшенные золотым орнаментом и картинами. Покои, куда привели Джетта, заставили его хлопать глазами и смотреть по сторонам, впитывая осознание своего положения. Служки и служанки хотели было помочь ему принять ванну, но Джетт любезно попросил их оставить его (слишком поздно поняв, что не стоило делать это так по-дружески). Он умылся, и голова его кружилась от цветочных запахов. Кожа взвыла сперва на горячую воду, затем на царапающую мочалку, а после и на нежные прикосновения махрового полотенца. Уилфред посадил его перед туалетным столиком, расчесал его мокрые, высушенные полотенцем волосы, и принялся вздыхать с улыбкой: — Какие мягкие… Высохнут — и будут блестящими, как шелк. А цвет… Прямо лисья шубка… — Джетт бы, может, и млел бы от этих комплиментов, но его смущало внимание, вся ситуация и опасная близость острых, то и дело клацающих прямо рядом с ушами ножниц. — Я заметил, что они совсем слегка вьются. Такие короткие из-за жизни на улице и риска подхватить паразитов, верно? Вам бы их отрастить ниже ушей, а в ушки вставить серьги с рубинами… — Не надо мне ничего никуда вставлять, — решился нервно улыбнуться Джетт. Уилфред замер и поймал его взгляд в зеркале. — Это не мое решение, а решение его высочества. Захочет — проколет вам мочки, пожелает — на цепь прикует к своей постели… — Кажется, он даже и не замечал, чтó говорит: так, задумался вслух. — Но вам бояться нечего. Принц Роберт не отличался особой жестокостью. Скорее… Непредсказуемостью. Джетт чуть поджал губы, вполуха слушая дальнейшие размышление гофмейстера о его волосах, излишней худобе, свежем лице, новом рационе питания, одежде и украшениях. Голова чуть кружилась. То ли все-таки все осознал, то ли просто нервничал.***
Оставив Джетта во власти Уилфреда, Генри сначала принял ванну, а затем отправился ужинать, поев прямо на кухнях. Когда он зашел в покои, то тут же рвано выдохнул. — Вау… — Прошу, не закапывай меня еще глубже, я и без того чувствую себя ужасно. Роберт кивнул ему, а сам глубоко вздохнул, рассматривая совсем нового рыжего воришку, которого он впервые увидел на постоялом дворе. Те же раскосые глаза, те же рыжие волосы, те же руки и губы, тот же нос… Но теперь это все будто бы отполировали. Драгоценный камень и без полировки блестит и переливается на солнце, но сейчас этот камень попал в руки искусного, даровитого ювелира. Волосы были чистыми и даже на вид мягкими, аккуратно постриженными; они блестели под пламенем свечей. Веснушки на бледной коже выделялись своей необычной красотой. Тонкие руки задумчиво теребили браслеты, от которых исходили шелковые, алые рукава. Кровавая рубаха и штаны с тугим, широким поясом настолько шли вразрез с тем образом Джетта, к которому Роберт успел привыкнуть, что теперь вызывали лишь какое-то раздражение. — Я попрошу дать тебе более-менее нормальную одежду, а не этот кошмар. Ты будто упал в обрезки шелка и ювелирный хлам. — Барс, спасибо, — выдохнул Джетт, и Роберт ему улыбнулся. И чуть покраснел, когда Джетт улыбнулся ему в ответ. Он слез с постели, тихо встал и направился прямо к нему. Роберт задержал дыхание, наблюдая за его шагами — даже то, что Джетт хромал, не мешало какой-то осторожности и бесшумности его походки. Роберт задышал чаще, покрылся испариной, и тогда, когда Джетт приблизился на расстояние выдоха, Роберт шепнул: — Ты не злишься? Джетт, который шел и не к нему вовсе, а направлялся к двери, остановился и взглянул на Роберта, чуть нахмурившись. Так близко… Роберт чувствовал исходящий от него запах роз и сирени. «Новый» Джетт выглядел пускай и чутка аристократично, но живое, подвижное лицо и отсуствие прямой осанки кричали о том, что Джетт вовсе не дворцовый и даже не столичный. Пускай и красивый. Не как роза, но как тонко пахнущий гиацинт, как звезды незабудок, как… — Нет, приятель. Я наоборот благодарен. — Он усмехнулся: — Буду ловить неприятные взгляды, но зато где!.. В самом дворце! С ума сойти можно. — Да… С ума сойти… — Спокойной ночи, при… В-ваше высочество. — Роберт. Джетт кивнул, глубоко вздохнул, тряхнул головой и тихо вышел, прикрыв за собой дверь и оставив Генри в мягком облаке, пахнущем розами и сиренью.***
