A Little Death

На тумбочке у кровати тарелка — на белом оранжевые, подсохшие за ночь дольки. Кольца кожуры на ней — изломанные спирали. Опустив на пол дорожную сумку, Марат обвел взглядом комнату. Выражение глаз стало мягче, стоило увидеть рассыпавшиеся по подушке светлые пряди. Лица не видно, лишь графичные из-за полутеней изгибы спины и шеи. Пробивающиеся сквозь тучи лучи так и норовят прорваться через дневные шторы. Протянув руку, Марат коснулся гардин, но передумал их сдвигать — свет все же не настолько яркий, чтобы разбудить. Марк спал на животе, согнув колено и отведя его в сторону. Тонкое, выглядывающее из-под белой простыни колено с уже выцветающим синяком. Присев на постель, Марат ощупал взглядом твердые плечи, захотелось коснуться губами гладкой кожи, но он не решился так резко вторгаться в чужой сон. Марк спал безмятежно, равномерное дыхание выдавало — он совершенно не подозревал, что за ним наблюдают. По белой простыне рука заскользила сама. Погладив синяк на твёрдой коленке, Марат перевел взгляд на лицо, чтобы рассмотреть внимательнее плотно прикрытые темные ресницы, приоткрытые губы и сжатые в непрочный кулак пальцы под подбородком. В голове пронеслось: «я люблю тебя». Выдохнув, он прикрыл глаза, пытаясь ощутить реальность момента. Задумавшись, коснулся оголенного плеча, пальцы прошлись по шее и ниже, прослеживая линию позвоночника — совсем тонкую на почти белой, в тон волосам, коже. Уголки губ дрогнули, когда Марк повел плечом. Едва стиснув пальцы поверх прикрывающей бедра простыни, Марат замер. Ему были чужды все эти романтические чувства, сладкие, как розовый мед. Для Марка у него были свои слова, неизбитые, не затертые чужими губами. Свои чувства к нему он умещал в одном ёмком «мой». Самый важный человек в его жизни, без которого она уже не будет иметь особой ценности, как и интереса. Он важен во всех смыслах, самых сложных и простых. От макушки до этого синяка на коленке. Важно, чтобы у него все было хорошо, и тогда с Маратом тоже все будет хорошо. Как же он стал ценить это «спокойно». Спокойнее всего, когда Марк улыбается ему, даже слегка, даже едва уловимо, но когда он улыбается, это значит, что у них всё нормально. Когда он перестал пытаться отгородиться и спрятаться, когда пустил по-настоящему близко и прекратил скрывать свое плохое настроение за, как ему казалось, правдиво безопасным «всё нормально, не обращай внимания», а начал рассказывать, что же на самом деле с ним происходит, волнует вплоть до таких мелочей, как тесные туфли, только тогда Марат почувствовал, что они по-настоящему вместе. Это было сложно, Марат продвигался медленно, но научился разговаривать с ним, найдя ту грань в их контактах, едва уловимый импульс, оттенок собственного голоса, после которого Марк начинал рассказывать, не отмахиваясь и не прячась за извиняющимся выражением собственных глаз. Разговоры эти были сложными, не без уловок, но в итоге Марк произносил всё то, что Марату было важно о нём знать. Запрокинув голову, он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, затем все оставшиеся до конца, прохрустев позвонками, скинул туфли. В поле зрения попала тарелка с дольками. Мысли потекли плавно, как речная вода. Апельсин перед сном — уже давно привычка. На губах лишь отчетливее проступила улыбка — его простыни пахнут апельсинами вот уже два с половиной года, и он совершенно ничего не имеет против. У зеркальной створки шкафа на светлом ворсе ковра, как змеиная кожа — черные ботфорты. Черный лак неуместен в их светлой спальне, но Марату нравятся такие вещи. Вещи, как эти дольки на белом фарфоре, ботфорты на ковре, миндальное молоко в холодильнике — которые не его. Нравятся не его тонны косметики на туалетном столике и наличие самого этого столика с большим зеркалом в спальне. Платья и юбки в гардеробной, чулки и туфли, но самое волнующее — это белье. Есть женское кружевное, но преобладает спортивное, бесшовное и эластичное, как балетный купальник. Всегда волнительно обнаруживать тонкие полоски ткани черных и пастельных цветов в выдвижных деревянных ящиках. Для Марата это уже почти фетиш, а не атрибуты профессии его парня. Настоящий волнительный фетиш до испарины на спине и глубокого выдоха, когда он перебирает скользкую материю белья прежде чем взять своё. Пока никто не видит, проходится пальцами по кружеву или атласу, представляя, что оно было на Габи. Марат в такие моменты думает, что живет не с парнем, а, как минимум, с Моникой Белуччи, и этот контраст каждое утро дико волнует. И Марату необходимо, чтобы это оставалось в его жизни, квартире, пространстве. Ему нравится, что парень, которому принадлежат все эти вещи, по-настоящему с ним. Нравится, что жизнь в этом доме не прекращается с отъездом в очередную командировку, а Марк поддерживает её, оставаясь здесь, оставляя следы, подтверждающие — Марату есть к кому возвращаться. И этот кто-то очень нужен. Слабый утренний свет падает от рамы на светлые прямые пряди, не такие длинные, как когда он был ещё Габи, но все же намного длиннее, чем когда он сильно болел. Длинные волосы как доказательство исцеления, желания нравиться прежде всего себе. Марат провёл по ним ладонью, а потом погладил по голове, отведя пряди от лица, замечая, как едва заметно надломилась линия бровей. Такой красивый, что жмёт в грудной клетке. Он быстро убрал руку, понимая, что забылся. Принялся проверять пуговицы на рубашке, планируя медленно встать и пойти в душ, но почувствовал не слишком осторожничающие пальцы на бедре. Улыбнулся. Глаза Марка всё ещё были закрыты, но вот рука ожила. Теплая ладонь прошлась от колена вверх. — Поспи ещё, — прошептал Марат, наклоняясь и целуя его в плечо. Действия противоречили словам — он не хотел его будить, но продолжал целовать. Ладонь ощущалась уже на животе, гладила, и пальцы сминали бы сильнее, если бы Марк совсем проснулся. — Поспи, — уговаривал Марат, — а я пока в душ. Но Марк лишь крепче перехватил