Один, один, один - ноль

Пиво закончилось в самый неподходящий момент, за добавкой никто идти не захотел, поэтому сейчас Пауль лежал и в расстроенных чувствах пялился в полумраке на гнездо перед лицом. Гнездо бесило неимоверно — блеском и лоском густых прядей, как и его обладатель — не прекращающимся шуршанием, ерзаньем и тяжелыми вздохами пополам с подавленной в самый последний момент отрыжкой. — Шнайдер, если хочешь подрочить — вали в ванную. Дай поспать. Шептал Пауль негромко, так, чтобы не разбудить соседей, хотя самому Паулю, например, казалось, что ворочается Шнайдер настолько оглушительно, что его слышно аж в Берлине, как трение тектонических земных плит. Сосед по матрасу после этих слов замер, как застигнутый с поличным воришка — даже в скудном свете уличных фонарей, навязчиво заглядывающих в окно сквозь неплотно закрытые жалюзи, было видно, как напряжена линия чужих плеч и как нервно сведены друг к другу узкие лопатки. — Я думал, ты давно спишь. Шнайдер помолчал, так и не повернувшись. Некстати вернулась мысль, как он Пауля бесит — стоило лишь вновь обратить внимание на кудрявое гнездо на башке их барабанщика. Или не их? Пауль так и не смог понять. Шнайдер был посредственным ударником — по крайней мере, Пауль не забывал об этом ему напоминать — и упертым при этом, как стадо баранов. «Тренируй дроби с отскоками — потом пытайся играть форшлаги, кусок ты идиота. Ты меня слышишь вообще, ау? Или у тебя волосы и из ушей тоже растут?» — казалось бы, что Пауль такого сказал? Но Шнайдер тогда разорался, что чужие советы — советы Пауля — ему не нужны ни даром, ни за деньги, ни уж тем более — в составе группы раздолбаев, умеющих только литрами хлестать шнапс. В отместку на следующий концерт Пауль пригласил их предыдущего барабанщика, умотавшего играть в другую группу, а звонки Шнайдера старательно игнорировал весь предшествующий выступлению вечер. Алеша не вмешивался — ему, в принципе, было все равно, кто играл позади него, пока он напивался. А теперь, почему-то, Шнайдер был вместе с ними в Америке и более того — спал с Паулем на одном матрасе, чему Пауль был не то, чтобы сильно рад. Они успели здорово разругаться как раз перед самой поездкой, но ударник, который должен был лететь с ними, неожиданно срезался, и другого выбора, кроме как позвать Шнайдера, просто не было… К тому же Пауль явно тогда перегнул палку, но признаваться в этом он, естественно, не собирался. Невыносимое упрямство Шнайдера неплохо было бы купировать — хотя бы на время! В итоге они едва ли перебрасывались с десятком слов за весь день, но периодически Пауль ловил себя на том, что подолгу провожает долговязую фигуру взглядом: эту дурацкую куртку, и джинсы, и растрепанные кудри, превратившиеся в какую-то непонятную выгоревшую мочалку под американским солнцем и южным ветром. Где-то его все же глодала вина, но подходить и извиняться Пауль не собирался. Шнайдеру тоже было за что просить прощения и иногда, положа руку на сердце, Пауль понимал, что они танцуют вокруг друг друга, как парочка тупых петухов. Чтобы в итоге вдвоем угодить в один суп… Как сейчас, например. Вот он, суп, — одна тесная комнатушка, один матрас, благо, хотя бы одеяла разные. Пауль надеялся, что сможет сбежать от этого кудрявого дуралея, который так выводил его из себя нежеланием признать собственную несостоятельность, как музыканта, но даже в огромных чертовых Штатах они были вместе и в одном городке. И уже полчаса Пауль слушал, как Шнайдер ворочается и сопит, то и дело сдергивая с колен одеяло. — Не хотел мешать. Шнайдер снова замолчал, на этот раз ощутимо виновато. Веки уже давно слипались, но упрямо Пауль смотрел на заросший чужой затылок и линии длинной худой шеи, видневшейся под копной волос. Неужели?.. — Извини, — наконец, уже совсем неслышно обронил Шнайдер, и перед глазами Пауля само собой