Рандеву

      Скрип испещрённых трещинами половиц третирует уши и вынуждает сдавленно выдохнуть от напряжения, а мерзкая мелодия прогибающихся досок аккомпанирует исполненному ядом голосу стоящего напротив вампира, вынуждает сердце отбивать больше и больше ударов до едва не отчётливой слышимости.       Люмин глотает скопившуюся во рту слюну.       — ...самовольно полезшая в банку с пауком маленькая пташка, — выплёвывает изо рта, расплываясь в широкой улыбке, выставляя на обозрение животные клыки. — Насколько же мало ума в твоей черепной коробочке, — он стучит по виску тонкими пальцами, — что ты заявилась ко мне не только одна, но и с неосуществимыми намерениями, ха?..       Люмин сдавливает пальцы вокруг рукоятки серебряного клинка.       — Достаточно, чтобы вскрыть тебе глотку, чудовище, — отрезает с шипением охотница, впиваясь глазами в невысокий силуэт: на расстоянии двух метров, открыта левая сторона, меч в ножнах, горло без защиты, одежда из шелков (легче прорежется), больше заинтересован в красивых речах, чем безопасности (ох, ну и говорливые же вампиры). — Ты поплатишься за то, что сотворил с моим братом, — потянем время, потянем.       — Хм?.. С кем? — разводит руки в стороны. — Не запоминаю падаль под ногами поимённо, прости.       Люмин тяжело дышит, встречаясь с уничижительным взглядом, и проглатывает едва не слетевшую с языка агрессию — он играется с ней, забавляется, как со зверушкой.       Мерзость.       — Не морочь мне голову, — она дёргается, он проворачивает заднюю ногу, едва не принимая нападающую стойку, а тонкие пальцы вампира едва не касаются ножен (чёрт, чёрт, чёрт). — Ты и волоса с головы моего брата недостоин.       — А-а, так ты о том жалком церковнике, пытавшемся затыкать меня серебряными зубочистками? — ухмыляется, вновь обнажая клыки. — Вижу, у вас это семейный недостаток.       Охотница криво улыбается, а сдерживаться становится всё сложнее — Итэр вечно говорил ей, что она излишне вспыльчива, излишне ведома эмоциями и сие может стать её погибелью.       Всё хорошо, Итэр, даже если он смертельно ранит меня из-за подобного просчёта, я успею затащить его в пекло за собой, обещаю.       — Они вырежут твоё сердце сегодня, я бы выбирала выражения, — неестественная улыбка расцветает на лице при мысли о пробитой груди стоящего напротив чудища, и она хмыкает садистским мыслям, ощущая сколь влажными стали сжимающие рукоять клинка пальцы.       Вампир закатывает глаза.       — Все вы, церковники, излишне самоуверенны, — недовольно выдыхает, убирая руку от ножен. — Алчные, горделивые, порочные, как и ваша прогнившая изнутри церковь. Твой брат был таким же, — он проворачивает голову в сторону, смотрит куда-то в очень выгодную для неё даль. — Жалким отбросом на службе...       Люмин не теряет времени — она прыгает вперёд, сокращая дистанцию, и направляет клинок прямиком в шею, собираясь остановить утомившую говорливость, да испускает восхищённый вздох, видя цель столь близко, но скрежет лезвия о лезвие отрезвляет секундное опьянение, вынуждая отскочить назад.       Скарамучча прорезает оружием воздух, цепко следя за каждым её действием.       — Неужели думала, я буду сражаться мечом? — он вытаскивает второе лезвие, которым отбивает следующую атаку, и бросает его прямиком ей в лицо — охотница дёргается в сторону, позволяя клинку пробить доски.       — Надеялась, — шипит, двигаясь прямиком на него.       — Оставь надежду, всяк сюда входящий, — претенциозным голосом скрежещет вампир, уклоняясь от удара ногой и следующего за ним клинка. — Медленно, — шипит в ухо и Люмин в последнюю секунду скрещивает с ним клинки, давя на противника со всей силы, проталкивая назад. Он отшатывается — она целится прямиком в шею, но мажет по ключице, когда тот отшатывается влево, разрезая слои дорогостоящей ткани.       — О, я пронесла её с собой, — охотница не слышит, как разбивается о доски стекающая с прорезанной до кости ключицы кровь, но представляет. — Достаточно, чтобы срезать мерзкую ухмылку с твоего лица, — он смеётся, приглушённо, кидая на неё оживлённый взгляд, и бросается с уже двумя клинками в руках, пробивая блок, попадая по левой руке.       Люмин сцепляет зубы и не успевает контратаковать, только защититься от удара, откинувшего назад. Плечо неприятно жжёт, но рана неглубокая, крови немного, двигать можно — охотница улыбается, но осекается, завидев пожирающий взгляд вампира, плотоядно облизывающего губы.       Первое правило — избегать кровоточащих ран.       Итэр отругал бы её.       — Твой непутёвый брат бахвалился похоже, — размеренно говорит вампир, словно никакой шипящей, покрывающейся ожогами раны нет, и Люмин до белеющих костяшек впивается в рукоятку клинка, повторяя про себя «Итэр учил самообладанию» до горечи отчаянно. — Закончил, как и все церковники-отбросы, ползая у моих ног, — он делает шаг вперёд, заносит клинки с вызывающей рвотные позывы ухмылкой и позволяет мерзости слететь с языка: — И, как у любого отребья, кровь твоего брата была отвратительной.       Итэр учил самообладанию.       — Я отрежу тебе язык, — рычит охотница, кидаясь с клинком наготове, и скрежет встретившихся лезвий побуждает её давить, давить, давить, пока жалкое отребье не отскочит назад, открывая для удара прогнившее сердце.       Итэр учил самообладанию.       — Ох, желаешь сделать меня подобным своему брату? — яд с излишне говорливого языка капает смолью на пожарище ярости её. — Тогда не забудь выскоблить мне своими зубочистками глаза и съесть, — Скарамучча облизывает губы, глядя из-за сцепившихся лезвий диким взглядом, и она плюёт ему в лицо, продолжая давить дрожащими руками, пока имеющая голос мерзость не отскакивает назад.       Люмин шатко ступает вперёд и видит перед собой лишь рассеченную ключицу, а не шею — стоит исправить подобное недоразумение, Итэр не похвалит.       Итэр говорил, что нужно наносить один точный разрез по горлу.       Она же не хочет разочаровать Итэра, правда?       — С удовольствием! — срывается на крик и бежит вперёд с занесённой рукой, но тварь уклоняется, успевая полоснуть по боку клинком с разворота, и пинает в спину, выдавливая из неё смешанный с рычанием хрип. Она разворачивается резко, опирается на подрагивающую ступню. — Я выпотрошу тебе все внутренности! — и кидается на него вновь, желая прорезать, пробить, вскрыть глотку и услышать хрип твари с умиротворяющим хлюпаньем порочной крови.       Чудище пригибается, уклоняясь от клинка воздаяния, и тянет к себе, хватая за атакующую руку — холодное, грязное лезвие прорезает кожу плеча до ключицы, а выводящее дыхание опаляет лицо.       — Я мог вскрыть твою глотку, маленькая дурочка, — шепчет чёрным-чёрным языком, который стоит и правда отрезать. — Но, в отличие от Итэра, ты мне нужна.       — Не смей произносить его имя! — Люмин ударяет его по спине с разворота ступнёй, вырываясь из хватки, и со всей силы вонзает клинок в спину, промахиваясь по затылку. — Не смей, не смей своим грязным ртом даже буквы его имени говорить! — тварь отшатывается и разворачивается для жалкой царапины клинком по щеке.       — И, т, э, р. Так? — насмехается над нею и отскакивает назад, когда охотница собирается ударить выпадом вперёд по животу, но ничего, она быстро перестраивается, она попадёт, она ударит, она убьёт. — Итэр, Итэр, Итэр... мерзкое имечко, правда, — и смеётся, ха.       Ха.       Ха-ха.       Тварь.       Люмин со звериным рычанием собирается ударить ступнёй по шее с резкого разворота, но чувствует, как он блокирует удар вовремя подоспевшей рукой и не даёт поменять тактику — вцепляется в лодыжку быстрее, чем удаётся отскочить назад, и валит на грязные, пыльные доски. Она шипит, переворачивается и не успевает пискнуть, как левую ладонь пронзают грязным клинком.       — Ох, кажется, первое крылышко птичке проткнули, — скалится, обнажая острые клыки. Охотница проглатывает пульсирующую, слепящую боль и повторяет про себя, что Итэр справился бы — значит, справится и она. — Осталось надломить кости во втором, — она рычит одичало, ощущая влагу на лице, и заносит лезвие, надеясь полоснуть хотя бы по лицу, но костлявые пальцы мерзости сдавливают запястье, мешая, мешая убивать.       — Я-я убью тебя, я выпотрошу... кха... твои в-внутренности, г-грязное животное, — кричит в лицо улыбающейся полумесяцем твари, ударяющей лезвием прямиком в не раненую ладонь. — А-ах! т-тва... а-ах... а... а! — она выпускает серебряный клинок из рук, когда сухожилия руки едва не пробиваются насквозь, и с холодным потом, скатывающимся по горячей коже вместе со слезами, со сложно удерживаемым ужасом понимает, что и эту руку проткнут. — …с-сдохни!.. — тянет, царапая повреждённой рукой по доскам и оставляя кровь, затекающую в трещины.       Скарамучча придвигается ближе, облизывая плотоядно губы и глубоко вдыхая.       — Страшно, да? — наигранно-сочувственным голоском тянет он. — Не хочется, чтобы и второе крылышко пробили, да? — едва не облизывает лицо грязным языком — Люмин отшатывается, но он притягивает за сбежавшую руку ближе. — Не хочется, чтобы сожрали, да? — от смешка хочется вырвать.       — Ты... наглец... если думаешь, что... а-ах... сможешь так легко победить... меня, — она клацает зубами и безрезультатно, истерично машет ногами, так как тело мерзости расположилось прямиком на бёдрах.       — Уже, — он сдавливает запястье сильнее и загоняет нож глубже в доски, сильнее мучая пронзённую ладонь, вырывая из неё перетёкший во всхлип отчаянный рык. — Порочный смрад вашего прогнившего пристанища почти перебился ароматом сладостной крови, — протяжно шепчет чудище, вздыхая её запах полной грудью и облизывая показательно клыки.       Люмин тошнит.       Люмин кажется, что её вырвет на себя же.       — Мерзость, — цедит она, продолжая вырывать ладонь и сбито двигая придавленными бёдрами, но сталкивается лишь с большим сопротивлением.       — О, мерзость только начинается, — от улыбки-полумесяца с выпирающими клыками функционирующие пальцы грубее впиваются в дощатый пол, словно желают выцарапать новые трещины на нём. Полная чревоугодия тварь довольно проводит языком по губам и придвигается ближе, начиная с упоением вылизывать её заплаканное, вспотевшее от битвы лицо — она дёргается и кривится, но отодвинуться нет возможности.       Склизкий язык методично проводит по щекам, и охотница выплёвывает «больная, извращённая мразь» довольной улыбке перед ней, продолжая дёргаться со всей силы.       — ...ах... мм... м... несмотря на исчезнувшую церковную вонь, твоя кожа пропиталась благовониями, гадко, — кривится чудище, вызывая у неё злобную усмешку. — ...однако смесь слёз и пота слегка спасает ситуацию... ха... поплачь ещё, смой грязь, — шепчет, проведя языком по щеке. — Заплаканные глаза идут тебе превосходно, как и распухшее лицо, ха-ха, — смех отдаётся волной отвращения в её теле, она сцепляет зубы и отворачивается, ощущая себя невероятно грязной.       — Больная тварь, — повторяет и брыкается лишь отчаянней, ощутив склизкое прикосновение к шее, но сдерживаемое запястье начинает неметь от излишне сильной хватки, а прибитая почти до упора ладонь едва двигается — она сдерживает едкие, обидные слёзы и проглатывает отчаяние, горчащее на языке.       Нет, нет, ради Итэра она должна.       Глухо капают на плотную ткань скатывающиеся с лица её слёзы.       Прибитая ладонь слепит, сдавленное запястье немеет, рана на плече жжёт, рассеченный бок пульсирует, кровавая полоса на лопатках саднит, и она ворочается из стороны в сторону, задыхаясь от нарастающей боли.       Ещё немного — вдохнуть не выйдет от агонии.       Она лишь шепчет умирающие на губах бесчисленные, шипящие «отпусти», когда острые клыки царапают кожу вылизанной, липкой шеи.       — Все вы, церковники, излишне самоуверенные, — едва слышно произносит Скарамучча, надавливая клыками на кожу — она дёргается. — Алчные, горделивые, порочные, как и ваша прогнившая изнутри церковь. Твой брат был таким же, — упирает их сильнее, плотнее, глубже, — …жалким отбросом на службе, захлебнувшимся в луже крови у моих ног. И ты — такая же, — шипит сквозь клыки и прокалывает резко шею, впиваясь с маниакальным остервенением, сжимая онемевшее запястье ещё грубее, прижимаясь плотнее, словно желая вдавить себя в неё.       Люмин хнычет, дёргается и старается сделать хоть что-то — но тело не слушается, онемевшее от пронизывающей боли, и остаётся слушать мерзкие, хлюпающие звуки с тяжёлым дыханием пожирающей её твари, да представлять как с точно такими же звуками слетает ввергающая в нескончаемую агонию голова.       О, да, она слетела бы невероятно прекрасно... и упала бы с прелестным, глухим стуком... а покатываясь по доскам, оставляла бы след презренной, грязной крови...       Страдающее в конвульсиях тело затихло бы после точного удара клинком по сердцу...       И...       — ...невероятно, — подаёт голос отрубленная в грёзах голова, облизывает пробитое клыками место тщательно и методично. — …горячая, обжигающая от битвы... наполненная болью и отчаянием... хочется поглотить тебя прямо здесь, начиная от шеи и заканчивая пальцами, — признаётся любовно и очаровано, проводя клыками по коже.       Люмин криво улыбается.       — ...я убью тебя, — выдавливает, тяжко и громко вдыхая кислород.       Больно.       До закатывающихся глаз.       — Если я не успею быстрее, — и прокусывает нетронутый участок шеи, выбивая из неё тонкий, хлипкий и болезненный стон. — Да, вот так... плачь для меня больше, — клыки погружаются в кожу до основания, и вместо резкого, изголодавшегося поглощения — степенное и полное беспрерывной агонии испитие, ласково погружающее в утешительное беспамятство на краю обморока...       ...и кажется, кажется, краем глаза, за спиною пожирающего её монстра, она видит силуэт любимого брата.       — ...И-И... Итэр?.. — едва не умирает на немеющих губах. С трудом удерживая веки, она хочет протянуть ладонь к нему, прикоснуться, ощутить родное тепло, но не может. — Итэр... а мне... жаль...