его предплечье, приподнимаясь и прижимаясь щекой к колючему подбородку. — Не уходи, — он потянул его за собой. — Обними меня. Марат поймал его взгляд, ещё мутный, но подернутый волнением. Погладил большим пальцем по щеке, касаясь уголка губ, наблюдая, как этот самый уголок поднимается. Он лег рядом, чувствуя его голову на своем плече и как Марк обнимает в ответ, прижимается и дышит чаще. Марат прикрыл глаза, успокаиваясь от близости и тишины их спальни. Перебирая светлые волосы, он понял, что не заснет, слишком долгим было утро, и уже как часа три назад он вошел в активную фазу, но лежать вот так, обнимая Габи даже без сна, было запредельно кайфово. Чувствовать всем телом его тепло, касаться изгибов. Марат бы разделся, сходил в душ и через каких-нибудь шесть минут вернулся, но знал, что сейчас Марк его не отпустит. — Почему не сказал, что прилетаешь утром? Не открывая глаз, Марат уточнил: — Зачем? Чтобы ты приготовил мне завтрак? — Я бы встретил. Марат представил Марка после трехчасового ночного сна за рулем их «Камри» и поморщился. — Мне важнее, чтобы ты высыпался после своих ночных… смен. — Это не смена, не говори так. — Прости. Просто… я бешусь, потому что первый раз пропустил бал. И не видел, каким ты был там. — Ты видел, каким я был. Видел сторис. И я присылал фотки. О да, Марк действительно присылал себя, селфи в полный рост в зеркале. Марату запали в душу его длинные стройные ноги, выставленные напоказ сквозь разрезы длинной узкой юбки. Те разрезы были до самых бедер, и Марат знал, что, когда Габи делает шаг в этой юбке, нога видна на всю длину и даже выше. Ещё он запомнил ботфорты, те самые, лаковые, что лежали сейчас спущенной змеиной кожей на ковре. Ботфорты, в которых дроп делать так эффектно, но еще эффектнее в них выглядят его разведенные колени. Только вчера Габи перед ним ноги так и не развел, и их послебальная традиция была бессовестно нарушена. Он помнил конский хвост и вызывающе длинные стрелки, и ненастоящие веснушки на его носу и скулах, но фото — это всё не то, Марату надо касаться, Марат уже настоящий фетишист. И чем ярче в воспоминаниях проступали кадры, тем сильнее ощущалась досада от того, что вчера он не смог сопровождать его на бал. А теперь Марк голый рядом, без всей этой субкультурной мишуры… Ведь голый же? Он протиснул руку под простынь, проверяя свои догадки — не ошибся, белья на Марке действительно не было. Марат вернул руку на его поясницу, не желая разрушать их идеальное, тихое утро. — Фотки — не то, — проговорил Марк хрипло. — Об этом ты думаешь? Марат улыбнулся, понимая, что Марк тоже уже хорошо изучил его. Он внимательный и умный, он просто чудо, этот голый блондинистый мальчик. — Как долетел? — прошептал Марк. — Потрясающе. — Не хочешь разговаривать? — Думал, ты хочешь спать. — Я не могу спать рядом с тобой, когда не видел тебя десять дней. Уж прости. — Марк лег на подушку и посмотрел в его глаза, провел рукой по колючей щеке. — Я соскучился. — Он непроизвольно закусил губу. И для Марата это стало точкой отсчета. — Тогда я в ванную и к тебе. Можешь со мной. — Он улыбался уже открыто, замечая характерный блеск и заинтересованность в глазах напротив. Марк разомкнул губы, собираясь что-то сказать, но, видимо, передумал, вместо этого взял Марата за запястье и потянул его руку под простынь. Когда пальцы коснулись твердой головки, Марат увидел, как медленно закрылись и открылись глаза. Инстинктивно он обхватил его член полностью, понимая, что это не просто утренний стояк. От крепкой хватки Марка прошиб озноб, он потянулся, укладывая колено ему на бедро, и прижался. — Вот теперь действительно «доброе утро», — проговорил Марат, понимая, что душ может и подождать. Марк целовался жаляще, больно, сам того не замечая, но Марату нравилось, когда он такой — несдержанный, резкий и оттого — совсем беспомощный, неловкий. Марату нравилось, когда почти без слов, но всё понятно, нравилось читать его. Марк пытался справиться с ремнем на чужих джинсах, но только мешал, пальцы соскальзывали. Инстинктивно перехватив руку, Марат отвел её в сторону, прижимая к подушке, и навалился. — Тише… Не спеши. Знаешь же, что я сам всё сделаю… Для тебя. В другой раз Марк бы принял такое за издевку, но сейчас чувствовал, что Марат не шутит и не пытается его задеть, просто… Марат тоже соскучился. Марк почувствовал, как загорелось лицо от его слов, от контраста, вызванного искренностью в голосе и уверенными действиями. Марат всегда был уверенным с ним, но не часто таким откровенным. Марк понимал, что хочет его до трясучки, хочет и не может собраться, что теряется, что инициатива умирает в нем, когда он чувствует его руки на своих бедрах, уверенные движения, Марат опережает любое его действие, любое пожелание, отчего Марк соглашается и затихает, будто под гипнозом. Габи лежал на спине, лучи солнца касались его губ и чистой голубой радужки, делая её ещё ярче. Взгляд сползал от его глаз к губам и ниже, к розовому соску, и снова к губам. — Детка, — прошептал Марат, не выдерживая такого зрелища. Он дышал сорвано, почти не дышал. Марк только шире отвел колено, когда почувствовал, как крепко на шее сжимаются пальцы, ощутимо стягивая волосы. Он видел, что Марат торопится, расстегивает свой ремень, а затем молнию. Будто специально отвлекая, Габи провел руками по его расстёгнутой нежно-голубой рубашке, чтобы как-то унять нетерпение. Губы пересохли, он облизывал их часто и сам всё возвращался взглядом к приоткрытым губам Марата. Физически ощущая, как почти целомудренная нежность, с которой он лег к нему в постель, переходит в самую откровенную похоть, Марат нащупал под подушкой их флакон. Бледная тень, похожая на летящую птицу, пронеслась по потолку. Отворачиваясь и стискивая напряженной рукой подушку, Марк зажмурился, инстинктивно пытаясь не пустить в себя влажные пальцы, которые слишком настойчиво принялись его растягивать. Тень распахнутых крыльев горела под веками тем ярче, чем