Джетт отнесся к своим обязанностям со всей серьезностью, и слуги сдались под его напором. Только объяснили, куда нести грязное постельное белье и откуда брать чистое, а так же показали, где брать ведра, тряпки и воду для мытья полов и остальных поверхностей в покоях принца. Джетт хватал на лету, и за неделю усвоил все, привыкал ко дворцу, к новой жизни и богатству. Ел он у себя в покоях или на кухнях. Поначалу он вызывал у слуг интерес, а затем интерес сменился расположением — девушки и юноши в серых одеждах улыбались и смеялись, разговаривали с ним, раскрываясь. Но Джетт сразу понял, что для них он все равно вор, в котором заиграла совесть, заставив его устроиться на эту должность. Джетт нравился слугам, слуги нравились ему, а живое общение расслабляло. Если добиться расположения слуг оказалось легко, то господы так просто принимать его не желали, хотя Джетт особо и не пытался. Увидел в коридоре высокого, темноволосого мужчину в темной одежде, поймал его взгляд и увидел в его глазах и бровях яркий интерес. Им было по пути, но Джетт так и не решился заговорить. Почему-то он знал, чувствовал, что мужчина его не презирает, но и не игнорирует — принял новое лицо и решил на этом не зацикливаться. Этот мужчина оказался лордом-казначеем, а его дочь, Агата Джонсон, — самой настоящей красавицей с густыми, отцовскими бровями, слегка нахальной улыбкой и резвым нравом. Ее подруга, Роза, дочь гофмейстера и советницы короля и королевы, казалось ее противоположностью. Девушки были как ночь и день. Золотые волосы, хрупкое телосложение и неизменный тугой корсет. Джетт искренне жалел бедняжку — такая красота ему совершенно не нравилась. Красавица Агата была похожа на своего отца так же, как похожа черника на вороний глаз: вся красота ей досталась именно от него, ровно как и умение самой управлять его же делами. Ричард Джонсон хотел даже передать ей свое наследство и обязанности, относясь к ней, как к сыну, но любя ее, как свою дочь. Все эти люди относились к Джетту просто как к интересному, новому человеку; им не было известно ни его прошлое, ни примерное будущее, ни все детали настоящего. Для них он был любовником младшего принца, и Джетта это мнение не сильно расстраивало: ему и не напоминали об этом. С Агатой он познакомился на кухнях за поздним ужином; Розу же он нашел, когда изучал сад на предмет прорехи в стене, о которой ему поведела Агата. Обе девушки показались ему интересными. Агата вызывала улыбку и почти братское чувство, Роза же вызывала в груди что-то нежное и трепетное. В столовую Джетт не ходил по двум причинам. Первая: не хотел смущать людей своей хромотой. Вторая: остерегался неприязненных взглядов и шепотков. Было проще жить украдкой, обосновавшись в восточном крыле, где проходили иногда сам Роберт, изящная Роза с неизменным веером в нежной руке, Агата со стремительным шагом и колыхающейся юбкой, ее отец, кронпринц, юноша с кудрями и еще пару придворных, которые Джетту были неинтересны. Чуть прищуренные взгляды Джетт получал именно от кронпринца и юноши с длинными, вьющимися волосами. И если первый просто мазал по нему быстрым взглядом, то второй явно накладывал порчу или пытался загипнотизировать. Так прошло четыре недели. Лето понемногу начало набирать силу, а принц Роберт с каждым днем становился все задумчивее и задумчивее.***