нарисовалось его лицо: обиженно выдвинутая вперед нижняя челюсть, сведенные к переносице брови; быстро, почти незаметно закатившиеся голубые глаза, почти брезгливо искривленные губы, поджатые затем так неодобрительно. Иногда Пауль ловил себя на завистливой мысли, что ими одними Шнайдер мог выразить такой спектр эмоций, который ему и не снился — сам он умел лишь улыбаться и единственное, что менялось — это степень искренности этой улыбки. А Шнайдер… — Заметано. Что произошло? — от неприятных мыслей хотелось поскорее избавиться, и спросил Пауль скорее по привычке — лишь бы перевести разговор в более нейтральное русло, вновь, как и всегда, позволить этому потоку обогнуть острую скалу. Флаке как-то раз в полупьяном угаре поделился откровением: Пауль так много болтает, потому что глушит внутри какие-то неприятные размышления и выводы о собственной жизни. Быть может, так оно и было. В случае со Шнайдером ему и правда было проще все пускать на самотек и делать вид, что ничего не происходит, чем разбираться в его и своей голове. — Помнишь тот клуб? Вчера, там еще девчонку стошнило прямо на ноги вокалисту… Пауль негромко промычал в знак согласия. Забавная была картина, как и недовольные вопли паренька смуглой наружности, все пытавшегося изображать пение в давно убитый, уставший микрофон. — На меня там чуть ящик не уронили. Ну, как… В общем, какой-то пацан нес комбик, не заметил меня, и мы с ним столкнулись. Мне здорово прилетело под ребра — теперь там огромный синяк и содранная кожа. Вроде, ничего страшного, но болит ощутимо и… И я понял, что, видимо, мне стоит бросить идею быть музыкантом, вместо этого подавшись в комики, раз тебе так смешно от всего, что я говорю. В очередной раз Пауль затрясся в приступе беззвучного смеха, представляя себе описанную Шнайдером картину. Это было глупо, но почему-то смешно, и пришлось пару раз задушено хрюкнуть в подушку, прежде чем он вновь смог говорить. — Кто угодно из тебя будет лучше, чем музыкант, уж поверь мне. Хорошо, что ты начинаешь слышать то, что я тебе столько времени талдычу. Так тебе что, больно? Шнайдер не ответил — снова обиделся. Пауль закатил глаза, замер синхронно со Шнайдером, пережидая всплеск храпа Алеши. В принципе, ответ и не требовался. — Мы столько сегодня шарились по городу, могли тысячу раз зайти купить что-нибудь тебе или даже попросить у тех же парней в клубе мазь. — Было вполне терпимо, пока я не попытался уснуть на этом дурацком матрасе, — перебил его Шнайдер. В его голосе явно слышалось напряжение: он огрызался и старался Пауля заткнуть, на что Пауль, усмехнувшись, мелочно перекинул руку Шнайдеру через талию и придвинулся ближе, намеренно двигаясь не слишком аккуратно и с маниакальным удовольствием вслушиваясь в задушенное шипение. — Какая жалость. Мой бедный мальчик, Крисси, представь, что мамочка целует тебя в бочок и все проходит. Отвечать Шнайдер не стал, и веселящийся Пауль мог практически видеть те волны недовольства и бешенства, которые исходили от костлявой, неожиданно теплой фигуры. Может, у него поднялась температура? Мысль была интересной, но неожиданно даже для самого себя Пауль почти моментально провалился в умиротворенную дрему, а оттуда и в здоровый сон, с легкостью отбросив в сторону и мимолетное беспокойство, и укол совести, шептавший, что с его рукой на талии Шнайдеру вдвойне дискомфортнее. Потерпит, не маленький. Раз Паулю так удобно и комфортно, значит, все сделано правильно. — Как ты посмел увести ее у меня?! — Я? Посмел увести? Не так давно вроде бы ты распинался, что я костлявая носатая цапля и на меня в здравом уме не позарится ни одна симпатичная девушка. Шнайдер паскудно ухмыльнулся и отвернулся с видом победителя, зарываясь носом в подушку. Город сменился — проблемы остались те же. Уже битых минут пять они выясняли отношения, сцепившись на какой-то мелочи, пока