сильнее Марк пытался спрятаться в темноте. — Совсем не играл с собой, пока меня не было? Марка будто обожгло от его слов. Марат напоминал затаившегося перед прыжком хищника, и Марк не понимал, откуда тот берет силы, почему тянет, ведь может сразу. Марк как никто знал, что именно Марат может, и хотелось попросить не затягивать, но от хриплого голоса вибрация расходилась до низа живота, отчего Габи только сильнее чувствовал себя парализованным. Совсем не в стиле их утреннего медитативного секса, куда больше тянет на ночной испепеляющий вариант. Он действительно не притрагивался к себе всю неделю, времени не было, сплошные тренировки, а вечером не было Марата, который обычно переключал его с работы на себя. Марк иногда думал, что не будь Марат настолько сексуально активным, сам бы про секс вспоминал только при просмотре различных фильмов. Или же это работало иначе, возможно, он начинал думать о сексе, лишь когда Марат оказывался рядом и наводил его на эти мысли как сейчас, например. — Такой напряженный, хотя только проснулся. И такой тугой, — Марат замолчал, остановленный протяжным стоном, почувствовал, как Габи напрягся в его руках, как сжимается вокруг пальцев. — Ты ведь даже не дрочил, да? — хрипло усмехнувшись, он приласкал ладонью твердый член своего стонущего парня, зажимающего в себе, будто в тисках. Судя по взмокшему и слишком отзывчивому на все его действия Марку, он понимал, что ответы на все вопросы будут утвердительными. Марат потянулся и поцеловал его. — Так нельзя, мальчик. Нужно расслабляться, даже если меня нет рядом. Марк сорвано дышал, горячо отвечая на поцелуи. — Хорошо, что я вернулся? Правда? — Да, — только и согласился он, понимая, что попался, что буквально пропал снова. — Я буду осторожен, ты мне веришь? Марку хотелось послать его, хотелось даже ударить, и в то же время он не мог сказать ни слова, парализованный его голосом, задыхающийся. Он банально велся на все приманки, меньше всего желая, чтобы Марат оборачивал всё в игру. Марк не хотел быть сладким мальчиком, созданным для траха, не хотел никаких ролей и игр, но в то же время он не мог противиться, не мог остановить, потому что ему жутко нравилось всё, что сейчас происходило между ними. Нравился такой Марат, его заботливый доминирующий тон и едва уловимая издевка в голосе. Он соскучился по нему. Он предпочел бы просто и сразу, возможно даже взять инициативу в свои руки, опередить ещё в самом начале, завалить и устроиться сверху, но что теперь об этом думать, когда Марат, не прикладывая особых усилий, заставляет его соглашаться и просить. Заставляет быть таким развратным и слабым, беспомощным, таким собой. Опираясь на локти, касается губами лица и спускается ниже: целует ключицы, дальше живот весь до низа, и, устроившись удобнее между разведенных бедер, берет в рот, помогая себе рукой. Колючий подбородок слишком ярко контрастирует с гладкой кожей, отчего Габи едва дышит. Марат же знает, как нужно, как Марк любит, знает настолько, что у того закрываются глаза и вырывается непроизвольный глубокий выдох, и Марк начинает будто тонуть в постели, она становится слишком большой и мягкой, а руки Марата и его рот слишком горячими, комната начинает дрожать, будто водная гладь. Он трогает его лицо и затылок, получая поцелуй еще и в ладонь, а потом и во внутреннюю линию бедра, и почти сразу снова ощущает пальцы внутри, сжимается вокруг них так же непроизвольно, как и стонет. Марат уже сверху, целует теперь по-настоящему, куда глубже и откровеннее. И едва Марк стискивает ладони на его спине, чтобы удержаться, Марат снова куда-то исчезает. Почти сразу он чувствует, как приставляя головку, Марат проникает в него мучительно медленно, с остановками и перерывами, и Марк вынужден хвататься за подушки, потому что некуда деть руки, некуда деть себя, и, кажется, проходит целая вечность, прежде чем Марат снова обнимает его. Теперь можно прижаться лицом к его щеке, можно крупно дрожать, находя сопротивление в его руках, можно спрятаться и чувствовать глухие быстрые удары в крепкой груди. Ощущать, как медленно он начинает двигаться внутри, непроизвольно и резко, будто под напряжением. И на каждый толчок руки только сильнее впиваются в спину, и Марк ничего не может с этим поделать, только жмуриться сильнее. «Твердый, какой же он всегда твердый и… горячий, такой напористый и…» — мысли разбегаются, Марк дышит тяжелее под долгими, тягучими толчками, кусает губы и от явно глубокого проникновения распахивает рот. Ощущает себя почему-то застигнутым врасплох. Потому, наверное, что ничего подобного этим утром он совершенно точно не предвидел, и если бы знал, что Марат прилетает так рано, то… — Тебе больно? — Марат почему-то останавливается. Пытается поймать его взгляд, но Марк прячет лицо. Пальцы на спине немного расслабляются. И он выдыхает тихо и разочарованно. — Мне хорошо, не останавливайся. Тогда Марат понимает, что следы на его спине, которые сейчас печет от пота, это не от боли, это другое. Спасая свою спину, он развернул его вниз лицом, ставя на колени, и пока входил снова, залюбовался широкими плечами и узкой поясницей, спадающими вниз светлыми прядями. Наблюдая за тем, как ритмично они покачиваются в такт их движениям, он представил дождь, летний, остужающий, прибивающий пыльную траву. Придерживая за бедро одной рукой, Марат стянул с себя рубашку, стало не так тесно, но не прохладнее. Мысли о дожде заиграли ярче. Габи прогнулся, ложась грудью на постель и глуша стоны подушкой, зажимая в себе намертво. Болезненно искривляя рот и выдыхая, Марат переместил руку с его живота ниже, сразу чувствуя, как Марк кончает в подставленную ладонь, много и горячо, быстро. Почти ложась сверху, он прижал его бедра, вторгаясь глубоко, и на возмущенный стон хрипло усмехнулся в светлый затылок: — Рассказать, о чем я думал, пока летел к тебе? Марк не ответил, зная, что ему и так сейчас всё расскажут. Он смотрел на свои пальцы, постепенно