Не растворяйся...

Дождь. Это вовсе не удивительно для осеннего Сеула. Тусклые фонари освещают дорогу, она ведёт в определëное место и в то же время в никуда. Редкие прохожие проносятся мимо, стараясь спрятаться от ливня и совершенно не замечают сгорбленную фигуру, которая медленно утопает... Но не в воде. Парень подошёл к высоким железным воротам, но открыть их сил нет. Он простоял пятнадцать минут, собираясь с духом, чтоб наконец переступить порог этого дома. Дома... Это слово оседает горечью на языке, проникает под кожу, слово иглы, сжимает лёгкие, что не вдохнуть. Это слово потеряло своё значение... Уже как два года. А время всё бежит, ему всё равно, оно не хочет сделать остановку, подождать, пока ты склеишь себя, не факт, но старания тоже в счёт. Дом встретил холодом и мраком. В нём не было жизни и дело вовсе не в том, что на часах показывает 03:16. Парень хотел уже подняться к себе в комнату, поверив, что всё обойдется, но его надежду разбил громкий голос. —Чимин! — из тьмы гостиной вышел высокий мужчина, его лицо не выражало ничего хорошего. — Напомни мне, дорогой сын, когда я разрешил тебе покидать особняк? — его тень нависла над парнем, как грозовое облако над городом. —Я не нуждаюсь в вашем разрешении, с запретом вы опозда— предложение оборвала звонкая пощечина. — Щенок, как у тебя хватает наглости, так разговаривать с отцом, — лицо мужчины побелело от злости. Он стал наступать, пока Чимин не в печатался в тяжёлую дверь. — Что, язык проглотил, отвечай, когда тебя спрашивают! — То, что я отвечу, вам не понравится, поэтому я воздержусь, — парень слабо ухмыльнулся, стирая каплю крови с опухшей губы, дрожащей рукой. Мужчина со всей силы приложил сына к двери так, что у парня всё поплыло перед глазами. —Выродок, я вырву твой поганый язык, если ты не научишься держать его за зубами! — он отряхнул руки, как-будто дотронулся до чего-то грязного и ушёл к себе в кабинет. Чимин улыбнулся в след, вспоминая, какой это раз на этой неделе, пятый или шестой. Он поднялся к себе в комнату, запирая её на замок. Шторы как всегда закрыты, постель заправлена, значит горничная заходила. Чимин ненавидел, когда кто-то заходит к нему, это единственное место в этом огромном доме, где он чувствует себя более менее спокойно. Скинув насквозь промокшую джинсовку на пол, он уселся на подоконник. Достав сырые сигареты, он кое как поджёг одну. Она тлела одиноким угольком, напоминая самого себя, такого же одинокого в кромешной темноте, с близким концом. Встрехнув капли воды со смоляных волос, он усмехнулся своим мыслям:«Прошёл ещё один день, день никчемной, пустой жизни. Я так отвратителен, что цепляюсть за муляж». Уголек потух, оставляя уродливый след на бледном запястье. Он не одинок, по всей руке раскиданны белëсые шрамы, как свидетели смерти каждой потухшей сигареты.