Глупая овечка

      На прощание с Сеулом Юнджи надевает застиранное серое худи и джинсы, мать провожает ее до турникета станции метро, не утруждает себя помочь с двумя чемоданами — взрослая дочь сама справится. До Сувона полтора часа пути на метро, без пересадок, час — если подойдет экспресс. Сувон, эту тихую пенсионерскую барахолку, Юнджи ненавидит с детства. Принять решение о переезде было нелегко, однако она не планирует тосковать по благам столицы, в Сеул можно возвращаться каждые выходные. Если бы только хоть кто-нибудь здесь ей был рад.       — Передавай привет отцу, — говорит мать уже после того, как они оказываются по разные стороны турникета.       Юнджи молча кивает, поймав напоследок строгий родительский взгляд, он неприязненно цепляется за ее неухоженные растоптанные конверсы, сутулую осанку и сальное каре. Величественная мать, у которой в прическе волосок к волоску — полная противоположность дочери. Юнджи неуклюже вкатывает два тяжелых чемодана на шуршащий вниз эскалатор, не додумавшись воспользоваться лифтом, и не оборачивается назад. Глаза, к ее удивлению, все-таки печет — очень нехарактерно для малолетней задиры и хамки. С матерью у нее уважительные холодные отношения на уровне слуги и покровителя. С тех пор, как у карьеристки-матери завелся постоянный кавалер, Юнджи стало некомфортно жить в своем доме. Когда ей исполнилось пятнадцать, мать и отчим обручились и съехались, сейчас, когда ей стукнуло семнадцать, они разродились общим первенцем. Вопящим красноротым червяком, рядом с которым невозможно готовиться к экзаменам. Именно поэтому Юнджи переезжает к отцу, в Сувон.       Ступая прочь из полупустого вагона, уже на станции в своем старом новом городе, Юнджи ощущает облегчение. Восхитительное предчувствие перемен.       Отец встречает ее, спустившись к самой платформе. Скомкано приветствует, неловко приобняв за острые девичьи плечи, хвалит за то, что Юнджи прилично поправилась. В то время как она, вроде как, второй месяц тщательно контролирует свое питание, чтобы скинуть в весе к выпуску. Предчувствие перемен, этот невесомый свежий ветерок, сносит намертво, как будто и не было, запахом табака и чеснока из отцовского рта.       В последнюю очередь при планировании своего переезда Юнджи задумывалась о том, что отношения с отцом у нее в сто крат хуже, чем с матерью. Точнее, их нет. Он для нее незнакомец. Мрачный зануда-полицейский со старушачьей походкой враскорячку, единственное, что его волнует в своей дочери — ее успеваемость. По крайней мере, именно это он у нее выспрашивает в каждый свой редкий звонок.       Отец забрасывает чемоданы в багажник патрульной машины, мимоходом здоровается с несколькими аджосси, что спешат на станцию. Юнджи раздраженно хмурится под любопытными взглядами стариков, для них она дочь окружного шефа полиции Мин Юнги. Важная персона. Так она и выглядит. Сложно сказать, от кого из родителей ей достался скверный характер и скудная способность выражать эмоции, наверняка сразу ото всех, даже от самых дальних предков, восседавших некогда на имперских должностях.       Дом находится в нескольких минутах езды от метро, можно спокойно наслаждаться всеми благами цивилизации. С отцом они не разговаривают и чувствуют одинаковый удушливый дискомфорт, усугубляемый закрытым пространством авто. Необходимость коммуницировать друг с другом заставляет двух патологических молчунов нервно перебирать в своих мыслях всевозможные темы для разговоров отцов и детей. Юнги — именно так Юнджи легче к нему обращаться в своих мыслях, включает радио, интересуется мимоходом, чем дочери хочется поужинать. В салоне прокуренной полицейской машины звучит озорной голос популярного среди престарелых слоев населения трот-певца. Она хочет пиццу и курочку, сегодня Юн-и заслужила.       Ненавязчивость Юнги помогает разжать напряженные кулаки в карманах, он напевает себе под нос назойливый мотивчик и следит за дорогой. Никакого вынужденного общения и натужной родительской заботы, что своей интенсивностью может смело граничить с контролем тюремного надзирателя. Юнджи вновь хватается за нахлынувшее предчувствие изменений, плохих, хороших — неважно каких. Главное, что они пахнут сигаретами, не детской присыпкой и звучат как техно-трот, а не визгливый плач.       Наблюдая за Юнги на кухне, хладнокровно, как удав за добычей, Юнджи думает о том, что, вероятно, он рад приезду дочери. И определенно не способен сосуществовать рядом с кем-то на постоянной основе. Юнги суетится перед холодильником в своих шаркающих домашних тапках, обещает, что заказанная на его вкус пицца — лучшая в городе, и предлагает отдохнуть с дороги (где-нибудь подальше от него).       