выпускающие сбившуюся наволочку, одновременно ощущая движение ладони на своем члене в такт размеренным толчкам. Накрыв его пальцы своими, он прогнулся сильнее, пропуская глубже в себя. — Представлял, как ты проводишь время без меня. Как сам себя имеешь здесь, в нашей постели… Боже… — Марат зажмурился, задвигался резче, будто что-то нащупал, нашел нужный угол или это Марк поменял положение своего напряженного, сильного тела, только в висках заломило, потемнело перед глазами, цвета поблекли. Марат убрал с его плеча льняные пряди, прикусывая кожу и сразу отпуская, прислонился лбом к его затылку, замедляясь, впаиваясь в его тело ещё и изнутри. Он сказал это специально, зная, как Марк возбуждается от его голоса, как дрожит и заводится от такого рода намёков, иногда даже злится из-за них, пытается возмущаться, потому что стыдится, потому Марат редко ошибается на его счет. — Я так соскучился, — прошептал Марат, соскальзывая с него. — Так соскучился по тебе, — он поцеловал его в шею и прикрыл глаза. — В этот раз всё слишком затянулось. Он действительно уезжал на пять дней, но обстоятельства изменились, и пришлось застрять в чужом городе ещё на неделю. Марк осторожно повернулся к нему. Устраивая голову на подушке, он смотрел иначе, только сейчас замечая обрезавшееся лицо. Глаза темные в утреннем свете, темные и бездонные, на щеках дневная щетина. Бледный сейчас, и губы тоже бледные, татуировки на плечах и руках, на груди тоже. Он коснулся пальцами соска и орнамента под ним, накрыл рукой и придвинулся ближе, сразу закованный в кольцо рук, ощущая, как губы у виска совсем слегка улыбаются. — Я до сих пор скучаю, — проговорил Марк тихо. — Ты знаешь. Он действительно знал. Марк скучает сильно, даже тоскует, оттого и изводит себя тренировками, чтобы не думать. Обычно на третий день отъезда он срывается и присылает огромное сообщение о том, как всё плохо, и целый день потом пишет все свои мысли, так унимает свою тревожность и понемногу успокаивается, свыкаясь с разлукой, чувствуя наконец, что время движется вперед, а не стоит на месте. — Я люблю тебя. — Скорее всего Марат понял и был бы даже рад, если бы ему хотелось, чтобы Марк повзрослел внутри, а не только внешне. Было бы нормально не чувствовать в нем эту надломленность, которую, Марку кажется, он научился скрывать. Было бы легче, наверное, если бы он, Марат, перестал беспокоиться о нем в отъездах, если не совсем, то хотя бы меньше. Было бы удобно всем и даже правильно, если бы Марк переносил эти обычные командировки легко, как большинство людей в парах их переносят, но Марат знал, что его Марк не обычный и они не обычная пара, поэтому ему всего этого не хочется. Он его не лечит и не упрекает за эту тревожную привязанность. Он знает, что если она пройдет, значит Марк изменился, а ему не хочется ничего менять. Не хочется, чтобы он менялся, потому что Марат любит в нем даже эту ненормальную тоску. Любит всё как есть и целует в лоб ещё раз. *** Сон прошел быстро. И постель ощущалась пустой, а когда Марат открыл глаза, то убедился в том, что она действительно пуста. Он прислушался, шум на кухне подсказывал — Марк скорее всего готовит завтрак. Марат взял полотенце и пошел в душ. Услышав шум воды через стенку, Марк оторвался от чтения. Экран телефона заблокировался, пока он смотрел в окно и думал, что всегда у них так, вроде спонтанно, но на самом деле предсказуемо. Вспоминая своё пробуждение, он прикрыл глаза — Марат не хотел его будить, но все же не смог отказать себе. Марк понимал его, знал манеру и напор, как и то, что Марат мало в чем себе отказывает, но, если быть до конца честным, Марк так же ни в чем отказа не знает. Так всегда происходит, когда Марат возвращается — первым делом он берет его, будто восстанавливая равновесие, восполняя те несколько дней или недель разлуки. И это всегда жутко льстит — чувствовать, как до дрожи он хочет тебя, касается, зная твое тело, зная, как его нужно касаться, всякий раз заставляя верить, что ты такой один в его жизни — особенный и нужный, уникальный — потому что он тебя выбрал, он тебя любит, и разлука ему дается так же непросто. С тех пор как они сошлись, не было дня, чтобы Марк пожалел о принятом решении. По правде говоря, он не надеялся, что из второй попытки получится что-то здоровое, но он всё равно пошел на это, ведь когда вообще он мог назвать себя нормальным. А теперь у него есть ощущение постоянной связи, даже если они на расстоянии. Есть внимание и чувство принадлежности, есть настоящие подарки на дни рождения и разговоры по ночам, которых у Марка ни с кем, кроме Тео, никогда не было. И не сказать, что Марат в чем-то изменился, он всё тот же — жесткий, резкий, непримиримый, но не с ним. Просто теперь Марк имеет доступ к той его стороне, которая далеко не для всех, она была в нем всегда, только за эту грань Марка осознанно раньше не пускали. И даже сейчас, когда всё иначе, Марк малодушно продолжает помнить и винить Марата за то, что тот заставил его чувствовать себя ненужным и никчемным, брошенным, когда Марат был ему жизненно необходим. И если бы Рунаев тогда не убил его слишком честными и от того ещё более жестокими словами о бессмысленности всех надежд на что-то большее между ними, чем банальная ебля, то и воскресать бы Марку не пришлось, а точнее, хотя бы из-за Марата не умирать. Марк оборвал мысль, воспоминания того периода слишком болезненны, чтобы предаваться им сейчас, когда всё так, как должно быть. Он в курсе, что эта травма навсегда с ним, вписана в анамнез, и ничего с этим не поделать, но не стоит даже в отголосках воспоминаний касаться её, даже вскользь. Шум воды за стеной стих. Он подошел к шкафчику, достал стеклянную форму и поставил её на стол. В голове и груди всё ещё дрожали басы ночного бала, мышцы натужно отзывались болью, но это нормально, он привык. Стянув с запястья резинку, завязал волосы в высокий пучок. Наконец сегодня они будут завтракать вместе. *** Марат