остальная группа с вялым любопытством прислушивалась к перепалке. Где-то еще копошился Флаке — и это было единственным, что останавливало остальных от здорового сна, а Пауля — от рукоприкладства. Та красотка улыбалась ему! Е-му! Но в итоге прямо на ее пути, как чертик из табакерки, вырос Шнайдер, что-то шепнул, ласково улыбнулся, приобнял за талию и в итоге с легкостью сменил девушке выбранное направление с Пауля на скрипучее кресло. Точнее, на колени Шнайдера, который в это самое кресло уселся и после весь вечер нашептывал тупенькой американке какие-то пошлости, «незаметно» расположив руку между полноватых, сочных бедер. Твердо определившийся с выбором Пауль так и не смог смириться с поражением. В итоге весь вечер вместо того, чтобы найти себе еще кого-то, исподтишка он наблюдал за хитро и сально улыбающимся Шнайдером, а еще тонкими девичьими пальцами, путавшимися у того в волосах, лишь иногда выныривающих где-то у уха вспышками кроваво-красного лака. Единственным спутником Пауля была выпивка, но в Америка она была такой отвратительной, что он даже не был пьян, как свинья, когда Шнайдер, наконец, поднялся с кресла вместе с девушкой и ловко скрылся где-то за поворотом от чужих глаз. И самое обидное — до момента возвращения в отель Пауль протрезвел настолько, что вообще сейчас не ощущал себя ни пьяным, ни сытым, ни довольным — в отличие от самого Шнайдера. Тот, очевидно, пребывал в прекрасном расположении духа, и единственной досадной помехой на пути к полной нирване был лишь Пауль, что вынуждало не прекращать натиск. — Ни одна симпатичная девушка, если только у нее нет недотраха! Уточнял тогда, уточню и сейчас! Все-таки, у тебя не только музыкального слуха нет — у тебя и с обычным проблемы. Или вибрация от неправильных ударов расшатала твои и без того скудные мозги настолько, что ты больше не в силах воспринимать информацию. — Знаешь, Пауль, если ты сейчас не заткнешься — я тресну тебя в челюсть и швырну спать на коврик у двери. Ты слишком перевозбужден, кто знает, что взбредет тебе в голову посреди ночи. В намеке Шнайдер с бока перевернулся на спину, внушительно складывая на груди руки. Перед глазами Пауля пролетело несколько черных мушек. Ему показалось, или Шнайдер сейчас?.. — Не щурься так — не страшно. Это не моя вина в том, что ты не нашел, в кого спустить, и сейчас скачешь тут, как перевозбужденная шавка. Не начни тыкать мне членом в ногу, когда выключат свет, злобный чихуа. Просто признай, что в Германии девки давали тебе, потому что ты ведь гитарист Feeling B, как же тебе не дать. А здесь ты просто щуплый белобрысый и несуразный птенец. Мелкий гном без намека на мускулы. Такие американок не привлекают. Шнайдер самодовольно улыбнулся. Он явно видел, что Пауль сдерживает бешенство из последних сил, и наслаждался этим знанием, как стервятник наслаждается видом больной антилопы, все больше и больше отдаляющейся от стада. Где-то в глубине разума Пауль понимал, что глупо вестись на такую очевидную провокацию, совершенно детские шутки, по уровню развития больше подходящие входящим в пубертат школьникам, но… Но в чем Шнайдер был не прав? Разбираться Паулю не хотелось. Хотелось сделать так, чтобы с угловатого лица пропала эта мерзкая усмешка. — Любопытно, — почти просвистел Пауль. Самообладание таяло с каждой секундой, и прорвать плотину должно было вот-вот. — В каком это месте у тебя имеются мускулы? В ответ Шнайдер сначала задрал рукав футболки, демонстрируя вполне надутый бицепс, а затем и саму футболку. Стоило ему лишь немного напрячься, как на животе проступили достаточно отчетливые «кубики» пресса и даже косые мышцы, тонкими линями убегавшие к паху. Наверняка девушки сходили с ума от похоти, когда видели нечто подобное, и крыть Паулю было нечем — у него такого на животе точно не было. Был просто живот. Впалый — и на том