Юнджи помнит детскую, точнее свою комнату, еще ребенком, тогда она казалась ей большой и просторной, на окне и подоконнике до сих пестреют затертые временем наклейки с покемонами, под потолком тусклый светильник с динозаврами. Ее комната объективно представляет из себя захламленную старыми вещами тюремную камеру с маленьким окном, выходящим на задний двор. Юнги живет в кирпичном двухэтажном доме в спальном районе, типовая постройка вида такагу, с крайне непродуманной планировкой. Узкие коридорчики, тесные комнаты, а двери и лестницы стык в стык.       Юнджи вытряхивает содержимое своего рюкзака на аккуратно заправленную пледом кровать, когда слышит звонок в дверь. Она лениво отваливается на бок и даже не думает хоть как-то реагировать на внешние раздражители, подключает лэптоп к сети и проверяет мессенджеры в телефоне. Как будто у нее есть друзья, которым будет интересен ее переезд. Юнги, занятый на кухне, все-таки просит открыть — должно быть привезли ужин. Что ж, несмотря на то, что она чувствует себя гостьей, приходится быть хорошей дочерью хотя бы для одного родителя. Юнджи послушно берет деньги и апатично тащится ко входу, принимать еду. Подтягивает резинку домашних растянутых штанов повыше, заправляет в них ветхую футболку. В компании отца она как-то резко чувствует себя моложе своих лет, как будто ей снова одиннадцать.       Юнджи не смотрит в глазок — главная ее ошибка в этот вечер. На ходу позевывая, она отворяет дверь и в тот же момент прихлопывает свой колоссально растянутый рот. Больше всего на свете ей хочется ослабить хватку штанов на заднице и выправить дырявую футболку обратно.       — Ой? А где Юнги-хен? — удивляется курьер, симпатичный парнишка, вряд ли старше самой Юнджи.       Он нагло оттесняет ее в сторону и ступает за порог дома как в свой, словно собирается донести заказ до обеденного стола.       — Юнги-хен?! — обращается он в коридор, нахмуривая выразительные брови, и не думает выпускать из своих рук сумку с заказом.       — Он занят, — раздраженно ввинчивает свой скрипучий голос в пространство Юнджи.       — М, ясно, — наконец обращает на нее внимание курьер, незаинтересованно мазнув взглядом по футболке. Когда-то она была белая, с пингвиненком Пороро на груди, теперь футболка серо-сизая, а у Пороро больше нет головы, на ее месте желтеет протекший до пупа термоядерный след от соуса.       Деловито пожевывая что-то во рту, курьер достает из термосумки коробки с едой, внимательно сверяясь с чеком. Юнджи стоит с помокревшими в протянутой ладони вонами, ощущая себя крайне отвратительно. Ей привычно общение с абсолютно безликими работниками службы доставки, а этот неординарно контактный работник месяца ее бесконечно напрягает. Вот уже пятую минуту кряду.       — Подождите-ка, — воззряется он на нее неожиданно совсем другим взглядом. — Вы, должно быть, Юнджи-нуна?       — Да, это она. То есть я.       — Воу, очень приятно! Меня зовут Чон Чонгук. Я работаю в родительском ресторане в паре кварталов отсюда, ваш папа наш любимый гость. Он много о вас рассказывал! Правда не говорил, что вы…       — …что я?       — Так на него похожи.       Мин Юнджи — блеклая ксерокопия Мин Юнги, которой черным фломастером подрисовали каре. Лицо — один в один, и, что самое удручающее, — тело. Фигура треугольником, осанка вопросительным знаком, узкий таз, сорок второй размер ноги, стройные бедра, но плотные спортивные икры, как перевернутые бутылочки. А ведь Юнджи совсем не занимается спортом и ходит разве что в школу и обратно домой.       — М, круто, — отвечает Юнджи, Чонгук любопытно зыркает на нее из-под челки круглым глазом, у него краснеют угри на скулах, а густые волосы подстрижены в дурацкую бобовообразную прическу. Когда-нибудь он станет красавчиком.       Когда-нибудь, не сейчас.       — Чонгук-и! Как дела, здоровье? Все хорошо с ногой? — появившийся словно из ниоткуда Юнги улыбается так добродушно и ласково, что Юнджи становится не по себе.       — Не беспокойтесь, хен, все отлично. Как у вас? Отец передает привет, он отправил экспериментальные закуски на пробу, а еще свежее кимчи, его лучше не откладывать и есть именно таким.       Чонгук достает наконец все свои бесконечные коробки, отец с готовностью принимает весь заказ на свою грудь.       — У меня все прекрасно, дочка приехала, — Юнги обводит Юнджи ладонью, как музейный экспонат на выставке, Чонгук послушно смотрит. — Вы, наверное, уже познакомились? Передай огромное спасибо старику, зайдем к вам в выходные…       Юнджи всегда думала, что ее отец асоциальный сыч, но на десятой минуте их беспрерывного разговора, в момент, когда он начал обсуждать с Чонгуком его новый скейтборд, все ее мироощущение начинает сыпаться трухой. Отец, оказывается, умеет разговаривать с подростками, и охотно это делает. С кем угодно, только не с собственной дочерью.       