отбросил полотенце, натянул футболку, тренировочные штаны и пошел на кухню. Марк стоял спиной к двери, волосы высоко собраны, шея открыта, в свободной, как обычно, мятой футболке и босой, как обычно. Замерев над стеклянной формой с двумя разбитыми желтками, он залипал в телефон, но почувствовав присутствие, обернулся. — Ты бесшумно подкрадываешься, — в тишине голос его звучал особенно звучно. — Привет. — Выспавшийся и свежий после душа Марат теперь отчетливо чувствовал голод. Для начала его бы устроил и кофе, но лучше что-нибудь существенное. Он подошел ближе, не давая Марку развернуться, обнял со спины, заинтересованно взирая на прервавшийся процесс приготовления еды. — Ты всегда так пахнешь с утра. — Да, тобой, — жмурясь от прикосновения колючего подбородка к шее, Марк поправил задравшуюся футболку. Марат же замер от мысли, что Марк после секса так и не был в душе, и ещё подумал о том, что им он будет пахнуть и завтра тоже и, скорее всего, всегда. — Что в телефоне? — спросил Марат, перехватывая его запястье. — Книжка, начал недавно и вот снова залип. Вообще я готовил. — Я вижу, — он отпустил Габи, сам долил молоко из пакета, взбил яйца и попросил «Алису» включить радио. Добавив шпинат и семгу, вылил смесь на разогретую сковородку и начал нарезать сыр. Марк прижался к нему сзади, крепко обхватывая поперек торса и едва ощутимо касаясь губами шеи. Накрыв его пальцы на своем животе ладонью, Марат вопросительно замолчал. — Почему я всегда так сильно тебя жду? — прошептал Марк. Марат повернулся. Сталкиваясь с его напряжённым взглядом, он приподнял его лицо за подбородок. — Марк… Габи коснулся пальцами его губ, слегка нажимая, показывая, что слова сейчас ни к чему. Он поцеловал первым, прижимаясь всем телом. Это было похоже на то, будто ему не хватает тепла и он пытается взять его у Марата. — Иди ко мне. — Усаживая на стол, Рунаев развел его ноги, вставая близко. Габи весь вибрировал, подставлял губы и шею, выгибался и почти не открывал глаз, пока Марат целовал его. Он выглядел потерянным и каким-то поверженным, что ли. Волосы выбились и растрепались, складка между бровей стала болезненной и слишком заметной. Марат целовал его, пытаясь согреть, пытаясь донести, что чувствует то же самое, что скучает не меньше и так же плохо засыпает один. Он сам упустил момент, когда снова оказался в нем уже второй раз за это утро. Габи был слишком близко, он шумно дышал и вздрагивал от каждого толчка, хватался за столешницу и приоткрывал губы, позволяя глубоко себя целовать. Его напряженные пальцы до синяков вжимались в бедра Марата, а ноги лежали на его плечах. Габи был будто сплошной наэлектризованный импульс, и таким Марату он нравился ещё больше — поехавшим от их чувств друг к другу, доверчивым и готовым разрыдаться в любой момент. Марат поглаживал его по животу, не позволяя слабеющим ногам соскользнуть с плеч. Он удерживал его на столе, а сам не понимал, как Габи оказался на нем, ведь только что они готовили завтрак и разговаривали, а сейчас он в него уже кончает и шепчет что-то до конца неосознанное, но очень важное ему на ухо, ограждая от чего-то нехорошего, ограждая Марка от самого себя. — Ну всё, тише… — Было приятно оставаться в нем после всего, было здорово обнимать его и смотреть на искусанные губы, поглаживать по щеке и целовать коротко, успокаивая. — Даже если меня нет, я с тобой, я рядом. Ты же знаешь, что я сорвусь, что очень-очень быстро вернусь, если тебе станет нужно. Если что-то пойдет не так… Ты ведь знаешь? Марк положил голову ему на плечо, перехватывая пальцами свои же пальцы за его спиной. — Я знаю… Просто… Иногда это происходит непредсказуемо, что-то накатывает, и я слишком остро чувствую, что тебя нет. Даже когда ты здесь, как сейчас, будто тебя всё ещё нет. — Будто мы во сне? — Да. Ты здесь, но проснусь я один. Так уже было. — Ты раньше не говорил. — Сейчас слова нашлись. — Ты всегда можешь поехать со мной. — У меня работа, мы это уже обсуждали Марат действительно был в курсе, как Габи привязан к своей деятельности, как комфортно ему на новом месте, с новыми людьми, и нужно быть конченым эгоистом, чтобы сдернуть его отсюда, таскать за собой, как карманного терьера, оставлять одного в гостиницах и кормить обещаниями, что скоро все изменится. — Следующий отъезд будет нескоро, настолько нескоро, что я даже не знаю, когда. — Марат мог уже давно переехать в Москву, оттуда было бы удобнее вести дела, и тогда надобность в командировках отпала бы насовсем, но им обоим нравился Питер, и Марат знал, что для Габи важно оставаться здесь. — Прости меня, — прошептал Марк. — Я всё испортил, да? Твой приезд и всё это… Марат не дал ему закончить, прервав поток сожалений поцелуем. — Перестань, ничего ты не испортил. Мне нужно, чтобы ты говорил о таком. Я должен знать, чтобы понимать, как действовать. — Кажется, ты всё время только и думаешь, как же сделать всё ещё лучше. Но я должен признаться, я буду ныть всегда, этого не исправить, так уж я устроен, наверное… Марк усмехнулся у него на плече. И Марат почувствовал, что отпускает, всё успокаивается, точнее волна внутри Габи спадает. Он погладил его по спине. — Я совсем не против, чтобы ты скучал по мне. И мне самому хочется, чтобы разъезды закончились. Так что я всё-таки попробую избавить нас обоих от этих страданий. — Ну, если только тебе это так уж необходимо, — соглашался Марк, прихватывая губами мочку его уха. Марат физически ощущал перемены в нем, накатившая минуты назад меланхолия отступала. В такие минуты Марату казалось, что он разбирается в его чувствах куда лучше, чем в своих. Пальцами ног Марк коснулся пола. Вставая он почувствовал, как тянет поясницу. Ощущение того, что он перепачкан их спермой, будоражило. Сердце в груди щемило от присутствия Марата. Видеть его на их кухне, в домашнем и небритым было чем-то запредельным. Но больше всего радовало, что между ними ничего не менялось, Марат на него по-прежнему слишком