спасибо. — Я уже принял душ, купать меня в зависти не обязательно, — паскудно хмыкнул Шнайдер, и Пауль, бросив злобное: «ах ты сука» навалился на ударника сверху. Он не знал толком, что хотел сделать — реально побить Шнайдера, причинив ощутимую боль, или просто выпустить пар, смахнув с чужого лица это отвратительное выражение превосходства и высокомерия. Просто хотелось придавить Шнайдера, обездвижить, показать, кто тут главный и заткнуть неожиданно болтливый рот. — Ай, блять, тварь ты мелкая, больно! Отпусти! В какой момент Пауль вцепился ногтями в чужой сосок? Он не знал. Но футболка Шнайдера была удобно и почти приветливо задрана, а еще Пауль вовсе не отрицал свой маленький рост и щуплую комплекцию. Просто не любил напоминаний об этом. Тем не менее еще в детстве он понял, что, если хочет не получать пилюлей от всех подряд — нужно пользоваться любыми, даже самыми грязными приемами. Так что сейчас, почти вжав Шнайдера лицом в подушку и заломав тому одну из рук к лопаткам, Пауль цепко держался за маленький комочек плоти и не собирался разжимать пальцев. Они оба тяжело дышали, Шнайдер замер, понимая, что от острой боли и возможных увечий его уберегает только хорошее поведение, и они просто хлопали друг на друга глазами, когда в комнате, наконец, появился Флаке. Он замер на пороге, рассматривая их во все глаза, затем тихо хмыкнул, поправляя очки и двигаясь к собственному матрасу. — Спасибо, что не даете моей мечте стать врачом умереть окончательно. Очень увлекательно наблюдать за развитием у вас одной и той же болезни. — Заткнись, Флаке. — Флаке, сними с меня этого бешеного лилипута. Они прозвучали одновременно, но лишь один после зашипел от боли. С наслаждением Пауль любовался тем, как покорно и смиренного ведет себя Шнайдер, когда над ним нависло обещание возмездия. — Лучше я просто выключу свет и лягу спать. Сладких снов. Пауль фыркнул, когда комната погрузилась в полумрак. Теперь получалось видеть только абрис чужого профиля. Зато куда отчетливее стала ощущаться раскаленная кожа у Шнайдера на животе и груди, то, как шумно и глубоко он дышал. — Кричать бесполезно — тебя не услышат, — подражая злодейским злодеям из глупых фильмов просипел Пауль, на что Шнайдер вновь дернулся, но как-то без энтузиазма. — Ложимся спать. Но даже не думай мстить, — в намеке Пауль сжал ногти вокруг чужого соска сильнее. Это была полная победа. Пауль мог бы станцевать сальсу, если бы ему не надо было продолжать вести шантаж. Кое-как они расцепились и даже умудрились оба улечься на бок, при этом Пауль так и не разжал пальцы, и Шнайдер был шелковый и молчаливый. Конечно, его сговорчивость продержится лишь до утра — и потом Паулю придется отвечать. Но это будет утром, а сейчас нужно было просто лишь уснуть уже после Шнайдера. Пауль не мог утверждать, что у него получилось. Почему-то вновь от соседства горячего тела рядом сон сморил моментально, и последнее, что запомнил мозг, была вовсе не информация о том, спал Шнайдер на тот момент или нет. Последним было ощущение раскаленной, гладкой кожи у него на груди и мягкой ткани футболки, щекочущей Паулю предплечье. — Как же. Неебически. Холодно. Если бы Пауль мог — он надел бы на себя еще что-нибудь. Беда была в том, что он и так уже натянул на себя все, что смог отыскать в дорожной сумке. Оставалась еще куртка, конечно… Но в ней в постель лезть точно не хотелось. Америка внезапно удивила упавшей практически до нуля температурой, и лежать почти что на полу в бетонной, стремительно остывающей комнате было до крайности некомфортно. И, что самое обидное — кажется, настолько невыносимый дискомфорт ощущал только Пауль. Остальные либо страдали молча, либо, как Шнайдер, и вовсе лежали под одеялом в одной тонкой футболке и такой же тонкой кофте с длинным рукавом и, вроде бы, ощущали себя полностью в порядке. — Давайте хоть немного