Наложники входили во дворец как господы, и их род деятельности никак не порицался. По крайней мере, вслух. Они могли стать простыми советниками будущим королям и королевам, могли быть их близкими друзьями, но главная обязанность заключалась в том, что они делили с принцами и принцессами ложе. Все было просто: принцессе — наложница, принцу — наложник. Давались они во избежание появления бастардов, хотя такая практика то появлялась, то исчезала в разные периоды жизни дворца. Наложников могли дарить, или наследники сами их просили, а может, и вовсе отказывались, веря в свое целемудрие. Роберт от наложника отказался, потому что… Стыдно признаться, но он нервно заулыбался и мягко спровадил юношу, а после тихонько сообщил Уилфреду, что ему никто не нужен. А все потому, что у Роберта никак не получалось поймать нужный настрой. Наедине, заручившись пылким текстом из женского романа — пожалуйста, а вот с малознакомым юношей… Аж в дрожь бросает! Роберт считал, что ему и не нужно это. Будет жить в свое удовольствие. А потом он встретил Джетта. Скакал от счастья, когда тот согласился. Но не может же быть все так хорошо и славно. Джетт свято поверил в то, что Роберту и правда ничего от него не нужно, а Роберту было стыдно просить и ужасно неловко говорить правду, поэтому он сделал лучшее, что мог — избегал его. Избегал и пил в одиночестве. Или с Эдвардом, от которого «Ты идиот, Роб» звучало как ласкающая уши музыка. У Эдварда наложник был правильным. Может, потому что Эдвард ему не лгал. Вот и живут душа в душу. На занятиях Роберт все чаще клевал носом и витал в облаках, за что получал как от гувернеров, так и от отца. Самое худшее состояло в том, что Роберт не мог так просто выпроводить Джетта, ему мешало слишком много всего. Джетт был слишком красив, и Роберт не хотел его отпускать (и что с того? Приятно иметь рядом что-то такое и любоваться этим). А Уилфред уже поверил в ложь про воровское искупление. Джетт часто маячил в покоях, убираясь или просто читая что-то и разговаривая, и после каждого разговора Роберт чувстовал себя окрыленным. Он все больше узнавал Джетта, и это было так прекрасно, тонко и непривычно. Даже просто слушать что-то, ведь Джетт трещал и трещал, щебетал и тараторил, восхищался и иногда даже неявно и скрытно, но грустил. Роберт ни словом не обмолвился о кровати. Спустя месяц это перестало его волновать. Спустя два Роберт отправился в столицу, чтобы поискать там какие-нибудь отвары, ведь Джетт между делом, пока смахивал паутину с гобеленов, пробормотал «Осень скоро… Холода, дожди… Колено взбунтуется…». Ничего не нашел, но честно попытался. Холода наступили незаметно. Лето растворилось в дожде, золоте и сером небе. Роберт узнал, для чего Джетту нужны монеты, и совсем забыл о том, о чем еще три месяца назад буквально мечтал. Сильнее Джетт не раскрывался. Роберт не торопил.***
Джетт подошел к окну и оперся о подоконник, чтобы взглянуть на небо. Темное и мрачное, готовое разрыдаться. Вздохнув, он заправил за ухо прядь и собрался было раздеться, чтобы укутаться в одеяло и понаблюдать за небом из кровати, почитать в спокойной тишине, но его прервал стук. — Открыто. В покои скользнула служанка, поклонилась, расправив юбку: — Вас просит достопочтенный господин Бьорн Дольв… — Когда? — Сию минуту, если угодно. — Ясно. Спасибо, свободна. Когда дверь закрылась, Джетт нервно вздохнул и тряхнул кистями, сгоняя нервную дрожь. Затем вовсе взял медяк и принялся вертеть его меж пальцев, раскручивать на самых кончиках или метать их руки в руку. Бьорн Дольв… Имени Джетт не слышал ни разу, а вот фамилию — довольно часто и мельком. Монетка