Восемь роз

Я снова убегаю. Моё тело умеет это лучше всего. А что ещё делать, как быть маленькому, беззащитному зайцу? Только и остаётся, что убегать от страшного, злого серого волка. Даже если заяц не хочет убегать. Даже если волк просто хочет поговорить. — Заяц! Ты меня слышишь? Ещё бы не слышать. Всё слышу! И прерывистое дыхание, и быстрый стук подошв об асфальт, и даже твоё чёртово сердце, отчаянно бьющееся, слышу! Ведь тогда на кой чёрт мне эти длинные уши?! — Слышу! Слышу! Я хочу остановиться. Правда хочу. Но ноги сами убегают. От твоего пронзительного пожирающего взгляда, от твоих острых когтей, от твоих белоснежных кинжалов зубов убегают. И я не могу их остановить. И не могу их винить. Я помню все наши стычки, и они помнят их. Я помню, как мы убегали от тебя тогда, в парке. Помню, как в полумраке ты бесшумно подкрался ко мне, как развернул к себе огромными руками и как в мутном свете качающейся лампы блеснула слюна, капающая с широко разинутой пасти. О, мои ноги хорошо запомнили это: именно тогда они впервые поняли, что надо бежать, бежать как можно быстрее. Мои ноги хотят жить. Даже если я и сам уже толком не хочу, даже если я сам хочу остановиться — мои ноги безумно хотят жить. — Заяц! Ну погоди! А ты снова гонишься за мной. И я даже не знаю (и, честно, мне уже всё равно), для чего ты делаешь это сейчас: чтобы снова просто подарить мне цветы или чтобы разорвать меня на куски. Или, может, ты хочешь сделать и то, и другое? Откуда мне знать, если я не могу остановиться?.. — Да погоди же! Заяц! Я сворачиваю в какие-то дворы. Тёмные, лишь пара фонарей слабо мерцают да мутные окна равнодушно наблюдают, как ты бежишь за мной. Здесь нам с тобой никто не помешает: ни прохожие, ни милиция. Здесь только я, ты и наши с тобой инстинкты. Чьи возьмут вверх сегодня я не знаю, но продолжаю бежать изо всех сил. — Ну погоди! Погоди! Ты можешь продолжать просить сколько угодно, но остановлюсь я только тогда, когда просто не смогу больше бежать. Или когда ты наконец догонишь меня. Так что экономь силы: вместо криков лучше ускорься. Я слышу, как ты выбиваешься из сил. Ты едва хватаешь ртом воздух, я слышу, как стучат друг об друга твои зубы, когда ты пытаешься вдохнуть, ты громко сглатываешь. Я слышу, как ритм, отбиваемый твоими тяжёлыми подошвами, становится медленнее. И на одно мгновение всё затихает: ты замер. Но я продолжаю бежать. Кажется, даже быстрее. И ты срываешься за мной с новой силой. Ещё быстрее, ещё яростнее, ты боишься потерять меня из виду в этих тёмных одинаковых дворах, похожих на один огромный лабиринт. Ты не хочешь меня потерять. Я знаю. — Ну погоди! Заяц! Погоди! Бесполезно кричать. Если разум можно убедить словами, если сердце можно запутать чувствами, то тело не обмануть. Мои ноги продолжат бежать, и будут бежать, пока не сотрутся в кровь, пока я могу дышать и бежать — они не остановятся. Твои тоже. Они не могут остановиться. Как только ты видишь меня, как только ты чувствуешь мой запах и как только мои начинают убегать — твои начинают догонять. Они бегут так же, как мои. Может быть, ты хочешь остановиться, поговорить, как разумные животные и должны делать. Но ты не можешь. Я понимаю. Я чуть не врезаюсь в стену. Тупик. Пути назад тоже нет: я слышу твои приближающиеся шаги. Я смотрю пустыми глазами на тёмно-красный кирпич, и может даже показаться, что я напуган. Взгляд суетливо носится по стене, сердце просто разрывает грудь своим стуком… Но я чувствую облегчение. Такое, какое хотел почувствовать очень и очень давно. Я наконец-то остановился. На стене вырастает огромная тень: ты догнал меня. Твоя тень полностью поглощает мою. Я хочу обернуться, но ноги встали как вкопанные и я замер, словно это сделает меня невидимым. Ты не подходишь. Я слышу твоё тяжёлое дыхание, ты пытаешься оправиться после погони, восстановить силы. Слышу, как ты давишься слюной и хрипло кашляешь. Я терпеливо жду. А что ещё делать, как быть маленькому, беззащитному зайцу? Только надеяться. Надеяться, что на этот раз победит разум, победит сердце, а не животные инстинкты. Но я готов к любому исходу, даже если ты вонзишь мне зубы в шею и разорвёшь глотку… Я буду рад. Ведь я уже остановился. — Заяц, посмотри на меня. И я оборачиваюсь. Ведь я хочу посмотреть на тебя. Даже если твои глаза — это последнее, что я увижу, я хочу увидеть их. О, сколько вижу я в этих глубоких чёрных глазах! Сколько отчаяния, сколько