Ей не дают уйти, стоит только сделать шажок в сторону, Юнджи пригвождают к месту два одинаково внимательных взгляда, пригвождают к месту ее обтянутую синтетикой задницу. Можно подумать, она принимает участие в обсуждении нового здания местного госпиталя. Юнджи кивает в такт кивков отца и даже забывает о своем навязчивом желании одернуть штаны и футболку. Этот драгоценный шанс произвести сногсшибательное первое впечатление, он канул в лету именно тогда, когда она решила не смотреть в дверной глазок. Однако, к непомерному удивлению Юнджи, Чонгук застенчиво мнется перед ней, собираясь уходить. Он крепко жмет ее ладонь, выражая радость новому знакомству и дружелюбно улыбается, демонстрируя идеальные зубы. Юнджи сдержано кивает ему в ответ.       — Нуна такая строгая, — хихикает напоследок Чонгук и уходит, оставляя отца и дочь наедине с остывшей едой.       Юнджи не назвать ни тихоней ни выскочкой, она и тихоня и выскочка одновременно. Пассивная выскочка, трудно найти человека, подобного ей — и агрессивного и апатичного в равной степени. В школе она предпочитает не отсвечивать лишний раз, но если ей удастся урвать хоть толику всеобщего внимания, Юнджи вцепится намертво и высосет все, до последней капли. Популярность пьянит, делает ее жадной. Еще более пугающей она становится, если наделить ее властью. Хоть мизер власти — пиши пропало. В начальной школе она работала старостой класса. Именно работала — большинство ее одноклассников тех времен страдают от заикания и низкой самооценки по сей день. Она властна, несокрушима. Матери ее первого парня пришлось звонить ей лично и расставаться с Юнджи вместо него. Он был растоптан, морально раздавлен. Ей было одиннадцать, ему — девять.       Снисходительная и холодная. Мстительная. Не дай бог обидеть королеву. В Юнджи найдется масса червоточинок: отсутствие самодисциплины, склонность к кибербуллингу, ненависть ко всему, что не вписывается в ее привычную картину мира, порочная любовь к мужественным айдолам. Таким, чтобы пресс напоминал подмасленную формованную выпечку из французской пекарни (пояс Аполлона и дорожка волос от пупка к лобку обязательны). Юнджи интересны только сильные мужчины. Предстоящий день в новой школе она воспринимает ровно. Ступает навстречу неизвестности абсолютно спокойно, с прохладой. Удовлетворенно разглядывает свое неотразимое отражение в школьной форме. Подтягивает гольфы до самых острых коленок, наносит каплю блеска на маленькие губы, точно такие же как у отца, с характерным кошачьим изломом. В этой провинциальной дыре никто не сможет ей противостоять. И самое главное — устоять перед ней.       Перед выходом из дома Юнджи хватает прозрачный зонтик — моросит слабый дождь. Тусклое утреннее небо плотно затянуто сизыми облаками, городок опутан душным смогом практически круглый год. Индекс качества воздуха стабильно нездоровый для чувствительных групп населения, остальные уже давно ничего не чувствуют. Позади, в унисон мыслям, сипло закашливается Юнги и сразу же закуривает сигарету, оказываясь на улице. Они расходятся в разные стороны, сдержанно пожелав друг другу хорошего дня. Юнджи просит не подвозить ее до новой школы, сориентируется сама по карте, ехать всего несколько остановок на автобусе.       Мокрый асфальт чернеет под подошвой конверсов, пахнет свежей резиной и озоном, рюкзак за плечами громыхает ланчбоксом и канцелярией. Она сливается с толпой школьников в отличной от ее униформе, тает в толпе черноволосых макушек. Юнджи оказывается перед абсолютно непримечательным зданием школы. Кирпичное, трехэтажное, унылое до бесконечности — ветер перемен вновь сквозит где-то вдали. Она ощущает себя… сыро. Сырость в атмосфере, сырость внутри… Взгляд сам собой цепляется за монструозный черный гелендваген, припаркованный у ворот главного входа. Юнджи изумляется до крайности. В машинах она плохо разбирается, вернее не разбирается совсем, к тому же в Сеуле она не обратила бы никакого внимания на данный автомобиль; однако в реалиях скромного Сувона, в этой типичной аляпистой барахолке узких подворотен и невзрачных типовых зданий, холеный мерседес выглядит до неприличия… неприлично. Она стопорится считанные секунды, кто-то неосторожно врезается в нее сзади, из рук валится на землю зонт.       — Куда прешь?! — возмущается Юнджи в спины сразу всем окружающим, наклоняется подобрать зонт, чтобы не обляпался на промокшем асфальте.       Когда она выпрямляется, вмиг рассерженная и готовая конфликтовать с кем угодно, неприлично приличной тачки уже нет. И это еще один повод разозлиться — любопытство ее не было утолено. Кто-то должен за это поплатиться.