подкрутим, ну, — вновь, как и несколько минут назад, заканючил Пауль, жадным взглядом рассматривая термостат на стене. Любопытная американская штучка — она позволяла подправить температуру в отдельно взятых апартаментах или даже одной комнате. По детству Пауль помнил, как душно могло быть даже лютой зимой в квартире, отапливаемой централизовано. Тогда ему казалось, что друзья, живущие в старых домах и обогревавшиеся опилками или дровами, не в пример в более выгодном и крутом положении, чем он. Сейчас же Пауль отдал все, получи он хотя бы на полчаса старую «советскую» батарею и жар, который от нее расходился, моментально высушивая воздух в помещении до состояния песка. — Хочешь — подкрути. Но чтобы расплатиться потом за номер мы продадим именно твою почку, — негромко обронил Шнайдер, не поднимая при этом век. Пауль бросил на своего извечного соседа по матрасу недовольный взгляд. Тот выглядел умиротворенным и даже сонным, пока Пауль мучительно размышлял, сумеет ли он вообще уснуть этой ночью. — Злая бессердечная скотина, — буркнул он, и Шнайдер негромко хмыкнул. — К утру я закоченею от холода и вашей проблемой станут не деньги, а необходимость куда-то прятать мой хладный труп. А я на том свете посмеюсь над вами. Пауль завозился в коконе из одежды и одеял, стараясь улечься и скрутиться так, чтобы накопить хоть какие-то крохи тепла. Благо, девушка на ресепшене купилась на жалостливый взгляд и дала ему дополнительное, пусть и не особо толстое покрывало. Не то, чтобы оно сильно помогало в сырой и стылой комнате, но это уже было кое-что. — Слушай, а ведь сплошные плюсы. С почки наверняка останется достаточно, чтобы мне хватило на парочку неплохих барабанов, а если избавиться от тебя, меня, наконец, станет окружать блаженная тишина. Делай что хочешь, Пауль — я в любом случае окажусь в выигрыше. Дав свое «благословение», Шнайдер тоже заворочался, переворачиваясь на бок и спокойно укрываясь. У Пауля не было ни малейшей идеи, как у него так получается — не дрожать, не трястись, не скулить от пробирающего до костей холода, осевшего в комнате, и он ощущал нешуточную обиду по этому поводу. — Да как у тебя так блять получается? Ты ведьма? Или ты неведомая тварь, которой холод только на пользу? Так и знал, что с тобой что-то не так. Изыди, нечисть. Даже сквозь слои из одежды и одеял Пауль чувствовал, как от Шнайдера тянет ощутимым теплом. Он старался бороться с навязчивой мыслью, но с каждой секундой желание облапить соседа всеми конечностями и прижаться, как к живой печке, одолевало Пауля все сильнее. Это ведь будет более чем странно… Хотя с другой стороны — почему страдать должен только он? Пусть лучше страдает Шнайдер, умирая от неловкости и терпя прикосновения Пауля, чем он сам подхватит воспаление чего-нибудь, и правда чреватое склеиванием ласт. — Я умный, Пауль. Я знаю, что от напряжения и дрожания мышц теплее не станет. Поэтому я контролирую это, лежа расслабленным, и скоро усну, а ты будешь мучиться и… Какого черта ты делаешь? Пока Шнайдер весомо и с ощущением собственного превосходства нес какую-то околесицу, Пауль все же окончательно решил наплевать на гордость и теперь активно закапывался к соседу под его же одеяло. С довольным вздохом он обернул обе руки вокруг талии Шнайдера и вжался тому лицом между лопаток. Пауль даже согласен был потерпеть легкий аромат пота, исходящий от ткани, зато согретый приятным и ощутимым жаром, что исходил от чужой кожи. — Спасаю свою жизнь и твои нервы. Ты ведь не хочешь, чтобы я заболел? Вероятность этого все же выше, чем моей смерти, будем откровенны, а заболевший я становлюсь еще более невыносимым, чем обычно. Подумай, надо ли оно тебе. Шнайдер извернулся в его руках, и Пауль со вздохом приоткрыл один глаз, почувствовав на себе пытливый, наполненный охуеванием взгляд и порыв холода там, где сползли одеяла