Держат крепко

      — Селина!       Голос отражается от стен эхом, звонким и повторяющимся. Была мысль, стоит ли быть громким, когда ты прикован к чугунным прутьям и нет отмычки для наручников? Может, нужно быть и правда потише: мало ли приспешники во главе с Экко были неподалеку (но за то время, пока Брюс стоял и безуспешно пытался расслабить крепкие звенья наручников, чтобы выбраться, та уже могла доложить все Джеремайе: и о том, что они с Селиной забрались в церковь, и о том, что они еще тут и Селина рьяно намерена убить выстрелившего в нее). Хотя вряд ли Джеремайя бы приказал убить Брюса, но преподать ему с подругой урок он мог как минимум за отвлечение от дел и за вход в его цитадель без приглашения. Хотя это же Джеремайя — он мог быть и рад, что к нему пришел его самый лучший друг. Мысли переплетались, и множество «хотя…» сначала то угнетали, то делали возможный исход иным, менее плачевным.       Внизу лежат трупы людей, не прошедших отбор в преданности Джеремайе. Брюс не застал действа полностью и даже так был уверен, как все произошло.       Джеремайя был человеком-загадкой (не в обиду Загадочнику) и затянувшейся плохой шуткой (прости, Джером). Резко изменивший его газ брата превратил безупречный ум в тернистый, колючий лабиринт. Он в одночасье простой, и его можно прочесть как книгу (вероятно, это из-за его старого «я»), но в другое мгновение он — закрытый тяжелый для восприятия справочник. Нельзя знать, что будет отражаться в его малиновой улыбке, светлых глазах, резко-плавных движениях и тонах голоса. Нельзя знать, о чем он думает. Нельзя знать.       Он нарек себя созидателем. И, наверное, можно составить образ творца по видению Джеремайи: знает правду только он, видит правду только он, слышит правду только он. «Готэм в огне».       «Стихия», — Брюс думал так, когда видел падение мостов. Но о чем? О начинающем свершаться проклятом будущем, об огне и взрывах, жар которых он чувствовал, будучи на расстоянии с прекрасном видом на разрушения. Его город горел. Его люди потом страдают. Это все для него. Это все из-за него. Поэтому он думает «Стихия» о Валеске, а о себе — как о том, кто сможет усмирить его. И уже неважно, как это будет сделано.       — Селина!       Есть смысл кричать на того, до кого не докричаться? Селина ушла, оставила его. Может, рассчитывала на другого Брюса — того, кто смог бы ее, наконец, понять и продолжить с ней путь, а не останавливать на половине, тянув назад. Брюс знал, что диких котов (кошек, в частности) приручать бесполезно. И убедился на своей шкуре лично.       Стоит еще раз дернуть рукой, и металлический браслет нещадно дерет кисть. Около вен на внутренней стороне гематома. Прутья решетки толстые, хоть и старые, и все между собой пересекаются, так что снять наручники ни из какой щели не выйдет. Во внутренней подкладке ботинка должен быть плоский нож с тонким лезвием. Попробовать достать — успешно, попытаться кончиком поддеть крючок внутри замка — безрезультатно, но теперь в запасе нож с тупым концом. И хочется кричать на девушку не из желания, чтобы та пришла, а чтобы просто так.       — Сели!..       — Ох, вау. Что это у нас здесь? — его голос не отразился от стен, что по какой-то причине сильнее выбило из легких воздух на выдохе. Сплошное эхо кругом, и он — тих, гремуч и насмешлив. Весь Джеремайя.       Брюс резко поворачивает голову к звуку, из-за чего неприятно-длинно хрустят шейные позвонки. Смотрит со злостью и, может, отчаянным желанием сбежать отсюда. Избежать чего бы то ни было.       Джеремайя в белом пальто с поднятым воротником, в шляпе. И в сильно выделяющейся черной портупеи. Облокотился плечом об косяк неизвестно куда ведущего прохода.       У него белая кожа, подведенные зеленым брови и малиновые губы. Он бледен и ярок.       