застыла на ладони блеклым кругом. * Джетт спрятал ее в карман и открыл дверь, не постучав — его все равно ждут, верно? «Достопочтенный господин Бьорн Дольв» восседал в кресле у камина, в котором неохотно танцевало пламя, и занимался тем, что вышивал что-то серебряными нитями на темно-синей ткани — будущая юбка? плед? гобелен? Он повернул голову к Джетту только тогда, когда он закрыл за собой дверь и деликатно прочистил горло, вкладывая ладонь в ладонь. — Добрый вечер, господин?.. — Агнес. — Джетт сразу понял, что фамилия Дольву нужна для нарочито вежливого тона и лишних издевок. Забавно будет, очень. — Господин Агнес, — медовым голосом повторил наложник кронпринца Эдварда. Он отложил свое шитье и кивнул на соседнее кресло. — Присаживайтесь. Я бы хотел познакомиться с вами поближе и испить горячего вина. Вы не возражаете? — Вовсе нет. — Возражал, и довольно сильно. Он сел в кресло и принял кубок, хотя пить из него не собирался — мало ли. — Давай на ты, Бьорн. — Бьорн кивнул, и Джетт тут же добавил: — Я до сегодняшнего вечера не слышал вашего имени. — И оно не соответствует моей наружности, да? Именно так и было. Такое крепкое имя шло вразрез с длинными, вьющимися волосами, змеящимися на плечах, и пушистыми ресницами. Если он и сошел со страниц сказки, то был там очаровательным юношей, укрытым медвежьей шкурой. Вся его наружность была мягкой и теплой, лесной, древесной. Был бы Джетт не в своем положении, то фыркнул бы на почти девичью красоту Бьорна и обычно женское увлечение шитьем. — Джетт Агнес… — Бьорн сделал глоток и облизнул розовые губы. — Я хотел задать вопрос. Маленький. — Он даже показал пальцами: — Вопросец совсем крохотный, не больше тыквенной семечки. — Не томи, Дольв. — Младший принц последнее время ходит сам не свой… Я хотел спросить, почему ты не выполняешь свои… — Я выполняю… — Я же вижу, что нет, — резко прервал его Бьорн, сведя брови. Он провел кончиком языка по своему клыку, смотря в камин. Почему-то у Джетта он не вызывал ни гнева, ни симпатии: просто парень. — Вы не спите. — Мы и не будем. Бьорн хохотнул, словно Джетт сказал что-то смешное: — Ага, как же. Ты… Ты думаешь, вы друзья? — почти с жалостью спросил он, впервые взглянув прямо в глаза. В них горело пламя. — Нет тут никакой дружбы. Думаешь, возможно три месяца держаться, довольствуясь только своей рукой? Как бы не так. Не сегодня, так завтра он запрет дверь в покои, уронит тебя на кровать и отымеет. — Давай не сранивать Роберта и Эдварда. — Я говорю тебе правду. Ты не в сказке живешь. Джетт тяжело вздохнул, раскрутил бокал, наблюдая за алой жидкостью, похожей на кровь. А затем поставил его на пол и ушел. Почему-то в груди стало вязко от этих слов.***
Джетта нигде не было. Слуги не нашли его в его же покоях, и потому Роберт ждал. Переждал завтрак, кое-как дотерпел до обеда, а потом сжал зубы, сел на кровать и заплакал. Заплакал от того, что понял, каким же был идиотом. Вот и Джетт это понял. Джетт все понял и ушел, не желая больше ничего терпеть. Роберт плакал, размазывая по лицу слезы, и дождь вторил ему, стучась в окно. Судорожные всхлипы звучали совсем тихо в неожиданно серых покоях. Когда слезы кончились, Роберт сел с ногами в кресло у не растопленного камина, обнял себя за плечи и заснул тревожным сном. Когда он открыл глаза, то увидел, что в камине пляшет рыжий огонь. За окном была тьма. Роберт чуть поелозил, морщась от боли в затекшем теле, и увидел на кровати Джетта. Тот поднял голову в ответ на возню и тихо, блекло улыбнулся: — Ты крепко спал. — Где ты был? — Роберт едва не всхлипнул, задышал чаще. — Ходил в столицу. — Джетт закрыл и отложил книгу, перестав улыбаться. — Искал трáвы, чтобы приготовить себе отвар, но так