Школьные Кошмарики.

Летящая ей в лицо грязь, сильный ветер, что заставлял отворачиваться, и перехватывал дыхание, крупные холодные капли, тяжело падающие с неба, которое заволокли темные тучи, на секунду позволяя разглядеть между ними белую вспышку, — все, что мог различить ребенок. Ещё секунда, и девочка услышала гром, но не оставила своей цели: вцепившись в ноги высокого мужчины, она кричала, и задыхалась собственными слезами, пытаясь остановить взрослого, несущего на руках бездыханное тело маленького мальчика. Ее волочили по земле, постоянно пытаясь стряхнуть, но она держалась, словно отчаявшийся человек за последнюю ниточку надежды, не желая отпускать, не имея на это сил. Коротковолосая девочка, в явно большом для нее, сером кардигане, сидела у окна, держась руками за ветхую раму, с пустым взглядом наблюдая за тем, как приют теряет очередного ребенка. Ее живот заурчал, и она с грустью подумала о том, что если мальчик и так умер сегодня вечером, ей ничего не помешало бы съесть его хлеб этим утром. Она тяжело вздохнула, прислонив лицо к холодному стеклу, и прикрывая глаза. Осталось всего семеро, возможно, теперь им станут давать пищи хоть на крошечку больше, и не приведут очередного малыша, на которого и будут уходить все оставшиеся продукты. Шестая очень хотела есть, поэтому решила, что сон поможет ей хоть немного обмануть собственный организм, и продержаться до утра. Девушка недовольно поежилась, укутываясь в теплое одеяло с головой, и приоткрывая глаза. Но сон как рукой сняло в считанные секунды, когда она испуганно оглядываясь по сторонам, пыталась понять, где находится. Из неприятного сна ее вырвала не более приятная реальность, позволяя вспомнить произошедшее ранее, и в полной мере прочувствовать новую дозу покалывающей головной боли, напоминая, что хорошей жизни она не заслуживала никогда, и ничего не изменится по щелчку. Лишь вчерашний день для нее был чем-то далеким, будто бы Шестая и вовсе не проживала его, была в совершенно другом мире. Но сейчас она отчаянно, всеми силами пыталась понять, куда же успела вляпаться из-за этого дурацкого, абсолютно немощного состояния, в котором пребывала вчера. Однако, не могла и не отметить, что блудной дух все же вернулся в тело, и она вновь ощутила себя, если не живой, то хотя бы потребляющей кислород. Она опустила глаза на белый столик, возле которого и находилась, аккуратно приподнявшись на подушки светло-розового, разложенного, мягкого дивана, глазами цепляясь за содержимое ее сумки, хаотично разложенное на деревянной поверхности. Стоило серым глазам заметить бумажку, как те сразу же прикрыли уставшие веки — даже если Шестая и хотела заплакать, она не могла, в этот раз точно. Эти двое суток вытянули из нее абсолютно все силы и эмоции, которые черноволосая и так не считала чем-то важным, поэтому могла лишь отдаленно порадоваться очередной, несущественной утрате для себя. В голове понемногу стали складываться различные картинки, кусочки воспоминаний, из прожитых суток, заставляя Шестую поморщиться. — Черт возьми… — она откинулась обратно на диван, зажмуриваясь. Кажется, девушка только что осознала, на что же она подписалась, совершенно не осознавая, на что соглашается, и чертовски об этом жалела. — Ты что-то сказала? — послышался крик из другой комнаты, затем стук посуды, и через пару секунд Пиг показалась в дверном проёме с двумя чашками в руках, — доброе утро, Шестая! Черноволосая с силой заставила себя открыть глаза, потирая виски. Она уставилась на хозяйку дома, в котором оказалась: та была на удивление счастливой. Она осторожно поставила посуду на стол, и быстро бросив что-то вроде «скоро вернусь», выбежала из комнаты вновь начиная чем-то шуметь, скорее всего, на кухне. Шестая устало выбралась из-под одеяла, окидывая взглядом гостиную, в которой находилась, и задерживая глаза на часах, пытаясь определить какое вообще время суток. Она считала, что раз и Пиг проснулась, и, вроде как, никуда не спешит, значит учебу она ещё не проспала. «Как до этого дошло вообще?» — томно вздохнула Шестая, когда девушка с косами поставила на столик коробку с печеньем, присаживаясь рядом. — Как ты спала? Тебе нравится моя гостиная? Уютно, не правда ли? Кстати, со мной советовались, какие же приклеить обои! Они выбирали между белыми и зелёными, однако я настояла на нежно-нежно розовом! Ну ты только представь: просыпаешься, а вокруг все белое, — девушка разгладила свою длинную ночную сорочку, видимо недовольная ее цветом, после чего взяла в руки чашку с ароматным зеленым чаем, от которого так и несло пряностями и мятой, однако так и не сделала ни глотка, продолжая увлеченно рассказывать свою душераздирательную историю. — Всё! Стены, потолок, пол! Я хочу чувствовать