сожаления, сколько боли и при том сколько же благоговения! Ты машешь хвостом: ты рад видеть меня? Рад моим глазам? Тому, что я остановился? Я даже усмехаюсь. Вот он, конец. Конец нашей истории, нашей беготне. Я глубоко вздыхаю и прикрываю глаза. Я готов, о, уверяю, я готов. Я так долго ждал этого! Я слышу, как стучат подошвы. Слышу твоё глубокое дыхание. Я чувствую его прямо на себе, чувствую запах табака и грязной пасти — запах моей равнодушной природной смерти. — Я не хочу есть тебя. Я открываю глаза и удивлённо смотрю на тебя, будто пытаясь убедиться, правда ли то, что я слышу. И я вижу: абсолютная правда. — Значит, поговорим, как разумные звери? Ты усмехаешься, и это выглядит как оскал. Я невольно вздрагиваю: так близко ко мне твои зубы. Такое глупое тело — пытается убежать даже тогда, когда уже некуда. — Поговорим. Я киваю и жду, сам не зная чего. Ты садишься напротив меня на корточки, и мы с тобой становимся будто на равных. Глупая, но красивая иллюзия. — Да, я хотел съесть тебя, — начинаешь ты. — Как бы мы все ни пытались… Эти плакаты типа «Дружба между хищником и травоядным — путь к миру будущего!» или «Волк зайцу — товарищ!»… Но не выбросишь никуда, никуда природу не денешь. Я улыбаюсь. — Не денешь, — соглашаюсь. — Как услышу твои шаги — сразу бегом прочь куда глаза глядят. — И даже сейчас хочешь убежать? Я не вижу смысла врать. — Да. И всегда буду. Как и ты - меня сожрать. — Да нет же, — возражаешь ты. — Я больше не хочу. — Чем докажешь? Это невыносимо. Я не хочу говорить тебе ничего такого и тем напуганным горьким тоном, каким это всё вырывается из меня. Но как будто моё тело за меня решает, что мне говорить. Смогу ли я победить его? Сможешь ли ты победить своё?.. — Ты ещё живой. Не катит? Кажется, тебя задели мои слова. Ты не злишься, нет; а в глубине души, я уверен, и вовсе понимаешь, что я прав. Я вздыхаю, а ты вопросительно поднимаешь бровь и ждёшь ответа. — Говорить можно что угодно. Я тоже, может, хочу сказать что-то другое, — признаюсь я резко, — но говорю то, что говорю. Может, ты просто говоришь мне всё это, чтобы… не знаю… Я не нервничал и мясо было не таким жёстким. Может, спокойное оно даже вкуснее. Не знаю. Ты вдруг смеёшься. Хрипло, тихо, но искренне, будто я рассказал какой-то очень смешной анекдот. — Тогда на веру. — А ты сам-то себе веришь? Ты вдруг задумываешься. Смотришь мне в глаза, так долго, так мучительно, так пронзительно!.. Я опускаю взгляд. Берёшь своей огромной когтистой рукой меня за руку, гладишь светлый мех огромными грубыми пальцами. И тяжело выдыхаешь. — Нет. Ты всё понимаешь. Я вижу это по твоим глазам, таким беспомощным, таким потерянным и печальным. — Я просто подумал… Мы вроде сблизились… Ещё бы нам не сблизиться, когда сердца бьются в одном ритме, когда ноги бегут в синхроне, когда мысли так гармонично сливаются в одну общую: «Бежать!»… Всё становится общим, всё становится единым! И даже сама жизнь как будто становится одной на двоих. — Так вот к чему цветы были. — Да ты не подумай! Не пошлость там какая-то… — с округлёнными от шока глазами принимаешься доказывать мне, что ты не педераст. — Я про другое совсем. А цветы… Их же было восемь. — Вот оно что. Эти восемь роз вдруг объяснили мне абсолютно всё. — Я понимаю, — признаюсь я тихо. — Я всегда убегаю, да, но на самом деле я как будто, знаешь… Бегу навстречу. Ты поднимаешься и протягиваешь мне свою огромную руку. Я вкладываю в твою ладонь свою, маленькую, хрупкую и беззащитную. — У меня дома хорошее вино, — говорю я совсем тихо, почти шёпотом. — Я приглашаю. Ты усмехаешься, и я снова вижу в этом хищнический оскал, и снова вздрагиваю, хотя совсем его не боюсь. — Сегодня я принёс бы семь. Я отрицательно качаю головой. — Принеси восемь. Ты задумываешься, смотришь на меня странным взглядом. И медленно киваешь. Предлагаешь мне пойти под руку, прямо как тогда, на корабле. И я охотно подаю свою. Мы выходим из тёмных дворов обратно к светлым улицам, и я улыбаюсь. Слышу, как по-разному бьются наши сердца: твоё так медленно, так тяжело и спокойно, а моё будто отплясывало чечётку. Твои шаги широкие, размеренные, а мои - семенящие рядом, маленькие, старающиеся поспевать за твоими. Сегодня мы с тобой как разумные звери. Но мы оба знаем: вскоре я снова побегу прочь, а ты погонишься за мной, и наши жизни снова сольются в одну… И мы оба знаем, что когда-нибудь эта жизнь наконец закончится, о, мы оба это знаем!