Нужно потерпеть

      Зоя думает, что это ненависть. Она проявляется резью в животе, жжением в горле и сыпью на ранее идеальных белых руках. Зоя эти самые руки натирала лавандовым кремом и мыла розовой водой. А заодно хотела окунуться в таз с головой, чтобы не видеться с Алиной Старковой ближайшую вечность.       Алину она ненавидит. На Алину у неё аллергия. Алина — полукровная замухрышка, ни на что не способная и ни на что не годная. Она как роза, которая не дождалась правильного ухода и деградировала в сорняк, превратилась в поросль бесполезной и ненужной травы. Зоя мечтает топтать её не подошвой солдатских ботинок, а босыми ногами.       Зоя мечтает растоптать Алину. Размозжить её белобрысую голову, выколоть глаза, вырезать язык и похоронить в безымянной могиле, где поминки справят гнилая земля, ветер и чрево Каньона. Зоя даже думает, что Алину породило именно это чрево, оттуда она пошла родом. Ни одна смертная женщина, ни одна гриш не позволила бы появиться на свет такому ребёнку.       (А мир позволил женщине, пахнущей солнцем, сиять во мгле так ярко, что слепило глаза.)       Алина Зою слепит. Зоя злится и стремится нагнать туч, спрятать свет за грозой и молниями, защитить Алину то ли от себя, то ли от других. Ибо сама Алина Старкова защищаться не умеет, только защищать.       — Я не могу спасти всех.       — Никто не может, Старкова.       Алина воет и рвёт на себе волосы. Зоя окунает её в таз с початой розовой водой для рук. а потом начисто трёт полотенцем. Алину трясёт и колотит, за тонкими палаточными стенами кричит ночь и идёт война, а они сидят друг напротив друга и не умеют разговаривать.       Зоя разучилась. Алина никогда не умела.       Зоя умеет только в ненависть. Алина не знает даже, что это, она любит всецело, безраздельно и полностью. Всепрощающая Святая, великая Санкта-Алина.       (Где же её величие? Может, в широко распахнутом от беспрерывного рёва рте?)       Их кормят лучше, чем прочий отряд. Зоя не ест из идеологических соображений — терпеть не может, когда её выделяют не за какие-либо за слухи, а из-за чего-то личного, сокровенного — именно так сейчас делает Николай и когда-то посмел сделать Дарклинг, тем самым унизив её. Просто Зоя — генерал, а Алина — Святая, но предложенную баланду с чуть большим ассортиментом они отдают в общую палатку и давятся сухими хлебными корками. Алина такое ела в приюте, а Зоя потерпит.       Они потерпят. Иногда нужно потерпеть. Говорят, если долго сидеть на берегу реки, то однажды мимо проплывёт труп твоего врага. Зоя сидит. Алина всё ещё держит голову над водой.       Она утыкается головой в плечо Зои и та, поколебавшись, обнимает её. Это осторожное, хрупкое объятие. Будто держать в руках хрустальный сервиз, который очень сильно хочешь грохнуть об пол, но не можешь, мама будет ругаться. Вряд ли матушка отругает Зою, если она разобьёт Алину.       (Зоя сделает это сама.)       — Зоя, — шепчет Алина лихорадочно, блестя сухими глазами, будто душевнобольная, — Зоя, можно я тебя поцелую?       Зоя думает, что дело в суровом солдатском ритме в жизни. В том, что тепла вокруг очень мало, объятия не приветствуются на войне, а о поцелуях и речи быть не может. В том, что Оретцев был недостаточно хорош. В том, что Алина просто-напросто издевается. В том, что…       Зоя кивает:       — Да. Нужно. Смелее, Старкова.       И целует первой. Ненависть на вкус — как Алина. Или Алина — как ненависть?