откровенно реагировал — Марк доказывал себе это опытным путем, потребовалось два прикосновения и один взгляд, чтобы Марат, сам себя не помня, разложил его на столе. — Мне теперь снова в душ надо, — проговорил Рунаев, стягивая перепачканную футболку, провоцируя Марка залипать на проступающих косых мышцах и тренированной, покрытой мягкими колечками волос груди. — И тебе тоже. Совместный душ звучал многообещающе, и Марк не колеблясь пошел в ванную, по пути снимая футболку и с себя. *** Пока Марк, притихнув на стуле, листал электронные страницы, Марат сварил кофе и выложил на тарелки тосты с омлетом. — О чем книжка? — Что? — оторвавшись от телефона, Марк перевел на него взгляд. — Книжка, как называется? — «Идеальный официант». Марат усмехнулся: — Звучит как что-то про меня. — Совсем не про тебя. Он только как официант идеальный. Получив поцелуй в макушку, Марк продолжил: — Книжка из моего списка. — Про однополую любовь? — Да. — Понятно, — Марат улыбнулся, поставив на стол салатницу, из которой Марк тут же схватил маслину. — Не расскажешь, как всё прошло вчера? Отложив смарт, Марк отпил кофе и непроизвольно начал наблюдать, как красиво перекатываются мышцы на предплечьях Марата, когда тот нарезает хлеб. Марк взял ещё маслину и перевел взгляд на его лицо. Марат подмигнул ему, смахивая согнутой фалангой указательного пальца солнечный блик с губы. В такие минуты Марк находил себя безвозвратно и бесконечно потерянным влюбленным, и это было не смешно, ему становилось очень даже страшно от мысли, что Марат когда-нибудь решит закончить всё это и перестанет нарезать для него хлеб. — Марк? О чем ты думаешь? — Да так, — он пожал плечами, переводя взгляд на чашку. — Просто подвис. — Я заметил. — Докапываться на пустом месте было не в характере Рунаева, поэтому он выложил хлеб в корзинку и, убрав доску, сел за стол. — Бал прошел эпично, как обычно, в общем, — разламывая тост, сказал Габи, — за одним небольшим исключением. Помимо прочей светской публики, певичек и блогеров, был Макс Вершин. — Неужели? Сам господин Вершин, — Марат загадочно ухмыльнулся, пряча взгляд за опущенными ресницами. — Только не говори, что ничего об этом не знаешь. — А, по-твоему, должен? — Дима слал ему пригласительные на каждый бал, и ни разу он не явился. А сейчас с чего вдруг? — Может быть, вы доросли до таких гостей, как Вершин. А что, закономерный процесс развития. — Знаешь, сейчас вог действительно заметно вошел в медиа-пространство, даже год назад я подумать не мог, что такое станет мейнстримом. Но всё же наш уровень с Вершиным пока не соотносим. Вот я и спрашиваю, с чего бы ему вдруг вздумалось поснимать нас на свою драгоценную камеру. Так ещё и Дима был не в курсе, он его когда увидел, чуть всё не отменил, так перенервничал. — Действительно жаль, что я всё пропустил. — Ну так что, ты попросил его? — А какой ответ тебя устроит? — Честный. — Я попросил Макса, и он, очевидно, согласился. — Это из-за той услуги, которую ты оказал ему, когда его парня избили? — Думаешь, я шантажом заставил его прийти к вам вчера? — Нет, конечно. — Мы друзья с Вершиным, а друзья обычно действуют бескорыстно. Я надеюсь, он пришел на бал, потому что я его просто попросил об этом, а не потому, что он считает, будто что-то мне должен. — По какой бы причине он вчера не пришел, это было круто. И спасибо тебе за это, — Марк потянулся и поцеловал Рунаева в губы. — Близким не говорят «спасибо», разве ты не знаешь? Мне было несложно ему предложить, тем более, я слышал, как для тебя это важно. — Для нас всех, для Димы особенно. Если Вершин покажет нас в своем обзоре… — Должен показать? — Ну для чего-то же он там был и снимал. — Я уточню у него, если нужно. — А это не будет слишком навязчиво? — Не будет. Заодно спрошу, насколько сильно он считает себя мне обязанным. — Марат усмехнулся скептически, и Марк подумал, что если Вершин действительно отплатил услугой за услугу, то никогда такому, как Марат, в этом не признается, пусть они хоть трижды друзья. Марк бы точно не рискнул. Как Габи выступил, Марат спрашивать не стал. Он видел вчера сотни сторис их общих знакомых. Габи в черных ботфортах на десятисантиметровых каблуках в образе дрэг-квин, танцующий вог — отдельный вид искусства. Обычно после бала они ехали домой, и Марат трахал его такого в образе. Габи — дрэг-квин и Марк на кухонном столе сегодня утром — два разных парня. От таких перемен у Марата в прямом смысле съезжала крыша, и он до сих пор не разобрался, какой именно Марк его больше вставляет, поэтому предпочитал не делать выбора, а иметь обоих. На самом первом балу, куда Марк взял его с собой, Марата так перекосило от Габи — просто мальчика на каблуках, в спортивных шортах и белой футболке, что он трахнул его в гримёрке за пятнадцать минут до выхода. А вчера он всё пропустил, и это было досадно. — В общем, Дима сказал, что мы всё отбили. Ты меня слушаешь? Моргнув, Марат сфокусировался на светло-голубых глазах. Он потянулся и поцеловал его, будто они уже очень долго этого не делали. — О чем ты думаешь? — Марк подозрительно прищурился. Закусив саднящую губу, Марат игнорировал вопрос. — Значит все расходы отбили? — спросил он, отгоняя навязчивые мысли о плоской мальчишеской груди, проглядывающей сквозь черную сетку. — Ты меня не обманешь, о чем думаешь? — Ухмылка на губах Марата Марку не понравилась, ему претила мысль, что его парень может от него что-то скрывать. — Ты же знаешь, я не отстану. Марат посмотрел прямо ему в глаза. — Думаю, слишком ли уместно будет попросить тебя одеться для меня, как вчера, и сходить куда-нибудь? Можем снять номер в гостинице, можем поужинать где-нибудь и вернуться домой. — Марат заметил как обычно бледные скулы Марка становятся розовыми, он старается не смотреть на него прямо. — Ты сам спросил, о чем я думаю, — Марат улыбнулся, отпивая кофе. — Я… — Это не прямое предложение, милый, просто мысли вслух. Я знаю, что мы так не делаем. Твои наряды