Брюс не видел его достаточное время, чтобы сейчас стоять и не шевелиться; чтобы сравнивать Джеремайю-созидателя с Джремайей-инженером; чтобы забыть, почему он здесь, из-за кого и почему вообще все это происходит именно так.       — Не станешь еще надрывать голос для своей подруги? — он улыбается. Улыбается, прикрыв глаза.       Брюс стоит молча. Левая рука не в состоянии помочь в схватке (если та случится), правая, с ножом, — стоит попытаться. Ноги не связаны ничем — какая радость, — так что придется проверять в сотый раз, чему научился на тренировках. Места мало. Двигаться нужно быстро и резко.       Джеремайя стоит на месте.       — Брюс, я могу предположить, что ты увидел призрака — в Готэме это вполне возможно, — но, уверяю, сейчас тут только мы, — он делает это специально. Говорит это «мы». Он мог по-другому сформулировать, но не стал.       Его брови чуть изломаны, и потому создается комичное впечатление сожаления вместе с улыбкой.       — Я думал, ты на материке, — Брюс щурится и делает правой ногой маленький шаг назад — так стоять увереннее.       Джеремайя вздыхает и мечтательно осматривает Брюса с ног до головы. Бледные зрачки бегают змейкой.       — У меня здесь незавершенные дела. Признаться честно, ты пока рано, — ответные вопросы «Какие дела в разрушенном городе и почему я рано?» немые. Джеремайя их читает на лице напротив и все равно не отвечает. — Хотя, знаешь, я все равно рад, что ты заглянул ко мне, хоть и не с теми намерениями, которые бы меня не огорчили.       — Где Селина? — получилось звонко.       — Она развлекается с Экко, и ты можешь не волноваться насчет нее, — он смолкает, отцепляясь от стены, и делает шаг вперед, к Брюсу. — Но неужели ты волнуешься? Она тебя бросила. Как ты не поймешь, что ваши пути с ней абсолютно разные.       Хочется говорить ни один раз, что это лживые слова, но с каждым годом, с каждой неделей, с каждым днем слова застревают в горле сильнее обычного.       Селина — хороший друг, человек со своими принципами, и ей никогда не быть с ним рядом.       Брюс молчит. Вопросы риторические.       Джеремайя все ближе.       — Я скучал, — он уже на расстоянии, куда можно было нацелиться ножом в грудь. Рука наготове, ноги в почти правильной позиции. Вскинуть подбородок — затребовать продолжение.       Джеремайя указательным пальцем в перчатке касается солнечного сплетения, поднимается ближе к правой ключице, идет к плечу, предплечью, добирается кисти, зажимающей пальцами рукоять ножа. Движение едва ощутимое, на водолазке не образуется складок. Брюс смотрит в его глаза: теперь прозрачные, но души через них не видно.       Шаг вперед. Они стоят почти вплотную.        Что он делает? Чего он хочет?       — Ты не ударишь меня, — Джеремайя кладет другую руку на талию Брюса. И Брюс явно этим не доволен, и Джеремайя явно прав — ножом он ему никогда бы не причинил вреда намеренно.       Остается стоять, крепко сжав кулаки, пытается угадать очередную загадку, выявить смысл шутки и найти верный путь из лабиринта.       Ладонь Валески в перчатке на несколько секунд отстраняется от тела, а потом пробирается по черному пальто, по ребрам, к шее. Мягкое касание ткани над воротником.       Джеремайя смотрит в глаза.        Брюс смотрит в глаза.       — А вообще, мы с тобой еще поговорим. Только чуть позже, дорогой.       Голос не звонок, не гремуч, не насмешлив. Нежен?       Мягкое касание ткани к лицу. Ладонь в перчатке зажимает белым платком нос и рот. Рука, находящаяся на правом запястье, нажимает на внутреннюю часть кисти. А вот нож падает звонко.       Путей отступления нет. Держат крепко.       Дрожит кадык. Джеремайя смотрит, как Брюс старается минимизировать попытки вдыхать. Его брови хмурятся. Глаза смотрят отчаянно-зло.       Валеске не жаль. Он не врал.       Брюс смотрит до последнего момента, пока не закатываются глаза, не опускаются веки.       Тело слабеет.       Путей отступления нет. Держат крепко.