себя здесь как дома, а не как в лечебнице. Согласись ведь, сейчас это место выглядит просто замечательно, ничего лишнего! Ах, кстати, я была так удивлена, когда узнала, что у тебя всего две сумки! Ты точно все сложила, может хочешь ещё что-нибудь забрать? Мы можем зайти по пути со школы! Черноволосая рассматривала белые завитки пара, исходящие от чашки, мирно занимающей свое место на светлом столике. Они сплетались между собой, рисуя различные узоры, и плавно растворяясь в воздухе. Это занятие казалось весьма увлекательным, достаточно неплохо отвлекало от нелепой болтовни Косички. Если честно, Шестая уже сильно утомилась. Достаточно высокий голос Пиг, тон которого она лишь повышала, начинал действовать девушке на нервы. Она привыкла к тишине, и сейчас все отдала бы, лишь бы найти возможность вслушаться в капли какого-нибудь мимо проходящего дождя, быстро ударяющиеся о плитку, вместо этого гудения, что очень сильно било по ушам. Возможно, Рэйн и была разговорчивой, но до Пиг ей ещё далеко, очень далеко… У Шестой появилось сильное, и достаточно реальное желание, спрятаться под одеяло, накрыться им с головой, и начать молиться, чтобы Косичка наконец отстала. Однако, почему-то девушка все же обратила свое внимание на последние слова хозяйки, быстро поднимая на нее глаза. — Сумки? — и правда, откуда ей знать про количество вещей черноволосой? — Да, сумки, — Пиг удивленно захлопала ресницами. Хоть что-то заставило ее на секунду замолчать. — А ты разве не помнишь? Вчера мы перенесли твои вещи ко мне! Ой, подожди, или ты уже уснула к этому времени? Нет, стой, или же это было, когда мы уже пришли сюда! Или… Погоди, нет, не так, давай сначала. Мы пошли к тебе, взяли сумки, пошли ко мне. Тогда ты точно не спала, потому что я бы тебя не дотащила. Шестая ошарашенно опустила голову, раскрывая глаза, и не отводя пустого взгляда от привычной чашки, что все так же не меняла своего положения. Такое чувство, будто бы ей дали сильную такую пощёчину, и одновременно с этим она сама прикусила щеку изнутри — столь резкой была вспышка осознания. Кажется, что Пиг предложила девушке не провести у нее ночь, а остаться жить… Она забрала ее к себе, приютила. Словно самую настоящую бродягу. Она буквально привела к себе в дом чужого, совсем незнакомого человека. И она сама это и предложила. Это было ее решение, и ее выбор. Шестая медленно перевела глаза на Косичку, что теперь, видимо, общалась сама с собой, загибая пальцы, и высчитывая что-то, задумчиво рассматривая потолок. Девушка продолжала молчать, в то время как в голове у нее сотни мыслей желали вырваться наружу. Шестая понимала, что происходящее не является правильным, и Пиг успеет пожалеть о своем решении, поэтому сама с удовольствием бы поднялась, поблагодарила за все, и наконец покинула болтушку, возвращаясь к мирной рутине бытия. Но с другой стороны — ей и возвращаться некуда, даже если она уйдет, куда направится теперь? У нее ведь даже дома нет. Приют прикрыли, а перспектива ночевать в школе, из которой ее выпрут при первой же возможности, или же быть съденной какой-нибудь бродячей собакой, во время ночевки на улице, радовали не очень сильно. Шестая должна быть благодарна тому, что к ней проявили такое милосердие, но почему же она ощущала чувство вины? Такое жгучее, неприятное. Похлеще, чем любая сильная, когда-либо испытываемая ею боль. Как она может жаловаться на излишнюю разговорчивость человека, который, возможно, неосознанно спасает ее от неминуемой гибели, и разделяет свой ночлег и пищу с чужой? Господи, кто бы знал, как она устала. Девушка не могла понять, чем же она заслужила все происходящее с ней, что она сделала не так в прошлой жизни? Видимо, убила или испортила жизнь не одному человеку. Почему-то кто-то не делает абсолютно ничего, но проживает свое лучшее время, а кто-то каждый день корчится от боли, и роется в помоях, чтобы найти хотя бы шанс прожить ещё лишнюю минуту, с надеждой что-то изменить, и зачастую безуспешно. — Спасибо, — что же более удивительно: то, что девушка знает об этом слове, или же, что прошептав его, она потянулась к Пиг, неуверенно сомкнув руки на ее спине, и уткнувшись лицом в плечо? Шестая не видела лица 'подруги', но та молча погладила ее по голове, решив больше ничего не говорить. Она должна быть благодарной, она должна доказать, что время на нее тратят не впустую, она должна сделать все возможное, чтобы не причинять неудобств, и не усложнять жизнь своей спасительницы. Нужно привыкнуть к другому порядку существования, быть может тогда она станет счастливей? По пути в школу Шестая слушала о походе Пиг к ужасному и страшному доктору, и о том, как она не желает слышать, что на самом деле он очень приятный человек. На перемене