исключительно для выступлений, я помню. — Но если ты… — Не «если», это шутка. Даже не думай запариться на этот счет. — Он погладил Марка по коленке, прикрытой штаниной свободных спортивных шорт. — Я так понимаю, все в шоке от того, что расходы на организацию покрыты на сто процентов в этот раз. — Они до сих пор празднуют, судя по сторис Димы и остальных, — признался Марк. Марат знал, что Габи редко остаётся на after party после таких показов. Он почти не пьет, не любит излишнее внимание к своей реальной жизни и занимается вогом исключительно ради искусства, ну и самовыражения, конечно. А вечеринки всегда излишне сближают участников, его же больше устраивает та атмосфера общения, которая присутствует на репетициях и примерках. Бухать с ними Марк не будет, как и тесно сходиться в дружбе, такой уж у него характер. Марат был доволен и сразу поддержал Марка, когда тот нашел для себя классы Димы. После того, как он был вынужден закрыть свою студию танцев для детей, это стало настоящим выходом из стремительно накатившей депрессии. После кубка в Германии и возвращения из продолжительного отпуска, жизнь в студии уже не была прежней. Слухи о том, что мужчина, сопровождающий тренера на конкурсе, совсем не соучредитель курсов, а парень тренера, поползли сначала среди учеников, а потом и среди их родителей. Язык за зубами Слава всё-таки не удержал и Марк был вынужден распустить группу. Всё развалилось слишком быстро. После оскорбительных вопросов некоторых родителей, Марк понял, что их дети больше не ходят на классы. После первых анонимных сообщений с угрозами Марат запретил Марку делать классы в этой группе. Он сам разбирался с арендатором и забирал вещи из студии, лишь бы Марк случайно не столкнулся с кем-нибудь из возмущенных предков или издевающихся над ним учеников. Позже из-за угроз и оскорблений пришлось сменить номер. Они до сих пор не знают, рассказал ли Слава прямо кому-нибудь о своей связи с тренером, но репутация Марка и без того была испорчена слухами о его отношениях с Маратом, двери в детские студии танцев для него закрылись навсегда. Дима же со своим вогом появился как нельзя вовремя, за что Марат был ему бесконечно благодарен, и поэтому, как мог, помогал им с организацией балов и с прочими проблемами, понимая, что из той бездны своими силами он Марка тогда не вытащил бы. Марат хорошо помнил, как вернулся домой с вещами из закрывшейся студии, и как Марк ещё несколько дней не разбирал сумки. Что ему было противно касаться их, Марат тоже чувствовал. А где-то через неделю после прекращения классов Марату изуродовали новую «Камри». Выцарапанное чем-то острым и кривым «Пидор» красовалось большими буквами вдоль всей правой стороны тачки. И вот тогда-то Марата окончательно перекосило. В полицию он обращаться не стал, как и снимать видео с камер подземной парковки, он и без того знал, чьих рук это дело. А после того, как Марк обмолвился, что накануне происшествия видел Славу в их супермаркете, всё стало окончательно понятно. Малолетнего придурка он нашел быстро. Запихнув в поцарапанную машину на парковке фитнес-центра, где Слава начал тренироваться с новой командой, отвез не в полицию, а за город. Прием старый, но действенный. Отобрал телефон и выбросил в пролеске, показав, что такое реальные проблемы. А через полчаса подобрал и отвез уже в отдел, предаваться раскаянию. В общем Слава возмещал нанесенный ущерб по официальной версии совершенно добровольно, будучи охваченный мучениями совести. Но было и хорошее в тот год. Марат отлично помнил, как вернувшись из своего первого совместного отпуска, они собирали вещи в маленькой однушке на Ваське, которую тогда снимал Габи. Марат забирал его к себе насовсем. Через год был ещё переезд из старой квартиры Марата в их новую в Приморском районе, совсем близко к заливу. «Вид на Финский из окна и чайки», — Марк однажды озвучил свою такую приземленную мечту, и Марату во что бы то ни стало приспичило осуществить её. И меньше чем через год они переехали к Финскому. Отсюда было далековато добираться до его балов и тренировок, но Габи не возражал совсем. Ему нравился запах моря по утрам и крик больших белых птиц. И вот, спустя два с половиной года как они вернулись друг к другу, Марат наблюдает за тем, как, накручивая прядь волос на палец, Марк о чем-то напряженно думает, сидя напротив. — В общем, можешь его поздравить, если хочешь. Диме будет приятно, ты знаешь, как он тебя любит. — Я напишу ему позже, — согласился Марат. — Я хотел спросить… — Если ты хочешь, я согласен. — Ты о чем? — не понял Марат. — Что ты хотел спросить? — перебил его Марк. — Давай, ты первый. Согласен на что? Марк опустил взгляд, потом снова посмотрел прямо, кожа на скулах стала снова розовой и даже на вид горячей. — Если ты хочешь попробовать… Ну, чтобы мы сходили куда-нибудь, чтобы я надел те вещи, накрасился. А потом в гостиницу, будто ты меня только что снял. Давай попробуем. Марат молчал, не понимая, что чувствует и как реагировать на его слова. Вроде сам пять минут назад предложил, заигрывая, а теперь, когда Марк произнес своим ртом про гостиницу и малознакомых, стало даже не по себе от посыпавшихся флешбэков. Ведь так уже у них было, и играть в такое, как минимум, неуместно, и уж если быть до конца честным, то и жестоко. Их первый раз был в гостинице, когда Марк был действительно малознакомым, проходящим эпизодом. Вскоре за воспоминаниями проступила боль, причем не Марата, а чужая, которую он предпочел бы никогда не знать, а точнее, чтобы Марк её никогда не испытывал. — Нет, я не хочу. Мы не будем пробовать. — Ты уверен? Потому что, если… — Уверен. — Марат встал из-за стола, взял пустые тарелки и поставил их в раковину. Попросив «Алису» включить его плейлист и сделать громче, начал мыть посуду. Марк остался с ним на кухне, пил кофе и читал. Закончив с посудой, Марат вытер руки вафельным белым полотенцем. Он посмотрел на Габи, провел пальцами по его мягким светлым