от чужой возни. — Пожалуйста? — он выгнул бровь, смотря на Шнайдера в ответ и невольно прижимаясь к тому ближе. Снова хотелось спрятать нос между чужих лопаток, снова хотелось жаться всей грудью к широкой, горячей спине. — Доволен? Я даже оставлю без внимания твои слова про «умного» — ты только представь, какое это для меня преодоление. — Все еще не убедил. Шнайдер мотнул головой, но, откровенно говоря, Паулю было наплевать. Он уже решил для себя, в чьих объятиях проведет эту ночь, и мысль о подобном заставила тихо хрюкнуть от смеха. — Ну… Ты получишь неоспоримый козырь в свою колоду: при каждом удобном и неудобном случае сможешь напоминать мне о том, как сильно я в тебе нуждался. Настолько, что попрал всякую гордость. На это Шнайдер, подняв глаза и подумав с мгновение, кивнул уже куда более сговорчивее и вновь завозился, укладываясь обратно. Они еще какое-то время копошились под одеялами, решая, куда деть руки, пока в конце концов не утихли. Пауль думал еще о том, чтобы прижать ступни к чужим икрам, но вырубился быстрее, чем смог перебороть себя и уговорить пошевелиться, едва только поймав ощущение тепла, волнами исходящего от Шнайдера. Наверно, это уже становилось у Пауля ритуалом. И должно было пугать, но не вызывало внутри ровным счетом ничего, кроме чувства, ужасающе похожего на уютную привычку. Закидывать на Шнайдера руку во сне. Или перед сном. Все те разы утром Пауль просыпался именно так: его рука на чужой талии, они почти соприкасаются плотно телами, и он может слышать и ощущать, как негромко Шнайдер сопит, размеренно дышит в каких-то миллиметрах от него. Почему-то это не ощущалось чужеродным. Почему-то со Шнайдером, который весь белый день раздражал Пауля одним только фактом своего носатого и кудрявого существования, удивительно умиротворенно получалось спать. Все дело было в том, что во сне они не могли обмениваться ядовитыми подколами? Думать? Что главенствовало: разум высокоразвитого существа, венца эволюции, шептавший, что от Шнайдера не будет толку, или древние инстинкты, кричавшие, что не может быть плохим тот, рядом с кем так безопасно засыпается? Вот и сейчас Шнайдер лежал неподалеку, полусонным взглядом бегая по строчкам какой-то книги. Судя по обложке — она была для подростков, а еще на английском, и Пауль спер ее специально для Шнайдера, пока они вдвоем шатались по какой-то барахолке, сбежав из-под опеки Флаке. Бесконечные мгновения, отмеряемые тяжело и гулко стучащим сердцем, Пауль рассматривал давно знакомый профиль. И даже давно знакомые линии чужого тела: выпирающие ребра, изгиб узкой талии, снова выпирающая кость, снова плавная линия — на этот раз бедра. Как будто все это создавалось для его руки. И даже легкий мятный запах зубной пасты, что улавливал нос — тоже для него. Пауль любил мяту. Даже химозную и совершенно не похожу по аромату на настоящую. Пока он боролся с собой, Шнайдер отложил книгу в сторону и потянулся, выгибаясь до хруста в позвонках и разминая затекшие мышцы. Клацнул прикроватный торшер, и комната погрузилась во мрак, нарушаемый лишь судорожным дыханием. Паулю было горько и неуютно осознавать, что это дыхание принадлежит ему. Наконец решившись, он уже привычно потянулся, закидывая руку Шнайдеру на талию, вдыхая всей грудью давно изученный запах. Чтобы почувствовать затем, как стремительно сердце падает куда-то, прекращая вообще любой стук — Шнайдер сбрасывает с себя его руку и чуть отодвигается, выше подтягивая колени к груди. — Прекращай меня лапать. Я не твоя игрушка для сна и даже не твоя пассия на одну ночь. Не… Не надо выдумывать себе что-то, чего нет. Как только мы прилетим обратно в Берлин — все опять вернется на круги своя. Впервые Пауль не нашелся, что ответить, и лишь только медленно отвернулся, понимая, что сегодня, одолеваемый неясными чувствами, прихода сна ждать он будет долго.