Шестая слушала о том, как же сильно девушке нравится готовить, и что она собирает коллекцию различных ложек, самых разных размеров и форм. Во время похода в столовую Шестая слушала о жизни Пиг в приюте, какими невоспитанными были ее соседки по комнате, и о том, как сама она очень часто болела, не имея возможности постоянно играть с другими детьми, как хотела бы. Она слушала, но если бы и хотела что-то сказать, навряд ли у нее бы получилось. — Пиг, еда же стынет, ты можешь помолчать? А вот у Моно вышло вполне удачно. Девушка с косичками замолчала, испуганно поднимая глаза на лидера. Шестая тоже отвлеклась от грязной столешницы: ее привлек не грозный тон парня, а факт того, что косичка впервые за весь день замолкла на большее время, чем нужно на то, чтобы вдохнуть воздух в лёгкие, дабы продолжить говорить. Сейчас же девушка была похожа на помидор, стыдливо пододвигая к себе тарелку, она, вся на иголках, сжалась, боясь встретиться с кем-либо глазами. — Уж больно ты разговорчивая сегодня. Пиг, я не против, правда, только не за столом, пожалуйста. Этих и так хватает, — не поворачивая головы, Моно просто показал большим пальцем за спину, указывая на очередную 'идиллию', что устроил LN класс. Они кричали, словно животные, прыгали по столам, хлопали в ладоши, и все из-за того, что какой-то бедняга из паралельного класса уронил тарелку, когда одна из этих свиней подставила ему подножку. Моно закатил глаза, взъерошив волосы, и вполголоса произнес, кажется самому себе: — Человечество развивается, чтобы в итоге вернуться к истокам, — он задумчиво перебрал костяшками пальцев по столу, и наконец, измученно выдохнув, потянулся за столовыми приборами, — давайте есть. И по его команде вилки оказались в руках ребят, внимательно наблюдающих, за своим лидером, а теперь молча принявшихся за еду. Шестая последовала их примеру и стала медленно пережёвывать мокрые, полусырые макароны, разглядывая мелкие трещины на явно не такой уж и чистой тарелке. Вчерашняя голодовка дала о себе знать, и в ней неожиданно вновь проснулся аппетит. Она перевела взгляд на пережаренный кусочек отбивной, и перед глазами сразу же возникла картинка из детства: кажется, что кто-то из детей нашел в одном из мусорных баков, недалеко от приюта, кусок протухшего мяса, и вместо того, чтобы съесть его сразу же, решил оставить на потом, и незаметно пронести 'домой'. Беднягу почти сразу же словили, и даже не воспитатели, а изголодавшие дети. Они напали на ребенка, вцепившись в него так, будто бы он прятал сундук с деньгами, коих хватило бы на всю оставшуюся жизнь, а не отход, который желудок, вероятнее всего, смог бы переварить. Каждый боролся до последнего: вход шли палки, камни, дети с треском теряли зубы, ударясь лицами о землю, и набивая рты грязью. Они безжалостно вырывали волосы, царапали лица, катались по лужам, и волочили друг друга по земле. Избитые до полусмерти просто слегли на землю, хватая ртом воздух, те кто ещё стоял на ногах не оставляли попыток присвоить гниль себе, подстрекаемые диким чувством голода, заглушающим всю боль. Мясо путешествовало по рукам, затем упало на грязь, но и тогда дети продолжили драться. Кажется, что в тот раз Шестая победила, а ребенок, который это мясо и принес, в скором времени покинул приют. Девушка проглотила безвкусную массу и подняла глаза. Моно молча ел, полностью игнорируя окружающих. Сегодня он казался самую малость уставшим, каким-то бледным и раздраженным, будто бы ночка у него выдалась не лучшей. Видимо, вся компашка успела это заметить, поэтому трапеза за столом проходила в полной тишине. Только Пухляш 'языком щенячих глаз' пытался незаметно выпросить у соседей порцию, а когда взгляд его пал на Шестую, та просто опустила голову, продолжая поедать холодный обед, и не имея никакого желания делиться. Прозвенел звонок, и через пару секунд в дверях показалась запыханная Пиг. — Извини, задержалась после урока, Моно хотел поговорить, — девушка тяжело выдохнула, рукавом сметая капельки пота с красного лица. Выглядела она чутка беспокойной, нервной, но не более, чем всегда. — Ну что, домой? А когда неуверенная, но широкая улыбка озарила ее лицо, Шестая поняла, что беспокоиться не о чем. Она и не собиралась. К сожалению, путь до дома косички занял куда больше времени, чем она думала, и вместил в себя ещё более невероятные и чувственные истории, чем те, что она выслушивала все утро. Когда они, спустя минут сорок, дошли, и Шестая подумала, что наконец сможет отдохнуть в тишине и лечь поспать, оказалось, что Пиг решила отвести вечер под прошедший когда-то, не очень давно, день лучших друзей. С грустью опустив глаза на диван, черноволосая измученно кивнула, подписывая себя на пару часиков типичной девчачьей болтовни.