прядям, расправленным по плечам после душа. Их натуральный цвет почему-то всегда сильно волновал Марата, словно ещё одна раскрывшаяся тайна. Он сел напротив, подперев подбородок рукой, пристально задерживая на нем взгляд. — Что там происходит? — Где? — отрываясь от монитора, уточнил Габи. «В твоей голове», — подумал Марат, но вслух произнес: — В книжке. — Тут… был праздник, и один упустил другого, разминулись как бы. Интрига, в общем. — Кстати о праздниках, как хочешь отметить свой день рождения? — Не знаю, если честно. — Марк совсем оторвался от чтива, устроил подбородок на согнутом колене и задумался. — Может сходим куда-нибудь, может, в кино? Потом посидим где-нибудь, погуляем ночью? Только не в клуб и точно не в «Центральную станцию». — С Димой и остальными встретиться не хочешь? — Нет. В этот день с тобой хочу быть. Ты ведь не уедешь? — Нет. — Марат уже знал свои планы на одиннадцатое мая, потому что готовился заранее. — Значит, сходим куда-нибудь, главное, чтобы ты не уехал. — Я подумал, что первую часть с кино и «посидеть» можно заменить ужином с моими. А потом вдвоем. — Хочешь пригласить меня к себе? — Ну, если честно, мама уже пригласила, просила только добиться твоего согласия, уточнить время ну и по меню кое-что. — Марат, зачем? Ты же знаешь… — Я знаю, что ты не любишь лишнего внимания, как и кого-то напрягать своим существованием, но мама… Ты же знаешь, как она тебя любит, и ей было бы приятно, если бы мы отметили твой день рождения в кругу семьи. Хороший ужин, потом караоке, ты же любишь петь. А они любят, как ты поешь. Бледнокожий Марк снова порозовел: — Не напоминай, я тогда перебрал вашего домашнего вина. Марат спрятал улыбку за сложенными руками, но глаза всё равно выдавали. — Было весело, я уже говорил, ты зря так переживаешь из-за того раза. — Он знал, что Марк часто и не по делу переживает из-за всякой ерунды, стесняется излишнего проявления себя в реальной жизни. Марат уже давно заметил, что Марк куда естественнее и раскрепощённее ведет себя на сцене, в шкуре Габриэля ему, очевидно, комфортнее, и это немного пугает. На публике, особенно в кругу семьи Марата, он стесняется проявления чувств. Нервничает, когда Марат обнимает его или берет за руку, но в то же время ему нравится, что Марат не прячет его. И все понимают, за исключением самого Марка, что кроме Марата, у него действительно никого нет, и это слишком печально и несправедливо. Поэтому Рунаеву хочется, чтобы Марк чувствовал себя не выброшенным на берег водоплавающим, вынужденным притворяться кем-то другим, более сильным, ярким и счастливым, а был собой, просто Марком. Чтобы не опасался чувствовать себя полноценным и поверить в то, что до него есть дело не только Марату. — А кто ещё будет? — Артем с Надей и девочками, мама, отец сейчас в отъезде. В принципе всё. Марат заметил, как Марк даже немного вспотел, над губой выступила испарина. — Я совсем не знаю, как общаться с твоей семьей. И это была чистая правда. Все два раза, когда Марат заезжал с Марком к своим, тот ужасно терялся, не отходил от него ни на шаг, а один раз они серьезно поссорились, когда Марат больше чем на час отъехал с братом, оставив Марка наедине с женской половиной дома. Позже всю дорогу домой он молчал, а переступив порог квартиры устроил самый настоящий скандал с криками, курением на кухне и хлопаньем дверьми. Марат потом ещё несколько дней напарывался на нежелание разговаривать и упрямый, обвиняющий взгляд. И это было крайне несправедливо по отношению к нему и его семье, ведь на самом деле маме и брату Марк действительно нравился, и не только потому, что Марат в отношениях с ним стал походить на живого, удовлетворенного жизнью человека, а потому, что не нравиться там было нечему. «Красивый, с приятным голосом, хорошо воспитанный, немного манерный мальчик», — именно так описала мама Марату впечатление от его парня. «И видно, что тебя любит». — Ты подумай. Мама испечет торт, который ты тогда похвалил из вежливости. — Он мне правда понравился. — Это хорошо. В общем, ей будет приятно устроить для тебя праздник. Они хотят украсить дом по полной, но я предложил обойтись только шарами. — Это странно, Марат, если они для меня будут что-то устраивать, тебе не кажется? — Совсем не странно, они и для меня всегда что-то устраивают. — Но ты — это ты, а я… Зачем? — Я — её семья, а ты — моя. Она тебя любит, Марк, и хочет делать праздники ещё и для тебя, просто это данность, принимай это или нет, но это так. Марк задумался ещё сильнее. — Но если ты против, я найду что сказать, не переживай. Это же твой день рождения, мы отметим его, как хочешь ты. — Марат встал и поцеловал его в горящую щеку. — Я уже придумал, что тебе подарить, — шепнул он на ухо. Марк поймал его за руку, когда из колонки заиграла его любимая «A Little Death» The Neighbourhood. Положив голову Марату на плечо, Марк обнял его, они начали медленно-медленно танцевать. Почему-то именно эта песня ассоциировалась у него с сильным, неподдельным чувством, возможно, именно её слова он считал выражением собственных мыслей. Марат забрался ладонями ему под футболку. Поцеловав его в подбородок, Марк притерся носом к щеке. Он вслушивался в стук его сердца, фоном звучала мелодия. В кухонное окно пробился луч солнца, заиграл на белом фарфоре чашки с недопитым кофе. Солнце тронуло бледную щеку Марка, а потом и его волосы, Марат провел по ним ладонью, наблюдая, как свет теперь играет и на его смуглой коже. Из приоткрытого окна потянуло озоном. Через несколько минут по откосу забарабанили капли дождя, раздался гром. — Гроза, — прошептал Марк. — Первая в этом году. Габи подошел к окну и, открыв створку, вытянул руку, поймав на ладонь несколько крупных капель. — Я люблю дождь больше, чем солнце, — признался он наблюдающему за грозой над заливом Марату. — Я знаю, — едва заметно улыбнувшись, Марат только шире распахнул окно. Обняв Марка со спины, он попросил «Алису» включить песню ещё раз.