ничего и не нашел. — А потом? Роберту все-таки пришлось глотать слезы, потому что Джетт потупил взгляд в пол и чуть покраснел самыми кончиками ушей. Словно лисенок, пристыженный матерью младенца, которого тот только что загрыз. — Гулял, болтался в таверне. Я должен был сообщить, но как-то… Не подумал. Роберт нахмурился, разглядывая огонь. — У тебя опухшие глаза. — Я плакал, — тут же глухо ответил Роберт. * Джетт не знал, что говорить. Не отвечать же, что избегал принца потому, что слова наложника кронпринца все-таки повлияли на него. Стало противно. Вдруг он прав, и Роберт совсем скоро возьмет свое? А вдруг нет, и Джетт просто так наговаривает на своего приятеля? Приятеля, как же… Принц и вор. Хороша пара. Как же все сложно и непонятно. — Я могу чем-то помочь? — спросил Джетт. Он встал и аккуратно приблизился к креслу принца, сел на пол и подставил лицо горячему воздуху. Ощутив в своих волосах ладонь принца, Джетт напрягся было, вспомнив все слова Бьорна, но выдохнул — Роберт пропустил его вихры сквозь пальцы и совсем немного взъерошил. — Нет, Джетт. Не можешь. — Роберт немного помолчал, а затем еще тише продолжил: — Хотя… — Как? — Вопрос слетел с языка прежде, чем Джетт успел подумать. Роберт убрал ладонь. Джетт понаблюдал немного за пламенем. Он сглотнул вязкую слюну, постарался перевести сбившееся дыхание, привстал, повернулся к Роберту и поцеловал его. Роберт всхлипнул. Когда Джетт отстранился, он хрипло, пылко затараторил: — Не заставляй себя, пожалуйста, не надо. Ты свободен, целиком и полностью, я тебя ни к чему не принуждаю… Джетт вздохнул с таким облегчением, что у него расслабились плечи. От чувства легкости хотелось смеяться. — Роберт… — Джетт вновь его поцеловал, и Роберт обнял его за шею, целуя преданно и мягко, трепетно и так невесомо, словно все боялся, что Джетт подумает что-то не то, что-то отвратительное и грязное. А Джетту наконец-то стало все понятно. Мысли очистились, словно всю тяжесть с них смыл дождь. Джетт привлек Роберта за плечи, повелевая встать, потянул его к кровати и осторожно сел, поцеловал, забрался руками ему под рубашку на спине, и Роберт выгнулся; его кожа покрылась мурашками, он тяжело задышал. — Джетт… — Пожалуйста. Отвратительная одежда!.. Ужасно непослушание руки и ноги, в которых она путается!.. И прекрасные глаза Роберта… Пускай они и красные из-за высохших слез, но такие блестящие и щенячьи… Было тепло и совсем не страшно, и Джетт осторожно раздвинул ноги, чувствуя тяжесть Роберта и предвкушение, которое сдавило все внутренности в один узел. — Я волнуюсь… — Я тоже. Джетт чувстовал, как дрожали у Роберта пальцы, и всеми силами старался его успокоить: целовал и гладил, обнимал за плечи и покусывал шею, зарывался в его волосы, радуясь каждому рваному выдоху. Когда Роберт проник в его горячее нутро, Джетт совсем немного выгнулся и сильно сжал его ладонь, переплетя пальцы. Ни стона не слетело с его губ, ни шумного выдоха. Он сжал зубы, боясь спугнуть и без того боящегося все испортить принца. Вскоре все неприятное ушло, и Джетт обнял его ногами и руками, зажмурившись, ощущая Роберта, ощущая покачивающуся кровать, ощущая дождь и жар, узлы и слезы, стоны и отсутствие страха, боли и злости… — Я тебя люблю… — Я знаю. — Джетт… — Я тоже тебя люблю… — Джетт выдохнул стон, взял его лицо в ладони. Их взгляды скрестились; посыпались слезами искры. — Не плачь больше… Никогда не плачь… Роберт, слышишь?.. — Кто бы говорил… Роберт обнял его. Наконец-то все стало понятно и спокойно. Роберт лег на него, переводя дыхание и слушая биение чужого сердца, которое билось о ребра. Они растворились друг в друге и в дожде. Растворились и слезы Роберта, и опасения Джетта. Можно выдохнуть.